Драгоценный камень - Андрей Гуляшки

Мы бежали по галерее, как будто за нами гнались. Не знаю, что испытывала в эти минуты Теменужка, но мне все время казалось, что кто-то следует за нами по пятам, что кто-то вот-вот бросится на нас сзади.

Мы не смотрели ни налево, ни направо. Крутой был наклон или пологий, свежий воздух или тяжелый — мы ничего не чувствовали.

Мы бежали, запыхавшись, хватая воздух раскрытыми ртами. Что-то шумело и потрескивало в ушах. Что, почему? Я не думал об этом.

И наконец мы увидели свет. Уверяю вас — никакой свет никогда не радовал меня больше, чем этот. Я почувствовал, что слезы пощипывают мне глаза. Должно быть, от света.

Андрей смотрел на нас удивленно и улыбался. А Теменужка бросилась ему на шею.

— Человек! — всхлипывала она. — Мы видели человека в сапогах. А потом мы услышали выстрелы. Мы подумали, что он тебя убил.

Она всхлипывала и едва переводила дух. «Это от бега», — подумал я.

Андрей похлопал ее по плечу, дал ей попить из своей фляжки. Потом попросил нас спокойно рассказать ему, что мы видели, что это был за человек и где мы слышали выстрелы.

Была моя очередь, и я начал. Но только я дошел до того места рассказа, где я описывал, как дождь шумел в листве деревьев, — слева и справа послышался шум. Справа донеслись голоса. А над нами и немного левее заскрипели шаги.

Андрей направил фонарь в ту сторону, откуда доносились шаги. Золотой луч лизнул зубчатые скалы, поднялся выше и застыл.

И мы увидели в его сиянии странное бронзовое привидение. Оно стояло неподвижно и смотрело на нас. Одето оно было в непромокаемую куртку, на голове кепка, лохматые усы свисали на плотно сжатые губы.

Сколько времени мы так смотрели друг на друга, я не помню. Но привидение вдруг зашевелилось, сунуло руку в карман, и в руке у него блеснула сталь длинного пистолета.

Мгновение — а сколько событий произошло за это мгновение! И как мне расчленить эти события, когда все с ошеломляющей быстротой слилось в одно ужасное и неделимое целое!

Я сказал вам, что с правой стороны зала мы услышали голоса. Именно оттуда с быстротой вихря в зал влетела женщина. Она, наверное, тоже заметила привидение на скале, потому что, раскинув руки, бросилась вперед, вскрикнула и встала перед Андреем, как будто хотела защитить его своим телом. Именно в эту секунду раздался выстрел. Женщина пошатнулась и рухнула на землю. В ту же самую секунду в воздухе что-то свистнуло, и я увидел, как в лицо усатого человека со страшной силой вонзился нож. Он повалился вперед, голова его ударилась об один камень, потом о другой. Нога у него, видно, застряла в какой-то трещине, и он повис вниз головой с бессильно опущенными руками. И странно! Когда он стоял наверху, на скале, у него были усы, свисающие книзу лохматые усы, а сейчас на окровавленном лице не было видно ни одного волоска.

— Арсов! — воскликнул кто-то бесконечно удивленным и испуганным голосом.

Я обернулся: рядом с Раданом стоял, приставив руку к глазам, высокий красивый человек. Позже я узнал, что его фамилия Папазов.

— Возможно ли это, не сон ли это? — шептал он, и лицо у него было искривленное, почти обезумевшее.

Я говорю вам, все это случилось за несколько секунд, все это было похоже на какой-то кошмарный, фантастический сон.

Потом Андрей опустился на колени рядом с упавшей женщиной. Пуля ударила ее в правое плечо. Светло-зеленая блузка ее в этом месте покраснела от крови.

— Дышит? — спросил Папазов.

— Дышит, — кивнул Андрей.

Тогда Папазов вытащил из своей походной сумки бинт, наклонился и перевязал женщину. Руки у, него дрожали. Три фонаря освещали его в эту минуту. Наши два факела лежали мертвые на мокром камне.

Я видел ее лицо — девичье, почти детское, ужасно белое, как будто отлитое из гипса. Она выглядела оцепеневшей, застывшей, погруженной в глубокий сон; казалось, она никогда не очнется.

Теменужка плакала. Ну хорошо, мне тоже хотелось плакать, но зачем она прислонилась головкой к плечу Радана? Я думаю, что она могла бы плакать и так, в стороне,

Андрей взял женщину на руки, как берут на руки заснувшего ребенка. На его груди она выглядела совсем маленькой и хрупкой. Страшно было смотреть, как левая ее рука свисает вниз и как безжизненно покачиваются ее ноги, словно они были оторваны, а потом еле-еле пришиты к туловищу.

Мы пошли к выходу.

— А этот? — спросила Теменужка, показывая расширившимися от ужаса глазами на мужчину, который стрелял в нас. Тело его чернело, словно тряпка, зацепившаяся за кусок белого известняка.

Папазов пробормотал что-то неразборчивое и еще быстрее пошел вперед.

