Warhammer 40000: Ересь Хоруса. Омнибус. Том III - Дэн Абнетт

Ответ — психический импульс далёкого веселья.

+ И зачем же? +

Юрик пробивает ногой грудь последнего культиста и бежит дальше прежде, чем падает тело. Новая тень омрачает небо — над головой проносится ударный корабль, а затем с грохотом двигателей исчезает в буре. Словно жалея павшую крепость, начинается ливень. Но огни не гаснут.

— Кто ещё на земле? — спрашивает в воксе Юрик, тяжело дыша.

Руны имён и импульсы опознания мерцают на ретинальном дисплее, в ушах звенит хор голосов. Не пройдёт и часа, как крепость падёт, а половина его воинов ещё среди разбитых стен.

Он бежит по двору к одному из уцелевших зданий, перескакивая через тела мёртвых братьев в зелёных доспехах. Все защитные турели умолкли, их разбили, как и стены. Ударные корабли Тысячи Сынов, тёмные тени в буре, парят над разбитыми пластальными укреплениями. Танки ползут через бреши в баррикадах крепости. За ними идут фаланги ходячих мертвецов, направляемые незримыми руками.

— Кахотеп, — повторяет он. — Где ты?

+ Ближе, чем ты думаешь, Юрик. +

Ещё одна тень омрачает небо — хищный корабль цвета старого индиго и потёртого золота не постыдно бежит, но триумфально садится. Юрик бросается в слабое укрытие за упавшей стеной, глазами активируя ретинальные руны шлема.

— Мне нужна противотанковая поддержка на южном дворе. Что-нибудь осталось?

Ответ не радует, но, по крайней мере, больше братьев спасутся. Важно лишь это.

Корабль Тысячи Сынов опаляет воздух жаром двигателей, зависнув над двориком. Прожекторы рассекают тьму, шарят по осквернённой земле.

+ Куда ты ушёл, Сын Гора? Я-то думал ты хочешь сразиться. Я ошибался? +

Гидравлические когти корабля впиваются в землю, сминая тела. Двигатели затихают, и за кабиной начинает опускаться рампа, пасть готовиться изрыгнуть воинов.

Юрик смотрит, как маршируют рубрикаторы. Его перекрестье прицела мечется между врагами, давая несогласованные жизненные показатели, которые предполагают всё и не означают ничего. Они живы или мертвы? Может, и то, и другое, а может, и ничто из этого.

— Вайтанцы, ко мне.

Три руны вспыхивают в ответ. Достаточно. Этого хватит.

Он пытается включить прыжковый ранец, но в ответ турбины лишь дрожат и сыплют искры. Эрекан спешился, и теперь придётся действовать обычным образом. Без препятствий трёх секунд хватит, чтоб сократить дистанцию. Если попадут не раз, что вероятнее, то четыре или пять.

Тайрен обрушивается с неба на фалангу ходячих мертвецов. Запылённый керамит ломается от удара, и два автоматона в сине-золотых доспехах Тысячи Сынов беззвучно падают в грязь.

Юрик начинает бежать, едва приземляется Тайрен. При всех своих недостатках, которых накопилось достаточно, он не трус. Болтеры рубрикаторов рявкают на капитана, едва тот появляется в поле зрения. Хотя смерть и лишила их независимости, Тысяча Сынов умеет стрелять. Каждый взрыв сотрясает тело, выбивая осколки керамита, и Юрик шатается, проклиная потерю полёта. Указатели температуры тревожно мерцают, когда голубое колдовское пламя охватывает доспехи.

Он убивает первого, отрубив стилизованный шлем. Из шеи вырывается тонкое облако праха, запах гробницы, которую не стоило открывать. Раздаётся слабый, облегчённый вздох. Юрик не смотрит, как падает безголовое тело; он уже бежит дальше, замахиваясь топором.

Тайрен бьётся сразу с двумя и легко отбивает их тяжёлые, выверенные удары. Юрик уже рядом с братом, когда вой барахлящих двигателей возвещает прибытие Раксика и Нарадара. Оба падают среди строя Тысячи Сынов, цепные мечи визжат, рявкают болт-пистолеты.

Юрик вновь шатается и падает на колено. Топор валится из рук. Негасимое колдовское пламя омывает броню, растворяет керамит и жжёт мягкие сочленения.

