Сочинения - Жак Лакан

Истерический субъект захватывает этот объект в изощренную интригу, и его эго оказывается в роли третьего лица, при посредничестве которого субъект наслаждается тем объектом, в котором воплощен его вопрос. Одержимый субъект затаскивает в клетку своего нарциссизма объекты, в которых его вопрос эхом отдается в множественных алиби смертных фигур, и, подчиняя их пьянящую акробатику, адресует свою двусмысленную дань уважения ящику, в котором сидит он сам, хозяин, которого нельзя увидеть или увидеть самому.

Trahit sua quemque voluptas; один отождествляет себя со зрелищем, а другой его надевает.

Для истерического субъекта, для которого технический термин "разыгрывание" приобретает буквальное значение, поскольку он действует вне себя, нужно заставить его осознать, где находится его действие. Для невротика-навязчивого состояния необходимо заставить его узнать вас в невидимом со сцены зрителе, с которым его объединяет посредничество смерти.

Поэтому, чтобы достичь деализации субъекта, необходимо понять смысл дискурса именно в отношениях между его "я" (moi) и "я" (je) его дискурса.

Но вы не сможете достичь этого, если будете цепляться за идею, что эго субъекта идентично присутствию, которое говорит с вами.

Этой ошибке способствует терминология аналитической топографии,, которая слишком соблазнительна для объективирующего ума, позволяя ему совершить почти незаметный переход от концепции эго, определяемой как система восприятия-сознания, т. е, как системы объективации субъекта - к концепции эго как коррелята абсолютной реальности и, таким образом, в своеобразном возвращении подавленного в психологической мысли, вновь открыть в эго "функцию реального", относительно которой, например, Пьер Жане упорядочивает свои психологические концепции.

Такой переход может произойти только в том случае, если не было признано, что в работах Фрейда топография эго, ид и суперэго подчинена метапсихологии, термины которой он выдвигал в тот же период и без которой новая топография теряет смысл. Таким образом, аналитики оказались вовлечены в своего рода психологическую ортопедию, которая до сих пор дает о себе знать.

Майкл Балинт тщательно проанализировал сложное взаимодействие теории и техники в генезисе новой концепции анализа и не нашел лучшего термина для обозначения проблемы, чем заимствованная у Рикмана фраза о появлении "психологии двух тел".

Лучше и не скажешь. Анализ становится отношением двух тел, между которыми устанавливается призрачная коммуникация, в которой аналитик учит субъекта воспринимать себя как объект; субъективность допускается в него только в скобках иллюзии, а речь ставится в индекс поиска прожитого опыта, который становится его высшей целью, но диалектически необходимый результат проявляется в том, что, поскольку субъективность аналитика свободна от всех ограничений, его субъективность оставляет субъекта на милость каждого призыва его речи.

Когда внутрисубъектная топография становится энтифицированной, она фактически реализуется в разделении труда между двумя субъектами. И это деформированное использование формулы Фрейда о том, что все, что есть в ид, должно стать в эго, предстает в демистифицированном виде; субъект, превращенный в cela, должен соответствовать эго, в котором аналитик без труда узнает своего союзника, поскольку на самом деле именно эго аналитика, как ожидается, должно соответствовать субъекту.

Это именно тот процесс, который выражен во многих теоретических формулировках "расщепления эго" в анализе. Половина "я" субъектаперена другую сторону стены, отделяющей пациента от аналитика, затем половина этой половины; и так далее, в асимптотической процессии, которая никогда не преуспеет, как бы далеко она ни продвинулась в мнении, которое субъект приобрел о себе, в аннулировании всего поля, с которого он может вернуться к аберрации анализа.

Но как субъект типа анализа, осью которого является принцип, что все его формулировки - это системы защиты, может защититься от полной дезориентации, в которой этот принцип оставляет диалектику аналитика?

Интерпретация Фрейда, диалектический метод которого так ярко проявляется в случае Доры, не таит в себе этих опасностей, поскольку, когда предрассудки аналитика (то есть его контрперенос - термин, использование которого, на мой взгляд, не может выходить за рамки диалектических причин ошибки) вводят его в заблуждение, он расплачивается за это на месте негативным переносом. Ибо этот негативный перенос проявляется с тем большей силой, чем дальше такой анализ уже вовлек субъекта в подлинное признание, и результатом обычно является разрыв анализа.

Именно это и произошло в случае с Дорой, поскольку Фрейд упорно хотел заставить ее распознать скрытый объект ее желания в лице герра К., в котором конституирующие презумпции его контрпереноса заманили его, чтобы он увидел обещание ее счастья.

Сама Дора, несомненно, была обманута в этих отношениях, но ее ничуть не возмущал тот факт, что Фрейд тоже был обманут. Но вот она вернулась к нему, после пятнадцатимесячной задержки, в которую вписан роковой шифр ее "времени понимания", и мы чувствуем, как она начинает обманывать то, что обманывала, и совпадение этого обмана второй степени с агрессивным намерением, вмененным ей Фрейдом - неточно, но без его признания того, из чего оно на самом деле проистекало, - представляет нам грубые очертания интерсубъективного соучастия, которое мог бы закрепить между ними любой "анализ сопротивлений", уверенный в своем праве. Можно не сомневаться, что с теми средствами, которые нам сейчас предлагает прогресс нашей техники, эта человеческая ошибка могла бы выйти за пределы дьявольской.

Все это не мое собственное изобретение, так как сам Фрейд позже признал, что предрассудочный источник его поражения заключался в его собственномзаблуждении относительно гомосексуальной позиции объекта, на который было направлено желание истерического субъекта.

Несомненно, весь процесс, который вылился в нынешнюю тенденцию психоанализа, восходит, причем с самого начала, к чувству вины аналитика за чудо, совершаемое его речью. Он интерпретирует символ, и, о чудо, симптом, который вписывает символ в буквы страдания в плоть субъекта, исчезает. Эта неприличная тауматургия нам не по душе, ведь мы ученые, а магия - не та практика, которую мы можем защищать. Поэтому мы снимаем с себя ответственность, приписывая пациенту магическое мышление. Вскоре мы будем проповедовать ему Евангелие от Леви-Брюля. А пока, о чудо, мы снова стали мыслителями и восстановили надлежащую дистанцию между собой и пациентами - традиционную дистанцию, от которой, возможно, слишком опрометчиво отказались, дистанцию, столь благородно выраженную в словах Пьера Жане, когда он говорил о слабых способностях истерического субъекта по сравнению с нашим собственным возвышенным положением. Бедняжка, - признается он нам, - она ничего не понимает в науке и даже не представляет, как кто-то может ею интересоваться... . . Если принять во внимание отсутствие контроля, характерное для их мышления, то вместо того, чтобы скандалить из-за их лжи, которая в любом случае очень наивна, мы должны скорее удивиться, что