Секта. Роман на запретную тему - Алексей Колышевский

– Жаль, что ты собрался повесить свой дар на гвоздь в чулане. Когда живешь с ЭТИМ внутри, ты должен научиться ИМ управлять, а не то ОНО просто убьет тебя. Знаешь, когда нам что-то дается и мы плюем на это и стараемся изо всех сил не замечать того, что с нами происходит, то кто-то решает прекратить нашу жизнь. Ведь мы не выполняем того, к чему предназначены. Не о каждом можно сказать, что он хоть для чего-то нужен. Большинство просто перерабатывают пищу в отходы всю свою никчемную жизнь. И поверь, нет никакой разницы между тобой, насыщающим свое брюхо белужьей икрой, и тобой же, уплетающим подгорелую булку с начинкой из соевого мяса: дерьмо будет пахнуть одинаково. Неужели в тебе никогда не появлялось желание возвыситься над стадом жрущих, сношающихся и гадящих скотов, каким является человечество?

– Твои слова похожи на молодые побеги фашизма, Пэм. У тебя имперское мышление? Дядя Сэм закусил удила?

Ее глаза загорелись, руки сжались в кулаки, черты лица заострились:

– Дядя Сэм, дорогой Эгер, – это величайшее достижение человечества. Под дядей Сэмом я имею в виду американское общество, разумеется, и Америку вообще: и как государственную систему, и как единственную и несокрушимую Империю на планете. Это слабаки предрекают Империи гибель, но ей плевать на слабаков. Зато сильным, способным, умным, талантливым дядя Сэм говорит «да» и протягивает руку! Ты правильно повел себя там, на приеме, наказав этого зарвавшегося оливкового хама. Но что тобой двигало? Патриотизм? Или нежелание признаться самому себе в том, что твоя страна почти погибла?

– Пэм, я не позволяю себе резких слов и действий, когда меня пытаются проверить на вшивость дамочки, но ты уже в группе риска. Не зли меня, и знаешь что… Я, пожалуй, пойду.

Игорь хотел было встать, но Пэм неожиданно мужским сильным движением схватила его за борт пиджака и дернула вниз:

– Сядь и не будь истеричкой. В твоей стране тебя не ждет ничего. У вас совсем другое отношение к человеческой жизни. Да что я говорю! У вас вообще все другое! Грязное и нелепое! Вместо Конституции – коррупция, вместо законов – понятия, по которым живут в тюрьмах! Нет свободы слова, личности! Эти отвратительные дороги, эти ужасные кривые домишки, в которых, словно в норах, существуют спившиеся крестьяне! Все! Ты должен понять, что это конец и тебе в России точно больше нечего делать!

Чего ему стоило сдержаться, так, наверное, никто и не узнает. Игорь слушал Пэм спокойно, не шелохнувшись и опустив голову, чтобы она не могла сейчас видеть его глаза. Ему очень хотелось заставить ее схватить со стола острый сервировочный нож, который лежал у нее под правой рукой и предназначался для мясных блюд. Он вдруг ясно увидел себя со стороны: вот он поднимает глаза, заставляет ее взять нож, и она что есть силы всаживает его в собственную шею, или в сердце, или… Но ничего подобного он не сделал потому, что план, идеальный, выверенный план его внедрения был как никогда близок к успеху. Осталось лишь пересилить себя и дослушать мерзость до конца, и вот это-то и было самым трудным; оскорбление Родины и оскорбление Матери – вот два самых тяжких оскорбления на свете, два смертельных, кровавых, отдающих холодом клинка или горячей пороховой волной выстрела. Невозможно терпеть. Невыносимо…

Красноречие Пэм тем временем иссякло. Она залпом допила вино и с силой поставила хрупкий бокал на стол так, что его тонкая ножка переломилась. Во время вынужденной паузы, пока ей меняли бокал на новый и убирали скребком со скатерти стеклянные крошки, они смотрели друг на друга и улыбались! Пэм – улыбкой человека, который только что безнаказанно произнес мерзость, а Игорь – старательно сооруженной им жалкой, не улыбкой даже, улыбочкой, мол, «все правильно говоришь. Все так и есть». Как только лишняя пара ушей в виде официанта оказалась на безопасном расстоянии, беседа продолжилась теперь уже в виде диалога. Игорь, не убирая с лица своей униженной ухмылочки, робко спросил:

– Что же мне теперь делать?

– Скажи, тебе все еще хочется заставить меня воткнуть себе в горло нож для мяса? – Она произнесла это очень ровно, без ударений и пауз, как будто рассказывала ему о покупке кофточки или походе в кино.

– Откуда ты?… – Игорь забыл о притворстве и с неподдельным изумлением смотрел на Пэм, чувствуя, что еще немного, и он не удивится, если у его дурацкого смокинга удлинятся рукава, превратив его в смирительную рубашку.

