Танго в стране карнавала - Кармен Майкл

В начале того лета я еще пыталась как-то блюсти нравственность туристов, которых встречала, и предостерегала их от мерзких жиголо, но мои предупреждения только нагоняли тоску, а это означало, что они переставали оплачивать выпивку кому бы то ни было, в том числе и мне, так что в конечном счете я сдалась и оставила их в покое. Да и вообще, где и когда отпуска и курорты воспринимались всерьез? Кто я такая, чтобы разрушать здешнюю идиллию, ломать людям кайф, мешая им представлять, что они попали в киносказку с пальмами, только на том основании, что ловкий маландру из Лапы бессовестно обвел меня вокруг пальца?

С тех пор я просто на пару с Фабио выслушивала рассказы десятков ирландских/английских/немецких парней/ девушек о том, как они обнимались с Холли Берри или с Уинстоном Черчиллем, и кивала с притворным удивлением, когда они говорили: «Я думал(а), это всего лишь курортный роман, но прошлой ночью он(а) сказал(а) мне, что влюблен(а) в меня».

Конечно, в таких условиях было трудно не усомниться хоть чуть-чуть и в собственном партнере. Будь он даже святым, как выразилась однажды Карина: «Дело не в твоем мужчине, а в других женщинах». Правда заключалась в том, что у меня, так или иначе, не было никаких гарантий. В психическом и эмоциональном смысле я находилась на неизведанной территории, причем касалось это не только бразильцев, но и меня самой.

Я начинала смутно представлять, что ощущает беженец из консервативной религиозной державы, приехавший в такую либеральную страну, как Австралия: болезненный процесс осознания того, что весь драгоценный «культурный багаж», который вы привезли с собой, был просто навязан вам Церковью и государством, а затем — избавление от всех этих ценностей в пользу исключительно личностных. Я надеялась, что избавилась от чего-то подобного. В идеальном мире я бы преобразилась в жизнерадостную, чувственную исполнительницу самбы, не утратив при этом таких весьма дорогих моему сердцу качеств, как честность, верность и благоразумие. Но на деле, разумеется, я сильно рисковала, что вместо этого стану коварной и расчетливой авантюристкой, да к тому же так и не научусь танцевать! Я оказалась на ничьей земле. Просить совета у друзей или родственников было бы бессмысленно. Для них действовала система ценностей, не имевшая никакого отношения к Рио-де-Жанейро. Я могла положиться только на инстинкт, а он, проявляя полное пренебрежение к моему благополучию, подсказывал мне, чтобы я оставалась там, где и была.

В канун Нового года все было готово для того, чтобы приступить к восьминедельному периоду потворства и потакания самым необузданным и невероятным своим капризам. Бразильцы подготовились настолько, насколько это вообще было в их силах. Их кожа сияла роскошным тропическим загаром, целлюлит куда-то исчез, морщинки на лицах разгладились, дела и трудовые обязательства были приостановлены, а отношения в браке охладели и свелись к одному телефонному звонку в неделю: «Мне понадобится квартира, дорогая». Все били копытами и грызли удила, предвкушая полтора месяца пьяного гедонистического безумия, и ничто на этой земле — ни гражданская война, ни эпидемия смертельной болезни, ни даже проигрыш в футбол — не могло бы их остановить.

— Супругам и постоянным партнерам — Рождество, — прокомментировал Густаво, когда я рассказала ему о своих планах провести канун Нового года в Копакабане с Фабио, — а уж Новый год оставь для любовника.

Я уставилась на него с недоумением, но он только погрозил мне пальцем.

— Со мной не нужно прикидываться невинной овечкой, — предостерег он.

Карина и Кьяра вернулись в Рио в ночь на двадцать пятое и уткнули пятачки в корыто уже на второй день Рождества. Студенческие гостиницы в Рио были наводнены румяными гринго из англосаксонских стран, а по Жоаким Силва стадами бродили маландру, прибывшие на охотничий сезон аж с Кубы. Это было похоже на время кормежки зверей в зоопарке. «Отели любви» снова работали на полную катушку, счета за сотовую связь вырастали выше крыши, вся Руа Жоаким Муртину регулярно просыпалась в четыре часа утра от того, что кто-нибудь с шумом выставлял мужа на улицу, а потом снова, в шесть утра, — от звуков сцены примирения. Уинстон Черчилль вошел в раж, подцепляя за ночь по две, а то и по три женщины, и даже изображал ревность, когда какая-то из них уходила с кем-то еще. Женщины вели себя пристойнее, чем мужчины, но ненамного. Мне и в самом деле начало казаться, что абсолютно все, с кем я только была знакома в Рио, в эти дни изменяли своим половинам. Свидания с женатыми мужчинами вообще считались в порядке вещей. Я то и дело слышала, как подружки, соседки и косметички подбадривают своих приятельниц, отправляя их на свидание так, будто им предстояло встретиться не с женатым мужиком, а самым завидным холостяком года.

