Секта. Роман на запретную тему - Алексей Колышевский

– Слушай, ты, болезный. Ты бы постеснялся, а! Тебе уже шестой десяток, а ты все маму зовешь!

Мужик затих, а потом как-то очень виновато произнес:

– Да вот хоть и шестой десяток, а помирать страшно. У меня отек легких, кончусь скоро.

Гере стало стыдно. Он, может быть, впервые понял, что находится в месте, где рядом с жизнью человеческой всегда стоит большой знак вопроса. Поэтому он испытал что-то похожее на сострадание.

– Эй, послушай, – Гера помедлил, собираясь с мыслями, – кто тебе сказал, что у тебя отек-то?

Мужик всхлипнул:

– Врачи.

– Да они не знают ни хрена, врачи эти, – Гера говорил уверенно и жестко. Так, чтобы звучали его слова, не вызывая ни в чем сомнения. Он и сам верил в то, что говорил. – Если бы у тебя был отек, ты бы давным-давно окочурился.

– Правда? – с сомнением спросил мужик, но в потухших глазах его загорелся крошечный, с пшеничное зерно, огонек надежды.

– Да я тебе точно говорю! Я в детстве фильм смотрел, там всех травили ядом, от которого как раз отек легкого случался. А ты лежишь тут, звуки разные издаешь, не похоже, что помирать собрался. Знаешь, почему это?

– Почему, брат?

– Потому что если сразу не помер, то и не помрешь уже, – Гера помедлил и добавил. – Брат.

– Ложитесь, пожалуйста, прошу вас, – рыжая медсестра стояла в проходе между кроватями, держа руки в карманах халатика, и Гера впервые смог рассмотреть всю ее, с ног до головы, такую стройную и худенькую.

– Слушаюсь, – Гера шутливо поднял руки, – я просто хотел вот… – он кивнул в сторону мужика с отеком легких, – человека поддержать морально.

– Я слышала, – она улыбнулась, – вы очень добрый.

– Вы так думаете? А вдруг я злодей, которому захотелось прикинуться овечкой? Вдруг я преследую какие-нибудь ужасные цели?

– Нет. Вы не такой. Я хорошо в людях разбираюсь, – она, продолжая улыбаться, протянула ему руку: – Валя.

– Как?

– Валентина.

– Странно…

– Почему? Вернее, что? Что странно?

– Ваше имя.

– Что же в нем странного?

– В нем самом ровным счетом ничего странного нету. А странно то, что я за всю жизнь никогда не встречал ни одной Валентины, как, впрочем, и Валентина, хотя это уже не столь важно. И надо же так случиться, что именно посреди этого кошмара разбитых сердец я нашел такую прекрасную девушку с самым редким для меня именем на свете. Это знак. А вы как думаете?

Она мило передернула плечиками, она вообще все делала мило:

– Может быть. Ложитесь же наконец, что мы тут болтаем посреди палаты! Мне от доктора влетит!

– А вы не сразу убежите?

– Нет. Не сразу. Сперва проверю ваше сердце.

– Думаю, что сейчас не лучший момент для этого, Валя. Мое сердце занято делом. Оно собирается влюбиться в одну очень красивую рыжую медсестру и оттого частит, как у зайца.

– Прекратите. Я покраснею, а рыжим красное лицо как-то не очень…

– К лицу?

– Да, – оба рассмеялись, получился каламбур.

…Аритмия давно закончилась, Валя несколько раз заглядывала к нему за ширму, и они перебрасывались ничего не значащими словечками. Как раз тот случай, когда хочется о многом сказать, но время еще не пришло, да и обстановка не располагает к романтике. Кто знает, где водится любовь? Ей не только все возрасты покорны, она живет везде, и нет на земле такого места, где нельзя было бы ее встретить, надо лишь внимательно смотреть по сторонам.

Валино дежурство заканчивалось утром. Из больницы они вышли вместе, Гера оглянулся:

– Не хочется сюда возвращаться.

Валя грустно улыбнулась:

– А у меня выбора нет. Через двое суток новое дежурство.

Они некоторое время шли вместе и у ворот больницы остановились. Гера, заметив свой потрепанный «уазик», понял, что ему придется расстаться с рыжей медсестрой, и скорее всего, что навсегда.

– О чем ты сейчас подумал?

– О том, что вон там стоит моя машина и мне надо ехать. Очень жаль…

– А тебе обязательно?… Ехать прямо сейчас.

– Да вообще-то я и так уже задержался прилично. Меня станут искать.

– Твоя семья?

– Нет. С работы.

– А как же семья?

– У меня вместо семьи кот. Ему наплевать, где я.

– А у меня бабка. Она полоумная и не встает уже. Так вот и живу: сутки в больнице, двое с бабкой. Весело, правда?

Гера растерянно кивнул:

– Веселее не бывает. Ты далеко отсюда живешь?

– Двенадцать остановок на рейсовом автобусе. Ходит раз в час.

– Я тебя подвезу.

– Спасибо, что предложил. Я бы сама не стала напрашиваться.

– Почему?

– А ты не слышал, что рыжие девушки сплошь недотроги и гордячки?

