Ярость благородная. «Наши мертвые нас не оставят в беде» (сборник) - Коллектив авторов

Потом он рассказал об участившихся случаях пьянства, о том, что главная наша цель – бомбардировщики, а не игра в кошки-мышки с вражескими истребителями. Увлекаетесь, товарищи летчики, увлекаетесь!

Та лекция явно читалась не для меня. Ни слова про щекотливо-амбарную тему.

А вот сегодня как назло!

Чего это комиссар все время на меня смотрит? Может быть, не доверяет мне? Сомневается? Мал я еще по годам, и за десять боевых вылетов ни одного вражеского самолета не сбил. А ведь давно пора! Но с другой стороны, кого тут собьешь, когда меня наши «миги» и «лаги» охраняют как зеницу ока. Не пускают в бой. Правда, я не очень-то и рвусь: куда с моим рылом в калашный ряд? Только помешаю асам, испорчу им всю игру. Или, чего доброго, своих с перепугу собью. А это уже будет совсем не смешно. Пока что мое место – в наблюдателях. Наверное, так оно и задумывалось при формировании смешанных полков: новички летают с мастерами и набираются опыта. Но комиссар уже понял, что мое наблюдение затянулось…

– Вот опять отвлекся. Ты, наверное, только о девушках и думаешь. Да, Стриж? Стриж!

Я вздрогнул.

– Так точно, товарищ комиссар полка! Виноват, товарищ комиссар полка! Отвлекся.

Летчики грохнули. Несколько ладоней похлопали меня по плечам.

– Молодец, Стриж! Верное направление взял!

– Настоящий гвардеец!

– Прицел у парня отлично работает!

Все, думаю, не летать мне больше в гвардейском истребительном авиаполку. Отправят теперь воздух из аэродромного баллона подкачивать да колодки из-под колес убирать. Тоже дело нужное. А может быть, вместо мотористов буду хвосты «яков» и «харрикейнов» при взлете к земле прижимать. В кабину-то теперь точно не пустят. И поделом!

Но комиссар сам не удержался. Сначала в кулак прыснул, потом открыто засмеялся и вот уже рукой машет: свободны, мол, занятие окончено.

Летчики отсмеялись и разошлись, кто в казармы, кто к самолетам, а кто вместе с Егоровым в штаб.

Я остался сидеть на траве в одиночестве. Дежурные – Шевченко и Китаев, мой «ишачок» стоит в двадцати метрах и полностью готов к вылету, в небе – тишина, значит, есть время спокойно полюбоваться закатным солнышком, подышать вечерним воздухом с ароматом бензина и поразмыслить о словах комиссара.

Смех смехом, но приоритеты он вдолбил мне четко: сначала – Родина-мать, потом – самолет, а уж потом и о себе можно подумать.

С любовью к Родине у меня все было здорово, даже лучше, чем требовалось на политзанятиях. Отец мой погиб в первый месяц войны. Подбил три вражеских танка, а потом на его пушку упала бомба. Говорили, что это редкая случайность, что вероятность прямого попадания крайне мала. Бессмысленные разговоры. Какая разница, прямым попаданием убило отца или нет?! Фашистов я ненавидел всей душой, а буржуям искренне желал дожить до Мировой Революции. Держались бы эти твари подальше от нашей земли, не было бы мне до них никакого дела. Летал бы я себе в чистом небе над нашим аэроклубом и радовался жизни. Впрочем, даже если убрать и фашистов, и проклятых буржуев… Если забыть о ненависти… Разве есть на свете земля лучше русской земли? И разве может русская душа не любить свою Родину?

С «амбарно-щекотливым» вопросом все было еще проще: не водились девушки в нашем авиаполку. Разве что в канцелярии работали две машинистки сорока с лишним лет. Серьезные мадамы. Мне почему-то казалось, что они совершенно не боятся щекотки.

В общем, и тут комиссар Егоров мог обо мне не переживать.

А вот отношения с истребителем у меня были сложные.

Видит Бог (да простит меня товарищ Сталин), я любил своего «ишачка». Да и как его не любить?! Маленький, тупорылый, а порхает, что твой воробышек. Покажите мне еще истребитель, который мог бы сделать вираж вокруг телеграфного столба и летать быстрее четырехсот пятидесяти километров в час! У И-16 было много имен: испанцы называли его Курносым и Мошкой, немцы – Крысой, китайцы – Ласточкой, а наши летчики прозвали Ишаком. Слишком сложным оказался «и-шестнадцатый» в управлении. Не прощал ошибок. Дрожание руки могло привести к потере управления, малейшее перетягивание ручки управления – и здравствуй, штопор! Кому нужен такой истребитель? Невзлюбили его летчики в начале войны. Считали капризной машиной и летали очень осторожно. Ишак – он и есть ишак, что с него взять? Но осторожный летчик много не навоюет. Командование прекрасно понимало ситуацию и приняло меры. Так появились в авиаполках «красные пятерки». Я видел выступление одной из них (нас всем училищем отвезли на тушинский аэродром): «капризные» истребители плотным строем выделывали перевороты, бочки, петли, иммельманы, а закончили выступление восходящим штопором.

После появления «красных пятерок» «ишак» превратился в «ишачка», а «капризная» машина – в «строгую». И-16 по-прежнему оставался истребителем для асов, требовал высочайшего мастерства и не годился для летчиков среднего уровня. Но отношение к нему уже изменилось. Летчики приняли «ишачка», зауважали и полюбили. «Оседлать» его мог не каждый, зато в руках мастера истребитель мог на равных сражаться с «мессерами».

Разумеется, асом я не был. Просто три месяца в училище наш выпуск летал на «и-шестнадцатом» и пересаживаться на другой истребитель не имело смысла. Коней на переправе не меняют. А если честно, то класс не позволял, ведь у других самолетов свои недостатки, пока приноровишься…

«Оседлать» «ишачка» я так и не смог, хотя виражи, бочки и боевой разворот получались у меня на «отлично». Я легко выходил из штопора. Не было проблем и с посадкой сразу на три точки (это я уже в полку натренировался). В училище могли бы мною гордиться. Руки у меня не дрожали. Но это все, чем я мог похвастать. Фигуры высшего пилотажа давались мне слишком тяжело. Я непозволительно долго готовился к ним: выравнивал самолет, набирал нужную скорость, сверялся с приборами, осторожничал с кабрированием – в общем, все делал строго по инструкции. В бою на подобные излишества времени не остается, а довести фигуры до автоматизма я так и не смог. И почувствовать машину – тоже. То ли налета не хватило, то ли таланта. В моем полете не было «огонька», не было почерка. О том, чтобы сразу после взлета устремиться в небо и «на одном крыле», заваливаясь на спину, войти в разворот, я даже не мечтал. Куда мне до Иванова и Сафонова! А ведь у них были те же «и-шестнадцатые». Значит, дело не в машине. Просто летать надо лучше.

Видит Бог, я любил своего «ишачка». И уважал. Все-таки в первый год войны именно на И-16 легла основная тяжесть боев с люфтваффе.

Любить-то любил, но грезил я совсем другой машиной.

В прошлую пятницу с утра пораньше, когда солнце еще не взошло, я вышел на аэродром и в первую секунду не поверил своим глазам: мой «ишачок» с приделанным к винту новым красным коком стоял почти у самой казармы. Но уже через секунду наваждение развеялось: я понял, что передо мной чужая машина.