Ватерлиния - Александр Громов

– Понятно… Простите меня, Гундер, вы попали не по адресу. Противозаконные дела – это к кому-нибудь другому. Поверьте, мне искренне жаль.

Шелленграм не торопясь отпил кофе.

– Признаться, не думал, что вам удастся удивить меня, Курт. Где это вы видели на Капле законы? Моя просьба нарушает лишь дисциплинарный устав, вам ли не понимать. Всю ответственность я беру на себя. Если произойдет шум, вы ничего не знали, мошенник эксперт обвел вас вокруг пальца, можете с негодованием валить вину на меня. Правда, скорее всего шума не будет, зато в метрополии найдется кому при случае замолвить за вас словечко. Признайтесь, что вы терпеть не можете Каплю, вам бы преподавать матчасть где-нибудь в Новом Ньюпорте или Кейптауне, а свое нынешнее руководство вы с удовольствием утопили бы в балластной цистерне. Зачем отрицать очевидное? Маленькое дружеское одолжение – это все, о чем я вас прошу, и поверьте, не даром.

Контр-адмирал качнул головой.

– Почему, Курт?

– Я не хочу даже говорить об этом.

– Зато хочу я. И знаете, мне кажется, что мы с вами все-таки поладим.

– Не лучше ли вам уйти, Гундер?

Овчарка тоскливо подскулила на своем коврике. Хиппель досадливо дернул щекой.

– Уходите, прошу вас. Я должен выспаться.

Шелленграм сделал большой мысленный вздох.

– Сейчас уйду, но прежде расскажу вам одну занятную историю. Один мой знакомый капитан – нет, не на Капле, совсем в другом месте – отличался повышенной любовью к животным, особенно к собакам. Большое судно, которым он командовал, годами не заходило в порт, и на нем действовало установленное свыше разумное, но досадное правило: любой член экипажа имел право завести домашнее животное не ранее чем через пять лет беспорочной службы, и то не крупнее кошки. Долгое время капитану удавалось правдами и неправдами обходить это правило, и несколько его подчиненных содержали крупных собак, обязательно сук. С ними мой милейший знакомый регулярно вступал в неестественные половые сношения, причем поначалу суке приходилось надевать намордник, а потом животное привыкало. В пользу капитана можно сказать, что он сам тяжко страдал от своей аномальности. Представьте себе, он был честнейший человек и, отдавая подчиненным больше половины своего жалованья на содержание собак и в уплату за молчание, ни разу не взял ни единого гроша из судовой кассы. Начальство этого капитана знало о его пороке, однако ценило служаку и закрывало глаза на его шалости до тех пор, пока могло избежать скандального расследования, подкрепленного видеозаписью. Но однажды капитан имел неосторожность отказать в пустяковой просьбе человеку, которого он без особых на то оснований называл другом… Мне продолжать?

Покрытый испариной Хиппель тяжело дышал.

– Я испортил вам сон, Курт? – участливо спросил Шелленграм. – Простите, не имел в виду. Тема для разговора, признаюсь, малоаппетитная. Тем более что вы, насколько я понимаю, не имеете к этому капитану ровно никакого отношения, не правда ли?

– Не ожидал от вас, – проскрипел Хиппель.

– А я от вас, Курт. Мы договорились? Кстати, запись действительно существует.

– Убирайтесь вон.

Шелленграм поднялся.

– Надеюсь, вы не натворите глупостей. Я буду ждать на нижнем флайдроме сектора Бета, не заставляйте меня ждать слишком долго.

Интересно, как бы повел себя адмирал Мрыш, окажись он на месте бедняги Хиппеля, подумал Шелленграм, ровным шагом покидая бункер управления. Очень может быть, что натравил бы собаку. Любомир Велич или покойный Андерс поступили бы иначе: где-нибудь тут, в узком коридоре, или, еще лучше, на безлюдном уступе в шею шантажиста могла бы впиться оперенная игла. А если нет, тогда было бы просто удивительно, если бы летающая платформа не грохнулась по пути в океан. Хиппель – другой. Не его следует бояться, а за него: как бы малодушный дурень не сотворил с собой чего в припадке отчаяния…

Несчастный человек. Того и гляди, что его, как Адмиралиссимуса, придется выводить из запоя и держать на транквилизаторах до конца войны.

Заснуть ему сегодня не удастся, это точно.

Лифт. Пробежка – и еще лифт. Слежка со стороны Хиппеля – это смешно, а если есть «хвост» от Велича, самое время от него оторваться. Кажется, нет «хвоста». По случаю ремонтных работ часть пропускных постов с идентификационными датчиками отключена, и это самое приятное, что вы, мои дорогие, могли сделать…

Разболтанный, нуждающийся в починке лифт поднял его к Руперту Маклупу. После смерти маленького картографа инспектор по правам аборигенов боялся шефа сильнее, чем лягушка ужа, молчал, переминаясь с ноги на ногу, пока Шелленграм торопливо загружал его инструкциями на время своего отъезда, – а потом, маясь от того, что не угодил начальству, показал письменный приказ о срочном отбытии в метрополию и разразился сбивчивыми извинениями.

