Шандарахнутое пианино - МакГуэйн Томас

Энн сидела на переднем сиденье «хадсона». Совсем как в песнях, волосы у нее были из сверкучего злата, а уста — как вишневое вино{185}. Быть может, волосы из сверкучего олова, уста цвета напитка, прозываемого «Холодная утка»{186}. Выглядела она жуткой шалавой. В глазах таяла сурьма, которой обведены веки. Бог знает, что она замыслила. Она смотрелась гулящей, как любая бульварная раскладушка после десяти лет стоячих промежностных захватов любого чревного червя, что полз в ее сторону.

А у него зрение меж тем улучшилось; до той степени, что мир не казался уже круговой панорамой в конце трубопровода. Его тяга рвануть по трассе теперь превратилась в тихую, зудящую манию.

— Давай нам о себе знать, — сказали Фицджералды, когда прекратились поцелуи.

— Еще как дам, — сказала Энн, — черкну вам весточку на днях. — Родители на нее посмотрели. Им требовалось нужное слово — и побыстрей. Что-то здесь совсем умерло.

— Давай нам знать, если что-нибудь нужно, — попробовала ее мать.

— Ага, ну. — Болэн начал сдавать назад.

— Не стоит, — сказала Энн. И они уехали.

— Сдается, — сказала Энн после того, как они проехали некоторое время, — настала пора прийти времени мне выйти из игры.

— Ладно, — сказал Болэн, — не стоит, ну.

— Дорогуша, я расстроена.

— Да, я тоже. У меня голова наперекосяк.

— Я себя чувствую шлухой, — сказала она. Болэн ощутил смутное обязательство ей возразить.

Они проехали ящичный каньон Йеллоустоуна, где эффект Вентури от чинуцких ветров возносит полутонный пикап прямо до верха его амортизаторов, выравнивающих нагрузку, и наводит водителя на мысли о призрачных всадниках в небесах{187}, покуда пружины снова не успокоятся и долгие незримые изгибы ветра не распрямятся и не прогонят его сквозь каньон так, словно скорость на нем маслом нарисована.

Несколько часов спустя Энн, похоже, впала в дурное настроение.

— Куда мы едем?

— К нетопырям, — сказал Болэн. Это ее приструнило.

— Знаешь, что? — спросила она потом.

— Что?

— Эта твоя чертова машина спускает мне на одежду.

У Ключа Аполлинария{188} Энн подумала: боже мой, видел бы Джордж, как я отмачиваю такую низкопробную корку! Вообще-то здесь есть о чем подумать. Она принялась записывать путешествие на камеру.

Они рухнули в Вайоминг и направились к Лэндеру, проезжая невозможную местность, где за объедки со стола истории США дрались Сакаджавея и Джералд Макбоинг-Боинг{189}.

Проезжая сквозь Колорадо, по-прежнему западнее Раздела, они миновали небольшую идейную общину — людей их возраста, — у кого все дома были геодезическими куполами, выстроенными из крыш раскуроченных автомобилей. Болэн увидел садики, колодец, солнечный нагреватель и захотел к ним заехать. Но все члены общины столпились и терлись друг о друга. Они трамбовались, Болэн ощутил жуткую тень Блендера «Уэринг» и поехал дальше. Энн рассвирепела.

— Почему ты не желаешь общаться, черт возьми? — Я читал Шопенхауэра, подумал Болэн, вот же вертихвостка!

Они двинули в Дуранго, побыли там денек, затем спустились в Нью-Мексико и направились в Биг-Спринг, Техас.

Рассекли Амарилло и раскаленным докрасна осенним днем срезали путь до Шривпорта в Коламбию, Флорида, куда Болэна в самом начале и посылал Клопус Джеймз Кловис. То была земля нетопырей. Болэн вытащил из кармана клочок бумаги. Немного погодя он уже стучался в двери отремонтированного дома издольщика. Когда тот открыл ему, Болэн увидел, что стена у него за спиной завешана аллигаторовыми шкурами на просушке.

