Браконьеры - Трифон Иосифов

Крепкая, смелая женщина Димитрина. Мне рассказали, что несколько лет назад, натерпевшись пьяных скандалов мужа, она так отделала его коромыслом, что он ни сесть, ни встать не мог, а потом вытащила его на всеобщее посмешище из дома и пригрозила, что ноги и руки ему переломает, если посмеет еще хоть раз переступить порог ее дома. После этого Лалю Тотев из рода Бежановых окончательно спился и стал жить в маленьком чулане, пристроенном к колхозному свинарнику.

Я остановился на пороге магазина и глазам своим не поверил — внутри толпится еще целый взвод кумушек. Увидев меня, они замолчали, снисходительно поглядели в мою сторону и освободили путь к прилавку — дескать, бери, что хочешь, и мотай отсюда. Но меня это не смутило — я оглядел их всех по очереди, некоторым кивнул, с некоторыми — знакомыми — поздоровался за руку и не спеша подошел к Диме. Смотрю на нее и думаю — значит, вот кто была невеста на свадьбе в Зеленицах!.. Невеста, которая плакала в маленькой комнатке и просила меня позвать отца… я очень смутно помню, как она выглядела тогда, но, наверно, была красивой, потому что и сейчас у нее стройная ладная фигура и черты лица мягкие, правильные. Как бы объяснить ей, что мне нужно поговорить без свидетелей? А, была не была — подхожу, здороваюсь и прямо, без обиняков, прошу ее спровадить куда-нибудь бабушек, потому что есть разговор. Бабушки явно злятся и готовы меня самого выставить отсюда, но Димитрина очень тихо, вежливо просит их разойтись, и так уже пора закрывать. Через минуту мы остаемся одни, Дима закрыла дверь и встала за прилавок. Помолчали. Она внимательно смотрит на меня большими карими глазами — и я решаюсь.

— Я вспомнил… Догадываешься — о чем?

— Откуда же мне знать, о чем ты вспомнил.

— Об одной свадьбе в Зеленицах двадцать один год назад… Было это в сентябре… Невеста все время плакала — очень красивая была невеста… А я спросил у одной женщины, почему все веселятся, поют, танцуют, а невеста плачет, а она мне ответила — чтобы люди не подумали, что ей очень хочется поскорее расстаться с девичеством — такой обычай был… А потом эта самая невеста привела меня в какую-то маленькую комнатку и попросила позвать отца. Он пришел, обнял ее, и тогда на пороге вырос какой-то худой, костлявый человек, про которого я позже узнал, что он бывший лесничий… Так было или не так?

К остекленной двери снаружи снова подошла какая-то бабка, стала стучать, показывать на пустую бутылку от лимонада, которую держала в руках, губы ее энергично двигались — как у рыбы в аквариуме. Небось вспомнила, чертовка, что надо купить подсолнечное масло, уксус или еще бог его знает что… Дима безучастно смотрела на нее, потом вышла из-за прилавка и открыла дверь в подсобку:

— Пойдем туда. Эти бабы не оставят нас в покое.

Склад снизу доверху был наполнен ящиками, мешками, цинковыми ведрами, грудами пустых бутылок. Остро пахло рассолом, соленой рыбой, керосином и южными приправами. Здесь было не теплее, чем на Пределе в это время года. В углу стоял какой-то колченогий плетеный стол и два поломанных стула, а у стены примостился узкий топчан, застланный грубым потертым одеялом. Дима достала откуда-то тряпку, вытерла один из стульев и пригласила меня сесть. Потом спросила — хочу ли я чего-нибудь выпить. Мне, честно говоря, хотелось только крепкого горячего чая, потому что, попав в этот холодный чулан, я почувствовал, что меня продолжает лихорадить. Но Димитрина держала в руках дешевое бренди. Я помог ей откупорить бутылку, она налила себе половину рюмки и единым духом, по-мужски опрокинула ее. Увы, в Дубравце пьют и мужчины, и женщины.

— Ты сам вспомнил об этой свадьбе или тебе кто-то рассказал?

— Сам. Вообще-то, я все время помнил о ней, но не придавал этому особого значения. Думал — так, детские воспоминания.

— Сколько тебе лет сейчас? — с интересом спросила она.

— Двадцать восемь.

— Значит, тогда тебе было всего семь… Ну а если ты ошибся и невеста была другая, не я?

— Это легко проверить по регистрационным книгам в общине.

— Да, это верно, проверять не надо — моя свадьба была. Что еще ты хочешь знать?

Я помолчал несколько секунд, потом медленно и твердо произнес:

— Я хотел бы узнать, когда и как ты познакомилась с моим отцом.