– Поехали, недотрога. За каждый грамм бензина я потребую от тебя множество мелких услуг.

– А именно?

Она вот-вот была готова обидеться, и это так удивило Геру, что он рассмеялся:

– Душ, кружка чаю, бутерброд. Хочется человеческого отношения после казенных харчей. Я заплачу, сколько скажешь.

Она закусила губу и насмешливо поглядела на него:

– Чего, такой богатый? Поехали, будут тебе и душ, и бутерброды. У нас городок хоть и маленький, а люди гостеприимные. За чай денег не берут.

…Городок N и впрямь был маленьким, тысяч в сто жителей или около того. Состоял преимущественно из каменных, двухэтажных, вросших в землю домиков еще царской постройки или же из деревянных, тоже двухэтажных, чей возраст был не меньше. Посредине городка стоял памятник Карлу Марксу. У памятника был отбит нос, отчего Маркс был похож на растрепанного бомжа-сифилитика. Возле памятника лежали бездомные дворняги и лениво тявкали на редких прохожих и еще более редкие автомобили. «Уазик» они тоже облаяли без всякого энтузиазма.

Валя поглядела на дворняг через боковое стекло и внезапно спросила:

– Ты читал в детстве «Приключения Буратино»?

Гера на мгновение отвлекся от дороги и посмотрел на нее:

– А при чем тут?… Читал, конечно.

– Помнишь там описание столицы Страны Дураков?

– Смутно.

– Жаль. Просто наш городишко очень подходит под это описание. Словно с него писали. М-да…

Она тяжело вздохнула и замолчала. Гера не стал ее разубеждать. Зачем, если то, что она сказала, стопроцентная правда? Убожество русской провинции – это особенное, ни с чем не сравнимое убожество, не имеющее начала и, что самое грустное, не имеющее конца. В русской провинции ничего не меняется, лишь ветхость и тлен правят здесь, делая свое дело и превращая живую природу русской провинции в неживую.

– А где твои родители, Валя?

«И черт меня дернул задать этот вопрос. Вон как она изменилась в лице, наверняка у человека с этим вопросом связана целая трагедия, а я тут лезу со своим любопытством».

– Не спрашивай меня. Я не люблю об этом говорить. Мне тогда сразу хочется напиться до беспамятства, а здесь и так спиться – самое обычное дело. Так что не усугубляй мой латентный алкоголизм.

Гера в очередной раз поразился ее манере говорить. Скорее – это манера столичной образованной девушки из хорошей семьи, чем обычной медсестры из глубинки. Таких раньше называли простолюдинками. Где простолюдинка научилась ТАК говорить? Что-то здесь не так. Неувязка, несоответствие места и характера. Загадка! Есть в России самородки, всегда водились, и можно до сих пор встретить в глухой тайге лесника, от нечего делать выучившего французский по самоучителю. Зачем это ему? С медведями, что ли, разговаривать? А поди ж ты, выучил человек…

– Ты любишь читать? Много читаешь?

– Да, записана во все городские библиотеки, которых здесь аж целых две.

– А что в основном читаешь?

– Историческое. Этот город можно или возненавидеть до исступления, или заставить себя его полюбить. Я пробую, книги помогают. Приедем, я тебе покажу свой медвежий угол. Могу поспорить, что столько книг в одном медвежьем углу сразу ты никогда не видел.

– Почему медвежий угол? Больше подходит другое слово. Будуар, например…

Она фыркнула:

– Будуар – это для сытых кошек, а мы так, по-медвежьи. Медведи из круглосуточной, всесезонной берлоги, жаль только, что в спячку на полгода не получается…

Они подъехали к двухэтажному каменному домику на четыре малюсенькие квартиры. Стены из кирпича, поседевшего от времени, синие, недавно выкрашенные рамы. Во дворе столбы с бельевыми веревками и лавочка без спинки. Возле лавочки стояла пустая пивная бутылка из пластика, а земля вокруг была щедро усеяна сигаретными фильтрами. Под самыми окнами квартиры на первом этаже стояла «Волга», водитель которой, казалось, затормозил в последний момент, иначе въехал бы прямо стену.

– Становись так же, как он, вот мои окна.

– А зачем так близко?

– Делай, что тебе говорят, а то колеса скрутят. Здесь наркоманы этим промышляют, – пояснила она, – а у тебя драндулет популярный, значит, и колеса от него на раз уйдут. Так что не думай, прижимайся прямо боком к стене, я с твоей стороны вылезу.

…Квартирка, оказавшаяся еще меньше внутри, чем казалась снаружи, была чистенькой, точно корабельная палуба. Видно было, что Валя драила ее регулярно и часто. Для Геры нашлись резиновые тапочки, и это было единственным истинно мужским предметом во всем доме. Запах старости, смешавшись с запахом цветения юности, дал занятный оттенок чего-то очень уютного, словом, квартирка была милой и располагала к чаепитиям, употреблению умеренного количества коньяка и разговорам. Бабка сидела на кухне и смотрела в окно, на звук шагов вошедших она никак не отреагировала. Валя подошла к ней вплотную, склонилась над ее седой головой и довольно громко сказала прямо в ухо: