Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 4-7 - Антон Чехов

{04172}

дома, Пелагея Петровна из экономии держит его в одном нижнем). Он был выпивши, в голове его от одного виска к другому перекатывалась тяжелая, свинцовая пуля, но мысль, что он идет сейчас делать дело, подбодрила его. Одевшись, он взял трость и степенно зашагал к аптеке. - Вам что угодно? - спросил его в аптеке толстый лысый провизор с большими, пушистыми бакенами. - Мне чего-нибудь этакого... - начал робко Маркел Иванович, почтительно глядя на пушистые бакены. - У меня, собственно говоря, нет рецепта, и я сам не знаю, что мне нужно, может быть, вы мне посоветуете что-нибудь. - Да, а что случилось? - Дело в том, что уж неделя, как не пьет, не ест. Всё время, знаете ли, слабит. Скучный такой, унылый, словно потерял что-нибудь или совесть нечиста. Провизор приподнял углы губ, прищурился и обратился в слух. Фармацевты вообще любят, когда к ним обращаются за медицинскими советами. - А... гм... - промычал он. - Жар есть? - Этого я вам не могу сказать, не знаю... Уж вы будьте такие добрые, дайте чего-нибудь. Верите ли? Смотреть жалко! Был здоров, ходил по двору, а теперь на тебе! - ни с того ни с сего нахмурился, наершился и из сарая не выходит. - В сарае нельзя... Теперь холодно. - Хорошо, мы его в кухню возьмем... А жалко будет, ежели тово... околеет. Без него индейки жить не могут. - Какие индейки? - вытаращил глаза провизор. - Обыкновенные... с перьями. - Да вы про кого говорите? - Про индейского петуха. На лице провизора изобразилось "тьфу!". Углы губ опустились, и по строгому лицу пробежала тучка. - Я... не понимаю, - обиделся провизор. - Не понимаете, какой это индейский петух? - в свою очередь не понял Лохматов. - Есть обыкновенные петухи, что с курами ходят, а то индейский... большой такой, знаете ли, с хоботом на носу... и еще так посвистишь ему, а он растопырит крылья, нахохлится и - блы-блы-блы...

{04173}

- Мы индюков не лечим... - пробормотал провизор, обидчиво отводя глаза в сторону. - Да их и лечить не нужно... Дать какого-нибудь пустяка и больше ничего... Ведь это не человек, а птица... и от пустяка поможет. - Извините, мне некогда. - Я знаю, что вам некогда, но сделайте такое одолжение! Что вам стоит дать чего-нибудь? Чего хотите, то и дайте, я не стану разговаривать. Будьте столь достолюбезны! Просительный тон Маркела Ивановича тронул провизора. Он опять нахмурился, поднял углы губ и задумался. - Вы говорите, что не пьет, не ест... что его слабит? - Да-с... Крепительного чего-нибудь. - Погодите, я сейчас. Провизор отошел к шкафчику, достал оттуда какую-то книгу и погрузился в чтение. Лицо его приняло сократовское выражение и на лбу собралось так много морщин, что Маркел Иванович, глядя на него, побоялся, как бы от напряжения кожи не порвалась провизорская лысина. - Я вам порошок дам, - сказал провизор, кончив чтение. - Покорнейше вас благодарю. Только, извините за выражение, как я ему этот порошок дам? Ведь он не клюет! Ежели бы он понимал свою пользу, а то ведь птица глупая, нерассудительная. Положишь перед ним порошок, а он и без внимания. - В таком случае я вам капель дам. - Ну, капли другое дело. Капли насильно влить можно. Провизор повернул голову в сторону и прокричал что-то по-немецки. - Ja! - откликнулся маленький черненький фармацевт. Лохматов направился туда, где возился этот фармацевт, облокотился о стойку и стал ждать. "Как он, собака, всё это ловко! - думал он, следя за движениями пальцев фармацевта, делившего какой-то порошок на доли. - И на всё ведь это нужна наука!"

{04174}

Покончив с порошками, фармацевт взял флакон, наболтал в него коричневой жидкости, завернул в бумагу и подошел к Лохматову. - Вам на десять копеек капель? - спросил он. - Индейскому петуху. - Что? - вытаращил глаза фармацевт. - Индейскому петуху. - С вами говорят по-человечески, - вспыхнул фармацевт, - вы и должны отвечать по-человечески. - Как же вам еще отвечать? Говорю, что индейскому петуху, так, значит, и индейскому петуху. Не орлу же! - Я это могу на свой счет принять! - нахохлился аптекарь. - Зачем же на свой счет принять? Я сам заплачу. - Но мне некогда с вами шутить! Фармацевт отложил в сторону флакон с каплями, отошел в сторону и, сердито фыркая, стал что-то тереть в ступке. Маркел Иванович подождал еще немного, потом пожал плечами, вздохнул и вышел из аптеки. Придя домой, он снял сюртук, панталоны и жилет, почесался, покряхтел и лег на диван. - Ну, что? был в аптеке? - набросилась на него Пелагея Петровна. - Был... ну их к чёрту! - Где же лекарство? - Не дают! - махнул рукой Маркел Иванович и укрылся ватным одеялом. - Уу... так и дам по уху!