— Вы идите, — сказал Радан. — Я вас догоню.

Когда он через минуту снова присоединился к нам, я спросил его:

— Он мертв?

— А ты как думаешь? — сказал он и свистнул. — Голова сзади расплющена, как лепешка. — Он помолчал и добавил: — Я вернулся за своим ножом. Отца подарок. Хороший нож, жалко оставлять!

Зимой прошлого года я неожиданно почувствовал, что я болен. У меня ничего не болело, я не кашлял, у меня не было температуры, и все-таки я чувствовал себя больным.

Я потерял сон. Спал по два-три часа в сутки, и то это был не сон, а какая-то мучительная дремота. Днем на меня наваливалась такая усталость, как будто я прошел десятки километров по трудной, утомительной дороге. Если я оставался в комнате один, я сидел неподвижно, глядя перед собой, пока не начинало смеркаться и очертания того, во что я всматривался, не начинали таять, исчезать в темноте. Тогда я выходил на улицу и как будто шел куда-то, а через час или два я вообще уже не знал, куда я иду, зачем я вышел и в какую сторону мне двигаться.

В это время у нас были каникулы. После каникул мне надо было сдавать экзамены, а я был очень утомлен. И именно в эти дни одним прекрасным утром пришло письмо от Радана. Он был студентом политехнического института, учился на горного инженера, ему предстояла экзаменационная сессия, но он решил провести каникулы в селе. И вот он звал меня в гости, писал, что и мой дядя соскучился по мне, и, между прочим, упоминал, что и Теменужка была бы рада меня видеть. Она работала в партийном аппарате шахты, но как раз была в отпуске, и вообще все было очень интересно, и нельзя было представить себе ничего лучшего, чем эти снежные зимние дни.

Я задумался. У меня есть такая привычка — долго думать, прежде чем принять какое бы то ни было решение. Я человек не сентиментальный, но должен признаться, что некоторые строчки этого письма меня очень взволновали. Я не мог бы вам точно сказать, какие именно строчки, но, наверное, это были те, в которых Радан писал мне о дяде. Я перечитал несколько раз тот абзац, где он упоминал Теменужку, но это было так, случайно — может быть, потому, что этим абзацем заканчивалось письмо.

И я поехал.

Описывать ли вам те веселые дни в селе? Глубокий снег, чистые синеватые утренние часы, теплую подслащенную ракию и тихие разговоры около гудящей печки?

Описывать ли вам перемены, наступившие после того, как наша деревушка превратилась в центр кипучей шахтерской жизни? Кино, клубы, новые здания, вечера и концерты самодеятельных коллективов — описывать ли вам все это?

Я бы попробовал, будь я хоть немного романтиком. Но вы знаете, насколько романтика чужда моему сердцу. Романтик ходит с записной книжкой в кармане, наблюдает, расспрашивает обо всем, записывает. А я в эти дни ни разу не взял в руки карандаш, не написал ни строчки. Я шлялся по полю, дышал прозрачным воздухом, настоенным на запахе свежего снега и влажного леса. Скользил по обледеневшим холмикам и шептал про себя разные стихи, неизвестно откуда прилетавшие мне в голову. Ходил в клуб ДСНМ, рисовал плакаты, вырезал и наклеивал картинки на новогодние молодежные стенды. А вечером я танцевал в зале читалища, помогал актерам-любителям или разговаривал до полуночи с Теменужкой и Раданом.

В один такой вечер — это было в квартире Радана — мы вспомнили о прошлых временах, расчувствовались (нам помог крупный снег, хлопьями падавший за окошками) и, слово за слово, заговорили о старом руднике, о геологах из бригады, о лаборантке и Андрее.

И теперь, как прежде, Теменужка сидела рядом с Раданом, улыбалась ему, переживала его рассказ, даже шептала беззвучно, одними губами, слова, которые он произносил.

Я сидел в углу, за печкой, всматривался в красные отблески огня и почему-то старался не поворачивать головы.

— И все-таки самое интересное в этой истории — это Игнат Арсов, — сказал я. — Для меня он настоящая загадка.

— Ты во всем ищешь загадки, — засмеялся Радан. — Для тебя весь мир ужасно таинственный и необыкновенный. А, в сущности, таинственных и необыкновенных явлений нет! Весь вопрос в том, что мы видим и понимаем. Вот и случай с этим Арсовым. Я особенно интересовался его житьем-бытьем, потому что сыграл, как ты знаешь, известную роль в его жизни... Да, я кое-что узнал, и совесть моя, разумеется, спокойна... Но зачем нам копаться в грязи, смотрите, какой чистый и красивый снег за окошком! Я предлагаю — давайте пройдемся до мельницы, хотите?.. Арсов был предателем, шпионом, агентом иностранной разведки. Он сообщил своим шефам об открытии Андрея, и они, естественно, насторожились: берилл в Болгарии? Даже эта гипотеза заставила их взбеситься. И они приказали Арсову сделать все, что придет ему в голову, но только чтобы о берилле никто и не заикался.