— Развлекись как следует. Надеюсь, у вас все-все получится, подружка! — напутствовала моя педикюрша косметичку, делавшую мне восковую эпиляцию ног. Та как раз собиралась на первое свидание с женатым ухажером.

— Я тоже надеюсь. Он такой клевый, — отвечала та, прерывисто вздыхая.

— Что ж, надеюсь, он, по крайней мере, за все платит, — сухо вставила я.

Косметичка покосилась на меня с опасливой улыбкой, будто я высказала какую-то в высшей степени крамольную мысль.

— Ну не-ет. Я верю в равенство, — беспечно пропела она.

— В таком случае обзаведись сперва мужем, милая, — услышала я свой ворчливый голос.

Конфликт между моей культурой и культурой бразильцев, казалось, немыслимо уладить. Бывали дни, когда я вставала рано, выпивала чашку кофе без сливок и сахара и неистово начинала вытряхивать лень из организма. Делая упражнения, я содрогалась всем телом, попутно с осуждением размышляя о пороках этого непристойного общества. В другие дни я продирала глаза поздно, лениво рвала с веток переспевшие плоды, флиртовала с садовником и ощущала себя до ужаса либеральной и свободомыслящей. В обоих случаях я мучилась от одиночества и чувствовала себя отщепенкой. Лучшее общество, на которое я могла сейчас рассчитывать, был какой-нибудь случайно забредший сюда турист-новичок, поскольку эмигранты, прожившие здесь какое-то время, уже усвоили местный стиль жизни и всё о нем поняли задолго до моего появления.

— Что ты вообще здесь делаешь, если тебе всё не нравится? — спросил меня эмигрант-швед в Лапе, когда я плакалась ему на аморальность бразильцев и отпускала замечания насчет бразильских женщин, которые, кажется, ничего не почерпнули из либеральных семидесятых, кроме чудовищной манеры одеваться.

— Я ничего не имею против их потрясающей чувственности, изумительной музыки и сказочных красот, — отрубила я. — Но меня бесит адюльтер, эти вероломные измены на каждом шагу и вообще уничижительное отношение к женщинам. Их здесь ни в грош не ставят, это просто чудовищно!

Он пожал плечами и осушил очередную банку пива.

— Да это же все звенья одной цепи. Одно невозможно без другого.

Я спорила, но, несмотря на всю убедительную логику христианской морали, инстинктивно чувствовала неуверенность. Невозможно было закрыть глаза на вопросы, остающиеся без ответа, которые роились где-то на задворках моего сознания. Кажется, швед был прав. В этом обществе просто не знают, что такое подавление сексуальности. Все здесь прекрасно контролируют свою сексуальность способом, которого я не встречала в Лондоне или Сиднее. Им не нужно напиваться до одури, чтобы отважиться и подступиться к представителям другого пола. Здесь нет пуританской традиции называть женщин с либеральными сексуальными взглядами «потаскухами». Верно ли, что мужчины и женщины в Рио отстали от времени — а может, они его опередили? Что, если мы просто проморгали, не заметили, как они бегут вперед, минуя нас?

В беспечном гедонистическом угаре я даже ловила себя на том, что ставлю под сомнение христианские ценности, доселе для меня весьма важные. Подчас мне казалось, что, может быть, все это невероятное количество неверных супругов — наше будущее, что именно так скоро будут выглядеть взаимоотношения мужчин и женщин. Возможно, Бразилия ходит в отстающих по всем показателям ООН и индексам Всемирного банка, зато здесь ежегодно бьют все индексы и показатели по беззаботности и радости. Здесь живут, кажется, самые радостные и счастливые люди во вселенной. Они только и делают, что улыбаются и смеются. Хотелось бы понять — что их так веселит? Явно не чистая вода и не питательная полезная пища. Может, это они смеются над нами? Поглядите только, да им же плевать на весь мир — знай себе развлекаются с соседскими женами, а мы тем временем с ханжескими постными лицами сидим перед телевизорами, греша только тем, что позволяем себе смотреть французские фильмы. И если уж мир смог легко изменить свое отношение к Иуде, кто сейчас станет отстаивать правоту Десяти заповедей? Что, если Иисус и Мария были просто парой жизнелюбов-пофигистов, таких, как современные кариоки?