Хозяйка розового замка - Роксана Гедеон

— Поласкай меня, carissima. Пожалуйста! Так, как я ласкаю тебя…

Меня ошеломило само слово «пожалуйста». Почему он просит? Разве я не думаю только о том, чтобы сделать ему приятное? Чуть помедлив, я нашла его рукой и поступила так, как он просил: мои пальцы сомкнулись вокруг его восставшей плоти — сначала немного робко, уж слишком внушительным казалось это гордо вздыбленное оружие вот так, при непосредственном осязании, — потом, полные уважения и нежности к этому мужскому средоточию, его воплощенной страсти, мои пальцы задвигались вниз-вверх, сжимались и разжимались, расточая ласки, и его рука, скользившая к основанию моей шеи, судорожно сжала мое плечо. Я действовала, будто ведомая инстинктом, впервые в жизни до конца осознав, что значит не только брать, но и давать, видеть и чувствовать, как бурно действуют мои прикосновения, — это возбуждало сильнее, чем обычно, и поглощало тебя почти целиком.

Словно во сне, услышала я его прерывистое дыхание и яростный шепот. Он почти грубо притянул меня к себе, расплющив мои груди о свой могучий торс: нетерпеливые пальцы завершили подготовку, и он насадил меня на себя.

Вода всколыхнулась в гроте от резкого движения наших тел. Мои мышцы напряглись, стиснув его плоть, стали сжиматься и расслабляться в такт моим движениям, пока еще я двигалась сама, но, казалось, уже через несколько секунд он перестал владеть собой — подавшись вперед, он начал вонзаться в меня с такой свирепой силой, будто не я, а он лежал сверху, и вскоре его рывки так убыстрились, что я буквально билась о его грудь с тихими стонами, но потом каким-то чудом поймала его ритм, оказалась внутри, а не вне происходящего и, почувствовав его содрогание, я и сама обессилела, со стоном припала к нему, почувствовав на губах соленый вкус его смуглой кожи.

Потом я шлепала по мелководью вдоль мыса, сложенного из волнистых золотых и красных пород. Плавные изгибы дюны вдоль моря были усыпаны песчанными лилиями, и я опустилась на землю среди цветов, благодаря которым жемчужный песок казался издали сверкающим белизной.

— Видите, и здесь роялистские отличия, — прошептала я, когда подошел Александр.

Он молчал, покусывая соломинку и зачарованно глядя на меня.

Мы были абсолютно обнаженные и сейчас, вероятно, представляли собой любопытную пару. Словно двое дикарей, в естественных условиях, о которых так мечтал Жан Жак Руссо. Да еще этот лунный свет, золотивший песок… Я откинула назад влажные волосы, подумав, что есть во всем происходящем что-то возбуждающе языческое…

Александр потянулся ко мне, в его руках был цветок — белая лилия в окружении пучка изумрудных листьев. Погладив мою щеку, он осторожно вставил стебель лилии мне в волосы. Потом — с другой стороны, у правого виска.

— Видел бы нас кто-то, — прошептала я.

— Они бы приняли вас за русалку.

— Почему?

— А кто еще может в майскую полночь сидеть на песчаном берегу у самого моря, с лилиями в золотистых волосах… Только русалка или наяда.

Я вздохнула, чувствуя глубокое умиротворение в душе. Я пыталась не вспоминать тот спор, с которого мы начали нынешнюю ночь, и не думать о том, что мы так ничего и не выяснили. Каждый остался при своем. Но, если отбросить это, мы с Александром уже, похоже, не существуем по отдельности — у нас есть общее «мы», мы создали его, мы даже дышим в унисон…

В этом было что-то необычное. У меня было убеждение, возникшее, вероятно, в подсознании благодаря отношениям с графом д’Артуа, что восхищение друг другом и свежесть чувств не сохраняются вечно: проходит несколько месяцев, год, люди хорошо узнают друг друга, притираются, и по мере этого знакомства куда-то исчезает новизна, необычность… Кажется, будто ты слишком хорошо знаешь этого человека, так хорошо, что он становится тебе уже не так интересен, как поначалу, а то и вовсе скучен, да и близость с ним, прежде такая волнующая, кажется теперь пресной до того, что наступает момент, когда ты сам удивляешься: что ты такого в нем нашел? Сейчас все было иначе.

Два с половиной месяца мы провели с Александром наедине друг с другом, мы были близки настолько, что в другом случае это означало бы год знакомства. И все-таки ничто из наших отношений не исчезало. Даже когда я отдавалась ему, это никогда не было обычно, никогда не повторялось. Ну, когда, например, Александр, проведший со мной столько ночей, овладевал мною в гроте. Сегодня это было впервые, совсем по-новому. А сейчас, среди душистых белых лилий…

— Прохладно, — прошептала я, слегка поеживаясь.

