Настоящий врач скоро подойдет. Путь профессионала: пройти огонь, воду и интернатуру - Мэтт Маккарти

– Я бы остановился, – пробормотал Байо. – Но с похоронами, как со свадьбой, – прежде чем приступить, нужно спросить, нет ли у кого-нибудь возражений.

Процедура началась, и в палате повисла тишина. Врач, который ее проводил, – это был худощавый азиат – взял иглу обеими руками, проткнул кожу и стал медленно вводить вглубь. Игла полностью вошла внутрь, и я затаил дыхание. Мысль о том, что когда-нибудь придется это делать самому, приводила меня в ужас.

На тоненьких усиках врача собрались капельки пота. Когда иглы не стало видно, он закусил губу и потянул за поршень шприца – сначала легонько, а затем с усилием – в надежде вывести жидкость. Ничего не выходило. Чтобы получше разглядеть, я вытянул шею.

– Не вышло, – спустя несколько минут сказал врач и отошел от тела. Непрямой массаж все это время не прекращался. Второй врач взял в руки иглу и собрался повторить процедуру. Я почувствовал накатывающую тошноту.

– Хорошо, остановитесь, – крикнул ординатор. – Реанимационные мероприятия ничего не дали.

СЛР проводилась в течение двадцати двух минут.

– Время смерти одиннадцать пятьдесят две. Всем спасибо.

На этом все закончилось. Медсестры и врачи отошли от окровавленной, перекошенной груди и сдержанно покинули палату. Никто не говорил, никто не смотрел друг другу в глаза. Все спокойно вернулись к своим текущим задачам. Байо покачал головой и растворился в длинном коридоре.

Это была первая неудачная реанимация, на которой я присутствовал. Когда толпа поредела, я подошел поближе и посмотрел на пациента. В итоге в палате не осталось никого, кроме меня, безжизненного тела и еще одного интерна. Она закрыла мертвецу глаза и тихонько сказала:

– Я бы продолжила.

Глава 18

На следующий день я снова был на обходе в инфекционном отделении. В отличие от кардиореанимации, здесь обсуждение проходило за столом в переговорной. Пока я говорил, по рукам ходили глазированные пончики.

– Итак, – заключил я, – дела у пациента очень даже хорошо. На самом деле я считаю, что уже сегодня его можно отправить домой.

Дэвиду было тридцать четыре, и пару дней назад он пришел в приемный покой, покрытый болезненными нарывами фиолетово-желтого цвета. Они были вызваны обычной стафилококковой инфекцией, с которой его иммунная система, подавленная ВИЧ, оказалась не в состоянии справиться. За прошедший год он уже третий раз приходил в нашу больницу с этими ужасными гнойниками.

Доктор Шанель провела рукой по своему хвостику.

– Согласна, – сказала она, – но я хотела бы взять у него дополнительные анализы. Хочу узнать, как дела с печенью, прежде чем мы отправим его в полную неизвестность.

На часах 10:15, и все утренние пробы уже взяты – флеботомист должен теперь появиться на этаже не раньше, чем через шесть часов.

– Я просто сам возьму пробы, – объявил я. После тех первых неумелых дней в кардиореанимации я значительно продвинулся. Пока не был готов проводить перикардиоцентез, но уже в состоянии взять кровь.

– Можно с тобой? – спросил Карлтон.

– Давайте по-быстрому, – скомандовала Эшли. – Наш ждут еще два пациента в отделении.

Я накинул белый халат, обернул вокруг шеи темно-зеленый стетоскоп и направился в сопровождении Карлтона по коридору в палату к Дэвиду.

– Так здорово, – сказал Карлтон. Он умел изображать энтузиазм гораздо лучше меня, и это раздражало. Коллеги чувствовали мою нерешительность, как только я заходил в вестибюль больницы. Карлтон же был из тех, кому не составляло труда ко всему подстраиваться, – он запросто играл роль, которая от него требовалась. Он был хамелеоном медицинской школы. Если требовалось вести себя пассивно – например, в психиатрии, где бо́льшую часть времени нужно просто слушать, – то так он и делал, а если от него ждали напористости, как, например, во время практики в хирургии, то и это было ему по плечу. Он был тем студентом, которому с легкостью удастся окончить медицинскую школу и пройти ординатуру без каких-либо страданий и переживаний. Пройдет несколько лет, и Карлтон будет проводить лето с другими красивыми, беззаботными людьми на побережье в Хэмптоне, заливаясь коктейлями.

Прежде чем выбрать медицинскую специальность по душе, интерны проходят практику в разных отделениях больницы. Им приходится постоянно подстраиваться: слушать в психиатрии, бороться в реанимации, находить контакт в терапии.

Постучав в дверь, я зашел в палату Дэвида. Этот крупный мужчина с редеющими каштановыми волосами, увидев меня, в шутку поморщился.

– Нет, только не ты, – сказал он, покачал головой и потянулся за журналом.

– Снова я, – жизнерадостно ответил я. – На этот раз не один. Я привел с собой студента, если ты не против.

– Этот парень пытал меня вчера! – сказал Дэвид с улыбкой Карлтону. Приложив ко лбу ладонь тыльной стороной, он добавил: – Не знаю, отойду ли я когда-нибудь от этого.

Днем ранее я потратил несколько часов, вскрывая маленьким скальпелем каждый нарыв, а еще больше времени – выскабливая марлей гной. В колледже, да даже в медицинской школе от вида и запаха этих нарывов меня бы стошнило, но теперь я спокойно их переносил. Говорят, что каждый врач в конечном счете понимает, какую физиологическую жидкость не переносит больше всего, и это помогает ему с выбором специализации. Я не был против крови, слюны, мочи или гноя. Между тем не терпел понос, и это означало, что мне не суждено стать гастроэнтерологом.

– От антибиотиков толку бы не было, – сказал я. – Вам это известно. Мне пришлось все это вскрыть.

– Да знаю, знаю, – ответил Дэвид, махнув рукой. – Вам нужно было это сделать. Но томография? На нее ушло полдня!

Я вспомнил Гладстона и покачал головой. Я теперь назначал, возможно, необязательную томографию головы пациентам по несколько раз в неделю и почти так же часто – консультацию с нейрохирургом.

– Хорошие новости в том, что вы идете на поправку. Томография ничего не показала, так что вскоре вы отправитесь домой.

Хотя я и предполагал, что с Гладстоном все будет в порядке, мысли о нем преследовали меня. Каждый раз, когда мне казалось, что я начинаю со всем справляться, что становлюсь настоящим врачом, я вспоминал про него и свое катастрофическое упущение. Прежде всего это служило напоминанием о том, что я нуждался в контроле. К счастью, структура управления в больнице Колумбийского университета это предусматривала. Но что произойдет, когда старшим окажусь я сам? Пока что я мог действовать максимально осторожно – рядом были люди вроде Эшли, которые могли одернуть меня, когда я становился чрезмерно предусмотрительным, – но когда-нибудь мне предстояло отказаться от такой подстраховки.

– Слава богу, – сказал Дэвид.

– Я горжусь, что вы