Свет любви - Виктор Крюков

По дороге Еремин упорно грыз длинный ноготь на указательном пальце и все время молчал. Впереди Пучков и Корнев вели под руки мать, а генерал Тальянов — жену Беленького.

Позади всех плелся майор Шагов.

«И дернул же меня черт пригрозить ему перед самым вылетом», — в который уж раз подумал он и с опаской взглянул на Корнева: неужели тот знает об этом?

Глава четырнадцатая

Смерть каждого человека, тем более гибель на боевом посту, поднимает жизнь знавших его на новую нравственную ступень. Взрослее и тверже становятся члены семьи, осмотрительнее и серьезнее — коллектив. И в училище, и на аэродроме, где все основано на выполнении давно составленных инструкций, вдруг появляется много экстренного, не предусмотренного в наставлениях.

Эскадрилью остановили на профилактический осмотр, резко улучшилось техническое снабжение, чаще стали приезжать представители политотдела, медицинской службы, детальнее стали отрабатываться на земле летные задания.

А главное — возросло чувство ответственности у летчиков, курсантов, механиков. Хотя две инженерные комиссии — полка и училища — нашли материальную часть в исправности, Пучков только на ночь покидал аэродром: надо было закончить монтаж новых моторов на «старушенциях». Без них о быстром выполнении плана учебных полетов не могло быть и речи.

Не успел Пучков ввести в строй эти машины, как начались ночные полеты. На аэродром приехали представители из штаба полка и училища. Пучков нервничал. Ведь не они, в конце концов, отвечают за безопасность полетов. В который раз убедившись в исправности «ночных» машин, Пучков поспешил к «старушенциям». Регулировка их моторов еще требовала доводки.

Ночь была такая темная, что казалось, и ветер дует на ощупь.

— Еремин! — окликнул Пучков, подходя к его бомбардировщику.

— Я! — отозвался голос из темноты. У хвостового оперения самолета показался огонек.

— Отрегулировал? — спросил техник, когда перед ним обозначилось лицо механика, освещенное переносной лампочкой, привязанной ко лбу.

— На три щелчка повернул, но не знаю, мало этого или хватит.

— Пробуйте! — сказал Пучков.

Еремин запустил мотор. Техник отошел под крыло. Когда механик давал мотору максимальные обороты, из выхлопных патрубков выскакивало длинное, трепещущее пламя. Красные искры отлетали далеко на хвост самолета.

— Черт возьми! Опять слишком обогащенная смесь! — проворчал Пучков. Он приказал механику сбавить обороты и подошел к мотору. Плотный воздух стеганул его по лицу. Фуражку сорвало с головы, но техник успел ее схватить.

Встав на тормозную колодку, он несколько минут возился с иглами карбюраторов. Потом отошел и скомандовал:

— Пробуй!

Моторы взвыли, Еремин плотно прижимался к спинке сиденья и, двигая вперед рычаги газа, смотрел, как качнулись вправо стрелки тахометров, как увеличивалось давление масла и бензина.

Он убавил обороты, и стрелки почти всех приборов пошли назад.

Пучков дал знак к проверке моторов на взлетном режиме. Еремин двинул до отказа вперед рычаги газа. Машина дернулась, прижалась к тормозным колодкам, задрожала, запрыгала, стрелки приборов сорвались с места, и Еремин, боясь, что рванется вперед машина и все изрубит винтами на пути, нажал гашетку тормозов. Штурвал бился в его руках, как живой. Ощущая через него мелкую дрожь и вибрацию всей машины, Еремин почувствовал себя смелым и сильным, сдерживающим тысячи лошадиных сил, бесновавшихся в моторах. Все утонуло в сплошном гуле, но стоило ему двинуть рычагом — как сразу все смолкло и остановилось. Он подумал с гордостью, что сила мощных моторов — это его сила, его уменье... Неправда, он станет настоящим механиком! По его вине не будет вынужденных посадок, ни один летчик не погибнет. Неправда! Не все же ходить в наряд. Так и специальность потерять можно!..

Через несколько минут он вышел из кабины и доложил Пучкову, что на взлетном режиме моторы ведут себя хорошо. Но в их громком и, казалось, сплошном гуле Пучков умел различать неверные ноты — так опытный врач обнаруживает шумы в сердце, хотя кардиограф показывает, что оно здорово.

Пучков тоже не всегда доверял приборам. Прибор может быть так же неисправным, как и двигатель, — не опрометчиво ли судить по его показаниям?