– Вот видишь? Ты еще ничего не знаешь, вернее, ты вообще ни черта не знаешь, а спрашиваешь, что тебе делать. Ответ, по-моему, очевиден. Учиться! А научиться ты сможешь, только если примешь приглашение дяди Сэма.

– А он меня приглашает?

– Я тебя приглашаю – это одно и то же, – она улыбнулась широко, по-американски, и Игорь увидел, какие у нее идеально ровные белые зубы.

«И здесь ни одного изъяна, – машинально подумал он и тут же возразил себе: – Да что я, лошадь, что ли, выбираю? А ведь признайся себе, что ты ее хочешь и тебе наплевать, что она там плела только что о твоей стране и тому подобное. Понятно, что это был не более чем блеф, успешная попытка влезть в мои мысли. Черт возьми, как она это делает?! Может быть, я на мгновение отключился и произнес что-то про нож и она догадалась? Наплевать. Больше всего на свете мне сейчас хочется залезть на эту смазливую стерву, а после хоть потоп».

…На кой черт нужны все эти прелюдии, заигрывания, нашептывания на ухо и долгие, банальные речи? Те, кто понял это, обрели зрелость, счастье и побороли в себе беса условности. Есть здоровые физиологические инстинкты, которыми нужно дорожить, которые нужно удовлетворять по взаимному согласию, а не тратить время и деньги на ухаживание. Есть ли смысл в инвестициях в том случае, когда процесс взаимной экспансии дошел уже до постели и понимаешь, что вы не «притираетесь» друг к другу в самом главном, что только и объединяет два начала: мужское и женское. Когда твой собственный химический код не совпадает с кодом партнера, то рушится вся песочная башня, выстроенная до этого из полунамеков, полутонов, недосказанностей, флирта, и любовь, существование которой нельзя отрицать так же, как существование ненависти, любовь, которая было приготовилась родиться из этой химической реакции, превращается в ничто. И тогда люди расстаются, сожалея лишь о напрасно потраченном времени.

Вот в нескольких словах содержание той довольно пространной речи, которую произнесла Пэм на следующее утро за завтраком. Их ночь кончилась около восьми утра, когда, обессиленные, они ненадолго заснули.

Для Игоря так и осталось тогда загадкой: она была ТАКОЙ потому, что у нее долго не было мужика, или это африкано-австралийский коктейль бушевал в ее теле, придавая ему неутомимость, а мозгу страсть. С Пэм он испытал то, что ранее не испытывал никогда ни с одной женщиной. Здесь не было места трем-четырем стандартным периодам по нескольку минут с долгими получасовыми перерывами. Это был затяжной поединок двух начал, энергий, тел, полюсов – можно придумать бесконечно длинный список эпитетов, но ни один из них, даже что-нибудь совершенно изощренное типа «бинарно-полового конфликта», не отразит и четверти той неистовой бесконечности их соития. Тело ее было совершенным и бесконечно желанным, от кончиков волос до пальцев ног, которые Игорь, чувствующий, что находится на грани провала в зыбкое безумие, то и дело принимался покусывать, что рождало внутри Пэм мощный взрыв, проходящий по телу долгой оргастической судорогой. Ее вопли… Так кричит рысь, так не может кричать женщина. И если есть на свете воплощение самой похоти, то у Игоря ни на минуту не возникло сомнений, что это воплощение он держал в руках последние несколько часов. Несколько часов, за которые он успел если и не забыть всех своих прошлых подружек, то все они превратились в его памяти в аморфные невесомые образы, слившиеся в результате в одно бесформенное и почти бесцветное облако, загнанное смерчем по имени «Пэм» в самые дальние уголки памяти. Внутри его словно загорелось что-то, и он ощущал частицу этого огня физически, потому что в груди жгло по-настоящему, так, будто проглотил тлеющий черный уголек.

После сумасшедшей ночи и трех часов сна Пэм выглядела так, словно только что покинула SPA-салон, где ее прихорашивали с десяток всяких специалистов. Воистину, если не принимать во внимание ее не вполне богоугодное занятие, то Пэм принадлежала к тому достойнейшему типу женщин, которых избыток секса не иссушает, а, наоборот, созидает и гармонизирует. И совершенно не хочется говорить что-то до тошноты банальное вроде «подзаряжает»! Да не подзаряжает: ее аккумуляторы питала совсем другая сила, имеющая вовсе не человеческое происхождение, и частью этой силы она совершенно сознательно поделилась с Игорем, отдав ему ровно ту малость, которой оказалось достаточно, чтобы запустить в нем это дремлющее и слабое пока чудо – его дар. О! Она знала, что делает, наша американская подруга. Она почувствовала Игоря еще до того, как в Раунд-рум он устроил разминку в стиле «поглядите друг на друга, что это вы оба такие бледные». Пэм целую неделю, предшествующую их встрече, не находила себе места, жила с мыслью, что должно произойти ВАЖНОЕ, то, ради чего она все эти годы работала в своем учреждении, занимая один из кабинетов, вход в который преграждала дверь со скромной табличкой «Канцелярия».