{04175}

СРЕДСТВО ОТ ЗАПОЯ

В город Д., в отдельном купе первого класса, прибыл на гастроли известный чтец и комик г. Фениксов-Дикобразов 2-й. Все встречавшие его на вокзале знали, что билет первого класса был куплен "для форса" лишь на предпоследней станции, а до тех пор знаменитость ехала в третьем; все видели, что, несмотря на холодное, осеннее время, на знаменитости были только летняя крылатка да ветхая котиковая шапочка, но, тем не менее, когда из вагона показалась сизая, заспанная физиономия Дикобразова 2-го, все почувствовали некоторый трепет и жажду познакомиться. Антрепренер Почечуев, по русскому обычаю, троекратно облобызал приезжего и повез его к себе на квартиру. Знаменитость должна была начать играть дня через два после приезда, но судьба решила иначе; за день до спектакля в кассу театра вбежал бледный, взъерошенный антрепренер и сообщил, что Дикобразов 2-й играть не может. - Не может! - объявил Почечуев, хватая себя за волосы. - Как вам это покажется? Месяц, целый месяц печатали аршинными буквами, что у нас будет Дикобразов, хвастали, ломались, забрали абонементные деньги, и вдруг этакая подлость! А? Да за это повесить мало! - Но в чем дело? Что случилось? - Запил, проклятый! - Экая важность! Проспится. - Скорей издохнет, чем проспится! Я его еще с Москвы знаю: как начнет водку лопать, так потом месяца два без просыпа. Запой! Это запой! Нет, счастье мое такое! И за что я такой несчастный! И в кого я, окаянный, таким несчастным уродился! За что... за что над моей головой всю жизнь висит проклятие неба? (Почечуев трагик и по профессии и по натуре: сильные выражения, сопровождаемые биением по груди кулаками,

{04176}

ему очень к лицу.) И как я гнусен, подл и презренен, рабски подставляя голову под удары судьбы! Не достойнее ли раз навсегда покончить с постыдной ролью Макара, на которого все шишки валятся, и пустить себе пулю в лоб? Чего же жду я? Боже, чего я жду? Почечуев закрыл ладонями лицо и отвернулся к окну. В кассе, кроме кассира, присутствовало много актеров и театралов, а потому дело не стало за советами, утешениями и обнадеживаниями; но всё это имело характер философский или пророческий; дальше "суеты сует", "наплюйте" и "авось" никто не пошел. Один только кассир, толстенький, водяночный человек, отнесся к делу посущественней. - А вы, Прокл Львович, - сказал он, - попробуйте полечить его. - Запой никаким чёртом не вылечишь! - Не говорите-с. Наш парикмахер превосходно от запоя лечит. У него весь город лечится. Почечуев обрадовался возможности ухватиться хоть за соломинку, и через какие-нибудь пять минут перед ним уже стоял театральный парикмахер Федор Гребешков. Представьте вы себе высокую, костистую фигуру со впалыми глазами, длинной жидкой бородой и коричневыми руками, прибавьте к этому поразительное сходство со скелетом, которого заставили двигаться на винтах и пружинах, оденьте фигуру в донельзя поношенную черную пару, и у вас получится портрет Гребешкова. - Здорово, Федя! - обратился к нему Почечуев. - Я слышал, дружок, что ты того... лечишь от запоя. Сделай милость, не в службу, а в дружбу, полечи ты Дикобразова! Ведь, знаешь, запил! - Бог с ним, - пробасил уныло Гребешков. - Актеров, которые попроще, купцов и чиновников я, действительно, пользую, а тут ведь знаменитость, на всю Россию! - Ну, так что ж? - Чтоб запой из него выгнать, надо во всех органах и суставах тела переворот произвесть. Я произведу в нем переворот, а он выздоровеет и в амбицию... "Как ты смел, - скажет, - собака, до моего лица касаться?" Знаем мы этих знаменитых! - Ни-ни... не отвиливай, братец! Назвался груздем - полезай в кузов! Надевай шапку, пойдем!

{04177}

Когда через четверть часа Гребешков входил в комнату Дикобразова, знаменитость лежала у себя на кровати и со злобой глядела на висячую лампу. Лампа висела спокойно, по Дикобразов 2-й не отрывал от нее глаз и бормотал: - Ты у меня повертишься! Я тебе, анафема, покажу, как вертеться! Разбил графин, и тебя разобью, вот увидишь! А-а-а... и потолок вертится... Понимаю: заговор! Но лампа, лампа! Меньше всех, подлая, но больше всех вертится! Постой же... Комик поднялся и, потянув за собой простыню, сваливая со столика стаканы и покачиваясь, направился к лампе, но на полпути наткнулся на что-то высокое, костистое... - Что такое!? - заревел он, поводя блуждающими глазами. - Кто ты? Откуда ты? А? - А вот я тебе покажу, кто я... Пошел на кровать! И не дожидаясь, когда комик пойдет к кровати, Гребешков размахнулся и трахнул его кулаком по затылку с такой силой, что тот кубарем полетел на постель. Комика, вероятно, раньше никогда не били, потому что он, несмотря на сильную хмель, поглядел на Гребешкова с удивлением и даже с любопытством. - Ты... ты ударил? По... постой, ты ударил? - Ударил. Нешто еще хочешь? И парикмахер ударил Дикобразова еще раз, по зубам. Не знаю, что тут подействовало, сильные ли удары, или новизна ощущения, но только глаза комика перестали блуждать и в них замелькало что-то разумное. Он вскочил и не столько со злобой, сколько с любопытством стал рассматривать бледное лицо и грязный сюртук Гребешкова. - Ты... ты дерешься? - забормотал он. - Ты... ты смеешь? - Молчать! И опять удар по лицу. Ошалевший комик стал было защищаться, но одна рука Гребешкова сдавила ему грудь, другая заходила по физиономии. - Легче! Легче! - послышался из другой комнаты голос Почечуева. - Легче, Феденька! - Ничего-с, Прокл Львович! Сами же потом благодарить станут!