По части обнаружения неисправностей, где сложно переплетаются десятки причин, Пучков был большой дока. Чтобы выслушать и поставить диагноз мотору, Пучкова иногда приглашали в другие эскадрильи. Он становился неподалеку от беснующегося вихря винтов, прислушивался к таинственным руладам мотора, и лицо его в это время выражало лихорадочную работу мысли. Потом он давал команду «останова» и сквозь трубы и болты, иногда сдирая об них руки, пробирался к язвам, заставлявшим мотор лихорадить.

Особенности профессии наложили на него отпечаток: у него было лицо интеллигента и длинные, сильные руки тракториста.

В авиации бывают случаи, когда десятки людей долго бьются в поисках неисправностей. Если такое случалось в эскадрилье Пучкова, отыскание неисправностей становилось для него навязчивой идеей: он продолжал думать о причинах и следствиях даже дома. От этого он бывал иногда рассеянным, и жена называла его растяпой.

— Товарищ техник! Все в порядке! — вторично доложил Еремин, удивленно глядя на Пучкова, стоявшего молча в глубокой задумчивости.

— Нет, — вздохнул он и полез в кабину, чтобы опробовать моторы снова.

Он искал и нашел то, что в прерывистом гуле моторов беспокоило его утонченный слух. Оказалось, что лопасти винтов плохо меняют свой шаг, а это отражается на силе воздушной тяги.

Когда Пучков вылезал из кабины, его поджидал уже механик Желтый.

— У меня воздушный корректор забарахлил, а до вылета полчаса, — сказал он.

— Пошли! — И Пучков вынул карманный фонарик...

После гибели Беленького вместе с чувством ответственности выросло и чувство перестраховки. Чтобы обезопасить себя, летчики, механики и даже курсанты обращались к Пучкову — будто только его осмотр давал гарантию от аварии. Пучков никому не отказывал: лучше еще раз проверить...

В эти дни Зина скучала. Какое внимание мог ей оказывать занятый работой муж? Приходя домой усталый, пропахший бензином, он брал белье и сразу шел в душ, потом ложился отдыхать и только через час или полтора мог заняться контрольной проверкой отчетности, которую вели механики и техники звеньев. В меру своего разумения Зина помогала ему, но разумение это было столь малое, что другой, менее терпеливый муж отогнал бы ее от формуляров. А Пучков никогда даже не повышал тона. Вообще, как бы ни была к нему настроена Зина, он вел себя ровно, даже деликатно. И старался хоть один вечер в неделю выкроить для жены. В таком случае излюбленная фраза, с какой он обращался к жене, предлагая ей пойти с ним куда-либо, была такова: «Зина, если ты не возражаешь, то мы пойдем в субботу в театр. Хорошо?»

Это подчеркивало уважение к ней, и Зина была довольна. Постепенно у нее вырастало в душе неведомое ей чувство искренней признательности к мужу: он больше не допытывался, что за история случилась с ней в Крыму, и не требовал особой любви к нему. Зина старалась убить время в заботах о муже, но все-таки после бурных и разнообразных дней с купаньем в море, с поездками в Ялту, в Севастополь жить в лагере при аэродроме было тяжко.

Зина так и рвалась в город. Она ездила туда каждую неделю, все по пустяковым делам, но оказывалось, что и там было скучно. Зина каждый день ходила в кино, наводила идеальную чистоту в квартире, по вечерам пыталась вязать. Крючок выпадал из пальцев: это тихое женское рукоделье было не по ее натуре, ей хотелось движений. Она жалела, что бросила заниматься спортом (у нее был второй разряд по гимнастике), что у нее нет какого-нибудь увлечения «для души».

Сегодня по приезде в город она позвонила подруге, хотела пригласить ее в парк на танцы. Подруги дома не оказалось.

Зина пошла одна. Медленно вышагивая по асфальту, она думала: «А и вправду — не поступить ли на работу?»

Муж много раз внушал ей, что жить без работы, без детей нелепо и скучно, но всегда она находила ловкие отговорки:

— Мы всю жизнь должны таскаться за вами по пыльным аэродромам, каждый день переживать: вернется ли из полета? Так тебе мало этого — совсем закабалить хочешь? Гражданской женщине почему не рожать и не работать? У нее все налажено, все обжито. А жена офицера зимой — в городе, летом — в лагере. Нынче — здесь, завтра — там, — тараторила Зина.

— Ну, положим, я-то служу в стационарной части, — возразил Пучков.

— Ну, а куда я пойду? Опять в баню? (До замужества Зина работала кассиром в мужской бане, оттуда ушла по желанию мужа).

— Ни в коем случае.

— В гараж, чтобы шоферня лапала?

— Не ходи и в гараж.