Таганский дневник. Кн. 1 - Валерий Золотухин

Одно мне ясно безусловно, что кинематограф у меня еще впереди. Пока я ничем (тьфу, тьфу, тьфу) не испортил с ним взаимоотношения и в этом должен благодарить, кого… Его, без воли которого не упадет ни один волос с головы человеческой.

Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Сева тому отличное доказательство. Вот уж несколько раз за 4 года в подпитии он мне напоминает о разговоре в Рязани, где мы жили в одном номере. Дневники я не вел, весь был занят Грушницким и разговора не помню, очевидно, судя по формулировкам Севы, он был пьяный (разговор). Сева был тогда оставлен в театре условно, я настраивал его на боевой, категорический, деловой лад. Т. е. работать, показываться главному, готовить работы, испытания своих возможностей, ни на минуту не терять веры в себя, в свой талант, и только исчерпав все возможности до дна — переходить в другой театр. Я сам был тогда еще под впечатлением своего перехода из Моссовета, был полон творческой дерзости и готовности к любому сражению. Я приготовился и начал драться в фигуральном смысле за свое существование. Нет, я не ходил, не выпрашивал ролей, но каждую полученную грыз с остервенением, как проголодавшаяся сука. И работал, занимался пластикой, голосом, я готовился бежать на длинную дистанцию, не довольствуясь коротким спуртом в «Герое». И всеми этими мыслями я был начинен, как порохом, и старался при близком знакомстве внушить их другим. Очевидно, и с Севой произошел подобный разговор. Вот что он сказал сегодня:

— Ты говорил, я отберу у вас все роли, и ты выполнил свое обещание, и я ни в коем случае не осуждаю тебя… но я сейчас изучаю Толстого и понял, что я другой человек и придерживаюсь другой философии, чем ты…

На что я ему возразил:

— Как я мог это сказать, когда у вас ничего не было, вы были нищие, что я мог у вас отобрать…

Мы не договорили, мы пошли играть, и я целый день думаю об этом. Нет, я мог так сказать, это похоже на меня и по намерению, и по тексту, это мои слова.

Каким же нужно было обладать самомнением, какой волей и уверенностью, чтобы заявить подобное. Но кость была брошена, и я начал действовать. Отступать было некуда, я должен был либо победить, либо на щите вернуться в Моссовет. И выиграл бой, и сейчас с ужасом констатирую, что я несколько успокоился, поверил в свое бесконечное везение и постоянные победы, а бой идет. И теперь надо драться с удвоенной силой и ни на что, ни на кого, кроме себя не надеяться, а Бог меня не выдаст, я ведь хоть и не безгрешен, но все-таки почитаю его учение.

А я сдал, заметно сдал по сравнению с периодом — Герой — Антимиры — 10 дней — я перешел в оборону, а в ней таится рок поражения. Нет, надо починить доспехи, залатать кольчугу, навострить кинжал, отсушить порох и в бой, пока еще не поздно, пока не потеряно время.

Так вот, Сева! Я снова принимаю вызов и заявляю: «Я отберу у вас роли, готовьте шпаги, уважаемые господа артисты. Я буду драться теперь не только за Кузькина, а за любой эпизод в любом спектакле я не доставлю радости видеть, что сам он от заряда стих…»

Вот на какие мысли навел меня сегодняшний разговор с партнером по «команде».

Но справедливости ради надо сказать: безусловно, шеф — великий человек, пусть это везение, интуиция, телерадиолокация, все что угодно, но он создал прекрасный театр, с репертуаром удивительным, с направлением принципиальным, честным и живым. И в этом убеждаешься еще и еще раз, когда смотришь чужие спектакли и сравниваешь со своими. Так уж пусть он кричит, унижает нас, лишь бы дело не разваливалось. Ведь при одном упоминании Таганки у людей загораются глаза, и ты видишь, как ты в этих глазах превращаешься в знаменитость, вырастаешь в гиганта. Люди, не зная тебя, начинают уважать заочно, за Таганку.

Заявление сделано, иду его выполнять. Высоцкий говорит — ради такой роли можно все стерпеть, все унижения и брань.

Шеф не свирепствовал сегодня, то ли услышал, что я в дневник днем пропел, то ли рукой махнул, то ли получается чего-нибудь, то ли не в том дело.

Венька не стал за меня играть сегодня, а я хотел… «Три сестры» посмотреть. Придется еще одно заявление сделать: ни к кому не обращаться с такими вопросами, подыхать буду, а сам буду играть. Венька еще ни разу не внял моим просьбам, ну в рот ему палец: раз он так и мы эдак.

Вечер. Зайчик на «Трех сестрах», сосед насилует Шульженку, не саму Клавдию, а пластинку. На душе гаже, чем допустимо.

Мы с Зайчиком уже распределили Государственную премию. Получается примерно так: если мы имеем 2,5 тысячи, то тысяча — тысяча двести идет Зайчику на шубу, пятьсот рублей на банкет, триста рублей на мое пальто-шмотье, 100 рублей старикам в Междуреченск, 400 рублей на отпуск за границей. Это самый примерный план, точный составим, когда в газетах появится объявление, что я выдвинут на соискание, а то еще распределишь, а спектакль не выйдет, вот будет номер. Но все равно, чтобы инфаркта не было, надо готовиться к такому событию заранее. Вообще надо готовиться ко всему самому плохому в жизни, равно как и к хорошему. И от того и от другого человек разрушается, как и от крайних температур. Но лучше бы шеф получил, это было бы полезнее для нас для всех и закономернее.

Дай ему Бог здоровья.

Первый час ночи. Зайчика все нет. Давай, Валерик, спать.

Высоцкий давал читать свой «Репортаж из сумасшедшего дома». Больше понравился, но не об нем речь. Прочитал я в метро сколько успел, и не думаю, и не помню, о чем читал, и это не важно. Я размышляю — чего я ему буду говорить, и фантазирую, и придумываю, и целый монолог, целый доклад сочинил о том, чего не знаю, чего не читал. Значит, мне важен не его труд, а моя оценка.

Говорильное мышление, т. е. мы до того изболтались, до того мы швыряемся словами, верхушками знаний, до того в нас показуха сидит, что нам незачем и читать что-то, чтобы начать говорить об этом «что-то». Значит, опять важен «Я», моя говорильня, мое отношение, и мне кажется, это самое важное для других, и удивляюсь своей эрудиции, своему умению ловко разбирать самые сложные вещи, умению примерчики убедительные и остроумные на ходу придумывать — т. е. импровизировать, или проще — пустобрех и составляет главный смысл, интерес нашего общения.

Шеф наорал на Веньку перед спектаклем. Венька заплакал. Убежал. Пил валерьянку. Ужасно это все. Мы его жалеем больше, чем он нас. Он не дорожит нами. Грустно.

Вчера на репетиции был Можаев:

— Отрадно видеть… ты очень продвинулся, в основном продвинулся, в основном все уже идет хорошо, кой-какие мелочи, но это все впереди. А так — молодец.

Любимов. Вчера и сегодня в репетиции было много правильного.