Русский путь. Вектор, программа, враги - Сергей Кара-Мурза

А когда во время перестройки начал нарастать поток откровений о том, что и советское общество основано на отчуждении, было подано несколько слабых голосов, которые пытались воззвать к здравому смыслу. Культурологи, например, писали (1990 г.): «Каждый конкретный этап человеческой истории имеет свою форму социально-экономического и духовного отчуждения. Особая форма отчуждения культуры присуща и социализму. Мы исходим из того, что отчуждение при социализме так же естественно, как и при капитализме, и, впрочем, при первобытно-общинном строе. Это не аномалия, а нормальный, естественный процесс, свойственный развитию каждого общества и охватывает он не только сферу экономики, но и сферу духовности, культуры» [115].

На эти голоса внимания не обратили, да они и были слишком неуверенными – действовала тяжелая артиллерия, и противостоять ей не решались. Как говорилось ранее, академик Т.И. Заславская в марте 1990 г. сделала жесткое заявление: «Сотни миллионов обездоленных, полностью зависимых от государства [трудящихся] пролетаризированы, десятки миллионов – люмпенизированы, т. е. отчуждены не только от средств производства, но и от собственной истории, культуры, национальных и общечеловеческих ценностей» [24].

Такие суждения тогда заполнили общественное пространство. Вот примеры из гуманитарных трактатов: «При “реальном социализме” мы имели… эксплуатацию и отчуждение, по интенсивности и тотальности не уступавшие эксплуатации и отчуждению в капиталистических странах… Требование, которое Маркс предъявлял к общественной собственности, – чтобы она одновременно была и индивидуальной. Без этого, по Марксу, невозможно преодоление отчуждения, не произойдет диалектического снятия частной собственности» [116].

Вот еще: «Распад СССР, крушение экономической и социальной систем в бывших социалистических странах Европы наряду с ярко выраженными субъективными причинами были обусловлены и объективными причинами, в первую очередь экономическими. Важнейшей экономической причиной указанного распада является (как это ни странно может показаться) имевшее место в условиях социализма отчуждение непосредственных производителей (как и других членов социалистического общества) от собственности на средства производства и на продукты труда» [117].

Эти примеры можно множить. Обратимся к источнику, из которого российские гуманитарии – от левых коммунистов до неолибералов – черпают идеи и вдохновение, чтобы превратить в пугало советскую реальность. Философ (тогда ведущий научный сотрудник Института социологии АН СССР, а позже профессор социологического факультета МГУ) А.И. Кравченко опубликовал в 1990 г. большую статью «Мир наизнанку» – так он квалифицировал советское общество. Он начинает статью так:

«Безо всякого преувеличения категория “социальная превращенная форма” обладает столь же мощным эвристическим потенциалом, как, например, категория “идеальный тип”, сформулированная и впервые широко апробированная в социологии Максом Вебером. Между тем история распорядилась иначе: “идеальный тип”, который до Вебера использовался Марксом, прочно вошел в арсенал социологической науки. Этого, к сожалению, нельзя сказать о “социальной превращенной форме”. Видимо, причиной служит трудность понимания данной категории, окончательного разъяснения которой ее автор не оставил.

Насколько нам известно. Маркс употребил этот термин только один раз в жизни – во втором черновом варианте “Капитала”, т. е. в окончании экономической рукописи, созданной в период с августа 1861 по июль 1863 г…

Обращает на себя внимание тот факт, что понятия “социальная превращенная форма” и “отчуждение” используются Марксом как рядоположенные, но не обязательно как синонимы. Их парное употребление свидетельствует скорее о том, что оба понятия стоят среди важнейших, принципиальных по своей значимости экономико-социологических категорий… Категория “превращенная форма” относится не только к числу самых важных, но и самых ранних в учении Маркса» [118].

Итак, все упомянутые ранее сущности, которыми объясняется природа советского общества, выводятся из категории, которая «относится к числу самых важных в учении Маркса». Но, к сожалению, К. Маркс употребил термин, обозначающий эту категорию, «только один раз в жизни – во втором черновом варианте “Капитала”…». Отсюда «трудность понимания данной категории, окончательного разъяснения которой ее автор не оставил». Такое обращение с «самыми важными» категориями немыслимо ни в какой упорядоченной системе рационального знания. И это называют общественной наукой!

Можно даже предположить, что и сам Маркс в этой категории не разобрался, потому и упомянул ее один раз в жизни во «втором черновике». Но советские философы за нее уцепились, вот что поразительно. И зачем? Чтобы доказать необходимость ликвидации СССР!