Она поглядела на меня этак снисходительно, как взрослая на ребенка, улыбнулась, а глаза грустные-грустные…

— Я, когда окончила школу, пошла работать в лесничество, делопроизводителем. Молодая была, а Герасим — такой красивый мужчина… Перед ним ни одна бы не устояла. Он был одинокий, счастья не знал…

— И Лалю работал в лесничестве?

— Да, и он.

— Отец выгнал его из-за тебя, верно?

— Что за глупости! — Она откинула голову назад и засмеялась — а смех делал ее моложе лет на десять, не меньше. — Лалю брал взятки у пастухов, нарушал закон — пускал сельчан рубить дрова в лесничестве. За это твой отец его и выгнал.

— А потом?

— Что — потом? Мы с Лалю поженились и зажили…

— Через четыре дня после вашей свадьбы кто-то застрелил моего отца!

— Уж не думаешь ли ты, что это сделал Лалю? — Она старалась говорить спокойно, но с каждым словом голос ее делался все напряженнее.

— Не только думаю, но уверен в этом! И ты знаешь, что это правда!

— Болтай побольше! Следствие доказало, что это сделали какие-то посторонние браконьеры. И мужа моего проверяли — думаешь, не проверяли?! — но они подтвердили, что он не виноват. Через два дня после свадьбы он пошел работать в шахту, и сто человек подтвердят, что он все время был там!

— Не верю я следствию! Ничего они не могли определить! Возле отца нашли отстрелянную гильзу от итальянского карабина. Такой карабин был у твоего свекра! Где он теперь, а?

— Господи Боже мой, что тебе надо от меня?

— Чтобы ты помогла найти карабин! Из него всего за один год убили трех муфлонов, и ты мне скажешь, у кого я должен искать этот проклятый карабин! Хотя бы ради отца!.. Ведь ты же любила его!

Я поглядел на нее и испугался — лицо ее снова стало лицом стареющей, да к тому же и пьющей женщины, а по одутловатым щекам текли обильные мутные слезы…

— Мне не стыдно признаться в этом… — Она встала, отошла в угол, где стояло что-то вроде старого комода, достала оттуда большую мятую фотографию, с тоской посмотрела на нее и передала мне. Я поглядел — и глазам своим не поверил: передо мной был отец, сидевший на коне, моем любимом коне, которого он всегда привязывал к большому ореху перед домом бабушки Элены (а я прыгал вокруг и умолял подсадить меня в седло…). Отец был молод и красив, счастливо улыбался и прижимал к себе хрупкую юную красавицу с длинными русыми косами. Девушка сидела на седле боком, смотрела прямо в объектив, и в глазах ее сияли любовь и радость… Дима отняла у меня фотографию, осторожно разгладила ее на колене и продолжала смотреть на нее долго-долго.

— Я тогда так хотела стать тебе второй матерью, но… как-то вечером, когда я шла домой, меня в лесу подкараулил Лалю и сгреб под себя насильно… — Она закрыла глаза и вся затряслась от отвращения. — Не могла я после этого вернуться к твоему отцу… Что мне оставалось? Только выйти замуж за этого негодяя… А Герасим так и не понял, почему я оставила его…

— Лалю знал, что у тебя с отцом любовь?

— Знал… Он потом признался, что изнасиловал меня нарочно, чтобы отомстить Герасиму…

— Значит, если бы ты не таилась и не выходила замуж, отец до сих пор был бы жив? — Я едва заметил, что кричу не своим голосом. Лицо Димы болезненно сморщилось, она наклонилась вперед и тоже повысила тон:

— Неужто ты не понимаешь?! Не могла я вернуться к Герасиму после того, что это животное сделало со мной!

— Но ты могла и не выходить замуж за это животное!

— Да что ты знаешь про жизнь?! Мне страшно было оставаться одной, потому что я тяжела была…

Она вдруг испуганно закрыла рот ладонью.

— О Господи, Пресвятая Богородица, что же это я болтаю…

— Но тогда выходит, ты с Лалю давно была, задолго до свадьбы?

— Нет. Я понесла от отца твоего…

Во время занятий боксом я только однажды пережил настоящий нокаут. Это случилось неожиданно, когда я был совсем не готов к этому: молния перед глазами, колени мягкие, как вата, а в голове гулко, как в пустой бочке. Вот точно такое же чувство я испытал и сейчас. Не знаю, сколько времени мне понадобилось, чтобы прийти в себя и совершенно чужим от волнения голосом спросить, что стало с ребенком моего отца… Димитрина медлила с ответом, а потом с закрытыми глазами ритмично, как маятник, задвигалась вперед-назад.

— Это не для твоих мужских ушей, но скажу… Выкинула! Нет-нет, Лалю после свадьбы и не коснулся меня, я не дала… Я выкинула, когда Герасима привезли в лесничество окровавленного, холодного… Потом не помню, что было, я долго не видела и не слышала ничего…