Стереть из памяти - Людмила Мартова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оставался еще вопрос: кому принадлежало и куда делось тело в бассейне? Но, по здравом размышлении, Лика пришла к выводу, что оно ей действительно привиделось. Второй труп – это уж слишком. А вот удар по голове действительно имел место. Она периодически дотрагивалась пальцами до все еще ноющей шишки на голове. Удар был. Это точно. И красные кеды, точно такие же, как в прихожей у доктора Ермолаева, тоже.
Перед сном Лика не забыла поставить будильник, а потому, проснувшись в восемь утра, вдумчиво собралась, привела в порядок лицо и волосы, придирчиво выбрала свитер к джинсам, чтобы произвести хорошее впечатление на Марлицкого, а также сходила на завтрак, чтобы снова не довольствоваться бутербродами, захваченными сердобольным Антоном.
Он приехал ровно в десять, как и обещал.
– Завтракала? А то я на всякий случай захватил термос.
– Да, спасибо.
– На обед нас пригласила Светлана, – информировал Антон, заводя машину. – Специально пришла утром, чтобы сказать, что ждет нас к двум часам. Она хочет отдать ваш семейный фотоальбом, который нашла после покупки дома. Говорит, рука не поднялась выбросить.
Альбом. У Лики перехватило дыхание. В детстве она обожала переворачивать тяжелые страницы, переложенные шуршащими листами кальки, и вглядываться в лица на фотографиях. Здесь были родители деда в странных, кажущихся чуть-чуть нелепыми нарядах середины тридцатых годов прошлого века. Еще совсем молодые, только что поженившиеся, не знавшие, что впереди у них рождение единственного сына Андрюши, а через три года война и разлука.
Ее прадед вернулся с войны после сильного ранения и контузии, последствия которой сказывались на его здоровье всю оставшуюся жизнь. Лика знала, что он мучился страшными головными болями, а прабабушка ухаживала за ним, искренне считая, что ей повезло. Так оно и было, потому что от второго Ликиного прадеда, отца бабушки, осталась только одна-единственная фотография, хранившаяся в альбоме вместе с похоронкой.
Еще там были свадебные фотографии бабушки и деда, изображения маленького Ликиного папы, сначала очень смешного, а потом постепенно превращавшегося в того красивого и уверенного в себе мужчину, которым Лика его знала. И снимки со свадьбы ее родителей, и она сама, совсем кроха, а потом девчушка с бантиками, а после школьница, идущая в первый класс.
Почему бабушка, уезжая, оставила альбом, в котором была запечатлена вся жизнь четырех поколений Ковалевых, оставалось тайной. Неужели из-за того, что знала, что ее обожаемый муж – убийца, а вся долгая совместная жизнь, отраженная в фотографиях, не больше чем иллюзия, мираж?
В десять пятнадцать они подъехали к дому, где жил Марлицкий. Он сам открыл им дверь, сделал шаг назад, мгновение разглядывая неожиданных визитеров, потом вдруг охнул.
– Луша?! Детка! Вот ведь неожиданность. Проходи-проходи. И ты, Антон, тоже.
Стало быть, Марлицкий их узнал, несмотря на то, что не видел много лет. Да, ей бы в восемьдесят пять лет такую память! Впрочем, бабушка на свою тоже не жаловалась, до самой смерти сохранив ясный ум и острый язык.
– Здравствуйте, дядя Валя. Удивительно, что вы меня помните.
– А чего ж мне тебя не помнить? – удивился он. – Ты единственная внучка моего старинного друга и женщины, которую я много лет любил. Извини, если тебе неприятно это слышать, но к моим чувствам и бабушка твоя, и дед относились спокойно, как к данности.
– Я знаю, – просто сказала Лика. – Дядя Валя, мне очень нужно с вами поговорить.
Стоящий перед ней очень старый человек пожевал тонкими губами, поглядел блеклыми, словно выцветшими, глазами из-под седых кустистых бровей, тяжело вздохнул.
– Ну, нужно, значит, давай поговорим. Я знал, что рано или поздно ты приедешь сюда за ответами. Более того, все эти годы я убеждал Аннушку, что нужно обо всем тебе рассказать. Вам всем рассказать. Не дело, что двадцать лет она несла этот груз одна. Даже с Пашей не поделилась.
Пашей звали Ликиного отца.
Они прошли в квартиру. Хозяин провел их в кухню, сел у стола, на котором стоял чайник со свежезаваренным чаем.
– Луша, деточка, похозяйничай сама. Чего-то я разволновался.
На мгновение Лика испугалась, что Марлицкому сейчас станет плохо и она будет в этом виновата. Нет, она не отступится только потому, что старому человеку явно неприятен их разговор. Она имеет право знать.
– Мы не будем чай, – сказала она. – Валентин Михайлович, вам не нужно принять какое-нибудь лекарство?
Снова тот же взгляд из-под бровей, короткая, горькая, но ироническая усмешка.
– Боишься, что помру? Не бойся. Поскриплю еще. Спрашивай. Ты же за этим пришла.
– Валентин Михайлович, я знаю, что вы уговорили четырех малолетних преступников взять на себя вину за убийство Регины Батуриной. Знаю я и то, что на самом деле они этого не делали. Вы были на месте преступления, а потому сумели рассказать им, что именно они должны говорить следствию и на суде. За это они получили меньшие сроки, чем могли бы. Да и условия содержания у них были очень даже божеские. Зачем вы скрыли от правосудия настоящего убийцу Регины? Вы сделали это, потому что убийцей был мой дед?
– Сама додумалась? Аннушка не могла тебе сказать. – В голосе Марлицкого слышалась горечь. – Или все-таки вспомнила?
– Нет, не вспомнила, – честно призналась Лика. – Только какие-то обрывки событий той ночи вижу во сне. Как я просыпаюсь ночью и вижу, что дед тихонечко собирается и уходит из дома, стараясь не разбудить бабушку. Как я, отчего-то встревожившись, бегу босая за ним. Потом пляж и тело Регины с ножом в груди. Это дедов нож, с его фирменной берестяной ручкой. Я протягиваю к нему руку и вдруг слышу голос деда, он кричит: «Беги, Луша, беги!», я и бегу вдоль кромки воды, а потом почему-то возвращаюсь, и теперь рядом с Региной вижу тело деда. Он тоже мертв, и я со всех ног мчусь в дом, чтобы привести бабушку.
– Что ты еще помнишь?
– Ее белое лицо. Неподвижное, словно маска из белого каолина. Как у африканских масок Ермолаева. И то, что она позвонила вам, я тоже помню, а потом провал, пустота. Валентин Михайлович, дядя Валя, что случилось той ночью?
– Самое ужасное, что я до сих пор в полной мере этого не знаю.
– Вы уверены, что это дед убил Регину?
– Да ни в чем я не уверен. Ни тогда, ни сейчас, –