Лунные драконы - Татьяна Корсакова

– Раздевайся! – Полина сняла свою дубленку, аккуратно повесила в шкаф и только после этого посмотрела на Сергея.

Он улыбнулся нахально и, кажется, немного смущенно, зубами стащил перчатку, сунул руку за пазуху.

– Это тебе. С днем рождения, Полина.

Это была роза: темно-бордовая, почти черная, на толстом и длинном шипастом стебле. Каким-то чудом она не замерзла и не изломалась за пазухой у Сергея Полянского.

– Спасибо, – Полина взяла розу. Его пальцы были холодными: щегольские замшевые перчатки не спасали от двадцатиградусного мороза, а взгляд... Нет, об этом лучше не думать. – Сейчас сварю тебе кофе. – Острый шип царапнул кожу, надо бы поставить розу в воду...

Чтобы нечувствительными от мороза пальцами развязать шнурки и расстегнуть пуговицы на дубленке, понадобилась определенная ловкость. Еще немного, и он бы замерз к чертовой бабушке.

Полина на кухне сердито гремела посудой – злилась. Конечно, злилась, потому что он без спросу да еще и пьяный. А он никакой не пьяный, сто граммов водки для храбрости – это ж ерунда. И зачем соврал про бутылку?..

Сергей знал зачем – чтобы Полина его пожалела, впустила в дом. Она пожалела, она же его учительница....

Полина стояла у плиты, спиной к нему.

– Что мне с тобой делать? – спросила, не оборачиваясь.

Сергей знал, что им делать. Это знание уже несколько месяцев лишало его покоя и крепкого сна....

Одного-единственного шага хватило, чтобы оказаться близко-близко, недозволительно близко, и положить руки на хрупкие плечи, и сжать эти плечи непослушными пальцами, и коснуться губами ямочки в основании шеи.

Ей, наверное, холодно от его рук и губ, потому что по коже мурашки и дыхание какое-то неправильное. А ему, наоборот, жарко, и дышать нечем, и хочется зажмуриться. Нет, сначала развернуть ее к себе лицом, а потом...

Губы горячие, пахнут ванилью и шампанским, а ресницы длинные, вполщеки. И не сопротивляется совсем – замерла, затаилась. Ну что с такой делать?! Как делать, если самому страшно. Кажется, сожми ее чуть сильнее, дай волю замерзшим, потерявшим чувствительность рукам – и она сломается, рассыплется на мириады кристалликов. Сказать, чтобы не боялась, что он ее не обидит? Чтобы сказать, надо отстраниться, оторваться от ванильных губ, а он не может, не в его власти...

– Прекрати! – Голос злой, а в синих глазах – страх. Все-таки боится? – Сергей, пусти!

Отпустил. Не хотел, но отпустил, потому что тоже испугался. Она же не такая, как остальные, – особенная, с ней, наверное, сначала поговорить нужно, а уже потом с поцелуями лезть.

– Прости. – В голове шумит, а подушечки пальцев покалывает. – Прости, я не хотел.

– Садись к столу. – Даже не смотрит в его сторону, нервно теребит края шали.

Значит, к столу зовет. Хорошо, что сразу не прогнала, дала возможность сказать то, зачем пришел, из-за чего маялся на улице в двадцатиградусный мороз.

– Я люблю тебя. – Снова не то, без предисловия, без вступления. Или поцелуй – это уже вступление?

– Давай пить кофе. – Не расслышала, не поняла? Или поняла, но не поверила?

– Полина...

– Ничего не было. – В глазах слезы, а пальцы дрожат. И кофе расплескался, растекся по скатерти бурым пятном. – Ты пьян, и это все... – взмах рукой – шаль взлетает, точно крыло птицы, – это недоразумение.

– Неправда! Нет никакого недоразумения! – Ну как же она не понимает! Неужели не чувствует?!

– Мы не будем об этом больше говорить. Слышишь, Сергей? – Руки дрожат, а в голосе менторские нотки – учительница...

– О чем мы не будем больше говорить? О том, что я тебя люблю? – Обнять бы ее, прижать к себе, переубедить.

– Сережа, ты мой ученик. – Может, почувствовала, потому что отстранилась, отошла к окну, подальше от него. – Это моя вина, я не должна была позволять...

– Но ты позволила! Почему ты так непоследовательна? Сначала позволяешь, а потом называешь все недоразумением!

Она очень долго молчала, куталась в шаль, смотрела прямо перед собой, а потом заговорила:

– Ты должен меня понять. Это в самом деле недоразумение. Ты хороший мальчик...

Мальчик – надо же! Хочет обидеть или в самом деле считает его ребенком? Он же ей уже доказал и еще докажет, если только она позволит.

Она не позволила, подошла вплотную, посмотрела так, точно видела его впервые, сказала тихо, едва различимо:

– У меня жених есть в Москве. Понимаешь?

– А я? – Глупый вопрос, наивный.

– А ты еще ребенок. – Сказала, как отрезала, и отошла обратно к окну.

В голове зашумело, и дышать стало совсем тяжело. У нее жених в Москве, а он, стало быть, ребенок и недоразумение. И роза его ей ни к чему, и поцелуй его для нее ничего не значит...

Он не стал прощаться и выяснять отношения – а что выяснять, когда и так все предельно ясно?! – молча вышел из кухни, сорвал с вешалки дубленку.

– И впредь, пожалуйста, обращайся ко мне на «вы», – послышалось вслед...

Для Аллочки Скворцовой наступила золотая пора. Полянский наконец одумался – или перебесился, как сказала подруга Любка. Почти всю осень и ползимы он трепал Аллочке нервы. Все это время она чувствовала себя заброшенной игрушкой. И это было так унизительно! Она, первая красавица школы, терпела равнодушие Полянского и насмешки подруг. Она даже закрутила роман с Димкой Беловым из параллельного класса, чтобы не чувствовать этого унижения. Она сделала новую прическу и похудела аж на три кило.

Не помогло. Обновленная внешность не радовала, Белов надоел хуже пареной репы, а Полянский по-прежнему ее не замечал.

Аллочку утешало только одно – у нее не было соперницы. Полянский ни с кем не встречался. Он с головой ушел в учебу, часами просиживал за книгами, метался по факультативам, занимался с репетитором. Любка рассказывала, что Серегин старик нанял сыночку их училку по французскому, эту очкастую уродину. Бедный Полянский! Он не заслужил такого наказания.

Положение дел изменилось в середине зимы. Четырнадцатого января – она хорошо запомнила эту дату – Полянский вдруг вспомнил, что на свете существует она, Аллочка Скворцова. Их угасший роман вспыхнул с новой силой. Они целовались в классе, они целовались на переменках. Они занимались любовью, и Аллочка чувствовала себя победительницей. Она добилась своего. Она всегда своего добивалась.

Полина раздраженно посмотрела на часы и еще раз нажала на кнопку звонка. Это просто невыносимо! Уже месяц она вынуждена мириться с выходками Полянского.

После того ночного разговора Сергей изменился. Они оба делали вид, что ничего не случилось, но ему это удавалось намного хуже, чем ей. Наверное, за его показной грубостью скрывалась обида. Наверняка он не был таким плохим, каким хотел казаться, но общаться с ним становилось все тяжелее.