Мы категорию «социальная превращенная форма» упомянули здесь потому, что Маркс использует ее как рядоположенную с «отчуждением» или даже как его синоним («хотя и не обязательно»). Странно, впрочем, как может Маркс использовать эту категорию и так, и эдак, «употребив этот термин только один раз в жизни». Скорее всего, все это примыслили за Маркса уже философы нашего времени.

А.И. Кравченко признает, что и советское обществоведение слабо разобралось в этой категории. Он пишет: «В советской литературе одно из самых ранних – и до сих пор, пожалуй, самых обстоятельных – исследований превращенной формы принадлежит М. Мамардашвили. Согласно его предположению, подобная форма, являясь результатом искажения внутренних связей социальной системы, скрывает их фактический характер, подменяет видимыми, или косвенными. Искаженные связи обретают настолько прочную самостоятельность, что начинают вести себя как отдельное, качественно новое и самостоятельное образование. В этом и состоит проблема превращенной формы: искаженные связи (черты, свойства, качества) настолько очевидны, что их можно фиксировать эмпирическим путем, напротив, о скрытых за ними реальных чертах приходится только догадываться. Превращенная форма выступает своеобразной субстанцией, носителем этой видимости» [118].

Рассмотрим эту конструкцию через призму здравого смысла. Итак, «превращенная форма есть своеобразная субстанция», то есть сущность, вещество. Но какова познавательная ценность придания форме статуса субстанции, сущности? Все-таки форма и содержание обычно различаются. Далее. Если превращенная форма «является результатом искажения внутренних связей социальной системы», то почему «искаженные связи очевидны, а о скрытых за ними реальных чертах приходится только догадываться»? Разве «искаженные связи» не стали именно реальными, а «бывшие» реальные связи, существовавшие до искажения, разве не превратились в воспоминание? В чем же иначе «результат искажения» как не в изменении реальности, пусть неприятном? Это рассуждение о мутации субстанции – откат к логике алхимиков.

Что же вытекает из этой конструкции? Допустим, работал человек инженером на заводе, но началась реформа, и произошло «искажение внутренних связей социальной системы». В результате инженер стал челноком, а потом бомжем. Его превращенная форма как «результат искажения» – бомж? А «о реальных чертах [инженера?] приходится только догадываться»? Или, наоборот, превращенной формой была именно ипостась советского инженера, а его освобождение от тоталитаризма обнаружило его истинную сущность бомжа? Какого, однако, тумана напустили…

А.И. Кравченко далее цитирует М. Мамардашвили: «Особенность превращенной формы, отличающая ее от классического отношения формы и содержания, состоит в объективной устраненности здесь содержательных определений: форма проявления получает самостоятельное “сущностное” значение, обособляется, и содержание заменяется в явлении иным отношением, которое сливается со свойствами материального носителя (субстрата) самой формы (например, в случаях символизма) и становится на место действительного отношения. Эта видимая форма действительных отношений, отличная от их внутренней связи, играет вместе с тем… роль самостоятельного механизма в управлении реальными процессами на поверхности системы… Прямое отображение содержания в форме здесь исключается».

Вряд ли кто-нибудь смог бы это пересказать, не сверяя каждое слово с текстом. Да и трудно согласиться с этими мыслями. Ведь если «видимая форма действительных отношений играет роль самостоятельного механизма в управлении реальными процессами» и даже «становится на место действительного отношения», то она и должна изучаться как реальное социальное явление, без эпитета «видимое». Вводя подобные понятия и эпитеты, исследователь лишь создает себе возможность играть ими, ничего не объясняя.

Своими словами мысли К. Маркса и М. Мамардашвили А.И. Кравченко излагает так: «Маркс описывает важнейшие признаки, отражающие суть явления и его теоретическую матрицу. Первый признак – замещение реальных отношений (между людьми или вещами) символическими (деньгами); второй – замещение явных отношений, которые эмпирически фиксируются либо переживаются, символическими, невидимыми, скрытыми; третий – доминирование символических и скрытых отношений; четвертый – отрыв такого рода иллюзорных (ненастоящих) отношений от нормальных (реальных) и превращение их в самостоятельную сущность, господствующую над людьми. Символические отношения, затаившиеся при нормальном ходе вещей на втором плане и вдруг выступившие на первый, – это, по существу, абстрактные отношения. Нормальное отношение – это обмен товаров между людьми. Даже вторжение денег в качестве посредника еще не переворачивает первоначального отношения. Но вот когда деньги, символизирующие стоимость (которая и есть абстрактное отношение), начинают подчинять себе обычные человеческие отношения, т. е. когда человек становится рабом денег, тогда и только тогда можно говорить о превращенной форме. В качестве посредника могут выступать не только деньги, но и, например, документы» [118].