Он медленно откинул меня назад, на спину, лег рядом, склонившись надо мной и обнимая меня так, словно хотел защитить от холода. Его горячие губы коснулись моего уха, и я, словно в заколдованном сне, услышала голос Александра — такой хриплый и мягкий… Он говорил что-то. Стихи… Его голос, словно музыка, укачивал меня, уносил в волшебные дали.

— Люблю я длинных глаз твоих зеленый пламень.

И прелесть сладкую, что так теперь горька…

— Но у меня не зеленые глаза, — прошептала я.

— Знаю. Черные. Но ведь вы сегодня русалка. Не так ли?

Что я могла ответить? Слабо улыбаясь, я ответила утвердительно, легким движением век.

Александр целовал мои губы. Я с необыкновенным наслаждением чувствовала его руки, теплую тяжесть его тела на мне, ощущала ласковую руку, раздвигающую мои бедра, и когда он вошел в меня, я содрогнулась от блаженства. И долго еще потом, когда уже все кончилось, у меня внутри все продолжало вибрировать, спазм следовал за спазмом, как запоздалые толчки после землетрясения.

Когда мы поплыли назад, море согрело нас еще лучше, чем объятия. Вода была теплая-теплая… И все такая же мерцающая, фосфоресцирующая. Мы вышли на берег все в огненных струях.

— Как вы думаете, видел нас кто-нибудь? — спросила я.

— А кто мог видеть? Здесь никого нет.

— Ну, может быть, рыбак. Или монах какой-нибудь из Платитеры.

Насмешливо улыбаясь, Александр произнес, ласково вытирая полотенцем мои волосы:

— Монах — возможно. Не завидую я этим монахам. У них только и счастья, что подглядывать да делать это самим с собой.

Он расстелил полотенце на песке и, подхватив меня на руки, уложил лицом вниз.

— Что вы намерены делать? — спросила я, наслаждаясь и забавляясь всем происходящим.

— Сейчас увидите.

Сильные, чуть шершавые ладони с нежностью погладили мой затылок, напористо заскользили вниз по спине, потом вернулись, помассировали плечи. Ясно, он делает мне массаж. Я что-то невнятно промурлыкала, сожалея, что сейчас у него нет под руками масла, хотя бы орехового, но все равно чувствуя себя на вершине блаженства.

Но его пальцы, похоже, становились все коварнее, лаская мою кожу, так что я уже не могла полностью расслабиться, особенно когда его рука скользнула вниз, до изгиба бедер. Я слегка напряглась, ощутив чувственную дрожь, побежавшую по спине, и тогда он обратился к пяткам, пощекотал их одну за другой так, что мне стоило труда все это выдержать.

Но вот рука Александра вернулась к моим коленям — забравшись между ними, он прошелся до самой возвышенности ягодиц.

— Какая же у тебя кожа — прямо как шелк…

Его руки ринулись вверх, нашли и слегка сжали мои напрягшиеся груди.

— А вот это уже не массаж, — пробормотала я, испытывая легкий трепет, пробегавший под кожей.

Смеясь, он перевернул меня на спину, наклонившись, легко разместился между моими ногами.

— Ты расслабилась?

— Нет. Ты не умеешь делать массаж. Да и зачем сейчас расслабляться…

Я сама погладила его плечи, ощущая, как под моими ладонями напрягаются крепкие мускулы. Я наслаждалась и этим ощущением, и тем, что видела, как отличается моя золотистая кожа от его — смуглой, прокаленной солнцем, казавшейся теперь почти черной…

Он наклонился ближе, его язык медленно, влажно и горячо обошел по кругу розовый сосок моей правой груди, и снова, и снова, теперь уже быстрее… Другая рука, обвив мою голову, легла на мою левую грудь, крепко сжала, словно пытаясь вобрать в ладонь, — и все это так нежно и возбуждающе, что я ощущала, как кровь приливает к груди и делает ее полнее. Я невольно сделала нетерпеливое движение бедрами, и его палец сразу оказался там, внизу, скользнул вверх по узкой податливой горячей дорожке.

Потом он сильными неистовыми толчками погружался в благодарную и давно уже тосковавшую по нему горячую глубину моего лона, толкал так сильно, что я сначала вскрикнула, потом застонала, а потом закричала — и от сильного напора вхождения, и от первых конвульсий удовольствия, которые нынче были так сильны, что я буквально билась под ним, и он едва меня удерживал.

Разгоряченные, взмокшие, уставшие, мы словно провалились в глубокий сон. Он прижал меня к себе жестом собственника, и я уснула, ощущая его теплую руку у себя на талии. Нас даже как-то не заботило, что мы уснули прямо на пляже, полуобнаженные, прикрытые лишь полотенцем, обнявшиеся любовники. Впрочем, Корфу — это же был немного дикий остров, и мы могли, пребывая здесь, слегка забыть о том, о чем никогда бы не забыли в иных краях.