Шелленграм вздохнул.

– Что ж, Руперт, может быть, так будет даже лучше. Поезжайте. Последний рейсовый корабль придет послезавтра. Очень советую вам на него не опоздать.

– Почему последний? – выдавил из себя Маклуп.

– Потому, – бросил Шелленграм. – Отвыкайте задавать ненужные вопросы, это вредная привычка.

– А как же… все это? – Инспектор потерянно обвел рукой свой ихтиологический музей. – Мне позволят это погрузить?

– Только личный багаж. Мне очень жаль, Руперт. Моего влияния здесь недостаточно.

В глазах инспектора по правам мелькнула отчаянность камикадзе: он решился на просьбу.

– Но я могу надеяться, что вы… присмотрите?

– По мере возможности, Руперт, – хмуро сказал Шелленграм. – Обещаю.

Дешевые, ненужные слова… С отъездом Руперта рвалась связь с его группой, равно как прежде была потеряна связь с группой Мухаммеда. Теперь только сам… Один. Резидент-одиночка стоит немного. Правда, немного и осталось: вынуть дурака из Гольфстрима, протащить его на «Рону», увезти отсюда…

Нет, на самом деле и это много, размышлял Шелленграм по пути к сектору Бета. Это даже очень много и очень непросто, коль скоро наверху принято решение бросить подопечного здесь. Кстати, почему? Признание бесперспективности дальнейшей разработки? Ой ли? Прошло не так уж много времени, чтобы ждать результатов. Передача надзора за опекуемым другой группе, о которой я ничего не знаю? Можно допустить и такое. Тогда разговор о зачистке – чепуха, зачистки не будет… Будет наблюдение ближнее, агентурное, и наблюдение периферийное: позволит Ореол «кукушонку» сгинуть в войне или вмешается, а если вмешается, то как? Будет очень странно, если в составе эскадры, что через несколько дней заблокирует подступы к Капле и выходы ближайших Каналов, не окажется судна, набитого специальной аппаратурой, предназначенной для поиска черных кораблей…

Еще вероятнее другое, о чем Гость прямо не говорил, но догадаться несложно: примат интересов сиюминутных. Неведомый Ореол далек и непонятен, эта проблема – на столетия, «кукушата» вроде бы пока не заноза в пятке, а Капля нужна Земле сейчас. Практично, разумно… Какой еще, спрашивается, логики ждать от людей? Если нос уже расплющился о стену в конце тупика – все равно ломиться вперед, не видя стены…

Может, рухнет.

А если так, то подопечному долго не жить. Элементарная страховка от случайностей, не более того. Будь на месте Альвело хоть Адмиралиссимус, хоть Мрыш, хоть Велич – и им бы не жить. И поди его отсюда вывези живым – не один такой умник вострил лыжи, прежде чем отбросить коньки.

Но оставаться здесь нельзя в любом случае. Эта война будет пострашнее предыдущей, недаром к ней готовились тридцать лет. Бессмысленно пытаться помешать логически неизбежному, можно лишь постараться не увеличить масштаб бедствия. Акт государственной измены ничего не даст: если северяне хоть сколько-нибудь изготовятся к войне, Капле конец. С туннельным оружием не шутят. Зато если сильнейшая на планете зона Федерации нанесет неожиданный и притом удачный удар, остается надежда на чудо, на то, что погибнет лишь половина населения планеты, как бы ни был мал такой шанс.

Становлюсь пацифистом, подумал Шелленграм. Или подцепистом, то есть подцепившим нечто чуждое, как на своем жаргоне говорят те, кто называет оболванцев оболванцами. Или становлюсь еще большим циником? Мало было им того, что однажды уже чуть было не вымерли? Тысячу лет после катастрофы вспоминали старые навыки, вновь учились управлять человеческими толпами без распыления аэрозолей и массового гипноза. Научились…

На нижнем флайдроме сектора Бета было людно, на что он и рассчитывал, назначая себе место ожидания. Не потому, что опасался Хиппеля, а из намертво въевшейся привычки не рисковать понапрасну. Ветра не было, в промозглом воздухе висел кисейный туман, подсвеченный прожекторами, и в тумане фигуры людей казались больше и корявее, чем на самом деле. Солидно прогудел лифт, убирая под палубу вернувшийся с патрулирования флайдарт. Возле крайней катапульты суетилась обслуга, дергалась под ногами толстая кишка топливопровода. Было слышно, как внизу сонно ворочается океан и о борт Поплавка трутся льдинки. Там, на нижнем уступе, под нависшей над стылым океаном малой грузовой стрелой тяжело поворачивалась на тросе глянцево блестящая металлическая каракатица – знаменитый глубоководный твин-скафандр лучшего водолаза зоны Федерации, только что поднятого с километровой глубины после осмотра подводной части терминала, и были слышны возбужденные голоса: «Как там?..» – «Порядок!» – «Лукьяйнен не закессонил?» – «Обошлось». – «А андроид?» – «Андроиду, кажется, хана…»