— К. Дж. Кловис сказал с вами увидеться насчет летучих мышей, — сказал Болэн. Браконьер велел им входить и взять себе выпить чего-нибудь прохладного.

Днем позже Болэн с величайшим в своей жизни бодуном и соратник его, браконьер Младший Мест, с великим своим; и Энн, посапывающая в «шершне», с похмельем от рыготной «белой молнии»{190} и пероксидным ульем, в котором полно веточек и всякой дряни того сорта или другого, а также солнце Северной Флориды хлещет сверху самоубийством; мужчины помедлили в конце песчаной дороги среди пальметто рядом с грудой расколошмаченных автомобилей, где в каждом еще оставалось немного стекла-и-металла, — за такую продукцию в этих местах давали значительно лучшую цену, нежели за любое нерастаможенное пойло, что можно найти в вашей торговой пласе. Болэну польстило такое конфиденциальное разоблачение.

Ехать им было недалеко. Младший одолжил Болэну пару собственных змеезащитных штанов — брюк сборщика цитрусов с сеткой из толстой проволоки, вшитой в холщовые штанины от колена и ниже. И они вдвоем пошли через пальметто по неуклонно забирающему вверх склону, у гребня которого Младший Мест принялся разведывать взад-вперед, разыскивая вход в пещеру.

Болэну он велел нащупывать, как может, ветерок. Потому Болэн побродил по гребню холма, нащупывая ветерок, который вскорости и прилетел к нему дыханьем чего-то прохладного и водянистого, чего-то подземного, вознесшегося вокруг. Он отыскал вход в ку́пе кустов — оттуда струился прохладный столп воздуха. Он выкрикнул местонахождение.

Двое несли треугольные сачки на длинных шестах твердого дерева. У Болэна с собой был девятибатарейный «рей-о-вак», а Младший Мест тащил карбидную лампу. Младший подошел и толкнул куст в сторону, явив угольно-черный овал в земле, бессветную дыру, в каковую и скользнул, словно долго тренировался.

Про Болэна одно доказывает, что он сразу последовал за ним. Ему хотелось поддерживать контакт голосом.

— Откуда вы знаете К. Дж. Кловиса?

— Аще его почти не знаю, — сказал Мест. Никак было не постичь громадности этой черноты; она всасывала голос Болэна без всякого эха.

Мимо его головы на огромной скорости проносились штуки.

— Я пять минут с этим мужиком потрещал, — сказал Мест. — Он фортель природы. — Чернота давила Болэну на лицо. — Я для него что угодно на свете сделаю. Теперь подходите обок меня. Ладно, включайте лампу. — Зажегся свет. Бледность известнякового зала удивила и ужаснула Болэна. Столкнувшиеся плоскости потолка и стены выглядели безмятежными, футуристическими и холодными. Все поверхности над головой были увешаны гирляндами летучих мышей. Все сложенные, хотя некоторые, ожив от присутствия людей, гнули шеи; а несколько упало и залетало, безумно попискивая, сквозь лучи света. Затем еще сколько-то спорхнуло, завихрилось по всему помещению вместе с остальными; и, будто по сигналу, все вернулись на потолок.

Они установили свет там, откуда тот мог выгодно им все освещать; и сачками на длинных ручках принялись соскребать с потолка такой груз, от которого шесты стонали. На свободу вырвался миллион летучих мышей и закружил по всей зале с крещендо писка. Они вываливали нетопырей в мешки из пластиковой сетки и продолжали размахивать сачками над головой. Теперь им уже приходилось всего лишь держать их на весу, и те наполнялись, покуда над головой их больше не удержишь.

Нетопыри хлестали на Болэна, как выхлопы реактивных двигателей; чистые полосы и изгибы твердых несшихся летучих мышей наполняли воздух до полного насыщения. От суеты и писка вокруг Болэн словно бы левитировал. Как и тогда, когда в доме были собаки, он уже не понимал, в какую сторону смотрят его голова или ноги. Никакого понятия о том, где вход. Младший Мест продолжал работу — человек, рыхлящий мотыгой свой сад. Болэн вертелся пропеллером.