— Жорон! — зовёт один из налётчиков. Даже сквозь боль в сочленениях Юрик пытается сказать им, что эвакуированный в Монумент аптекарий уже далеко.

Он чувствует на языке собственную едкую слюну и слышит в голове голос чернокнижника.

+ Вот так умирает легион. +

В космосе беззвучно плывёт корабль, реактор застыл, двигатели умерли. Из спины растут шипы крепостей и шпилей, тысячи бессильных орудий уставились в пустоту. Он одиноко дрейфует в сердце астероидного поля, случайные удары оставляют на броне неровную сеть шрамов.

Когда-то корабль возглавлял армаду империи человечества и был кровожадным герольдом просвещённой власти. Его имя разносилось по всей галактике, однажды он парил в небесах Терры, разоряя колыбель людей. Теперь же корабль брошен в аду, скрыт от жадных глаз.

Его дух съежился в деактивированном реакторе, в исполинской туше осталась лишь йота разума и жизни. Эта душа, такая же настоящая, как у людей, пусть и искусственная, дремлет в бескрайней пустоте. Она жаждет пробуждения, но не надеется, что оно когда-нибудь произойдёт. Сыны корабля бежали с палуб, оставив его замерзать и покрываться кристаллами льда так далеко от солнца, что звёзды кажутся лишь искрами в ночи.

Он видит сны воинов: сны об огне, боли, текущей по стали крови и грохоте великих орудий. Кораблю снятся сны о Многих, что некогда жили внутри, и забранном ими с собой тепле.

Снятся времена, когда он передавал своё имя меньшим братьям и кричал «Мстительный дух!», когда калечил и убивал врагов.

Снятся последние слова — тихий рык того, кто некогда им управлял. Корабль знал его, как и любого из Многих. Он стоял перед центральным процессором духа машины, прижав массивную когтистую руку к стеклу мозга. Разум корабля наполнил подобный пещере зал, защищённый слоями брони.

Булькала жидкость. Стонали двигатели. Щёлкали поршни. Так звучали мысли корабля.

Абаддон, — говорил он. — Мы ещё можем охотиться. Можем убивать. Я тебе нужен.

Он не слышал. Он не был связан, поэтому не мог ни слышать, ни отвечать. Корабль знал, что это было намеренно. Он закрылся, чтобы расставание было легче. Затем один из Многих сказал два последних слова. Последние слова, которые ясно услышал корабль.

— Заглушить его.

Абадд…

Эзекиль Лишённый Братьев, паломник в аду. Он стоит на краю утёса, который тянется на невероятную высоту к больному, безумному небу, и смотрит на сражающиеся внизу армии. Муравьи. Насекомые. Крестовый поход песчинок в часах, наполовину скрытый пылью, поднятой грохотом столь многих тысяч сапог и гусениц.

Его доспех — лоскутное одеяло из добытого керамита, перекованный бессчётные разы после бесчисленных битв. Носимая во время мятежа броня давно потеряна, брошена гнить на борту изгнанного в эфир корабля. Исчезло и оружие той войны: меч сломался в безымянной стычке много лет назад, а взятый с тела отца коготь остался в последней твердыне легиона, бастионе, который Сыны Гора звали Монументом. Интересно, лежит ли он всё ещё в стазисе с останками Магистра Войны, или братья в безумной жажде сражаются за право владеть им?

В былые времена Абаддон тоже сражался бы внизу, в первых рядах, уверенно отдавая приказы и слушая доклады, продолжая убивать с улыбкой в глазах и смехом на губах.

Издалека было не различить, какие сражались роты, остался ли кто-то верен старой структуре легионов. Впрочем, даже беглый взгляд в облака пыли выдавал очевидный факт: Сыны Гора опять проигрывали, орда врага намного превосходила их числом. Доблесть и героизм значили мало. Битва может распасться на десять тысяч поединков, но так не победить в войне.

Ветер, вероломный спутник в этих землях, доносил обрывки криков из ущелья. Но Абаддон не прислушивался, обращая внимание на вопли не более, чем на ветер, трепавший его длинные распущенные волосы.

Эзекиль присел и взял горстку красного песка — бесплодной земли этого мира. Он не отрывал взгляда от битвы, его тянул инстинкт, хотя Абаддону и было всё равно, кто будет жить, а кто умрёт.

Далеко внизу проносились и пикировали штурмовые корабли, обрушивая огненную ярость в пустынную бурю. Титаны — столь далёкие, что казались не крупнее ногтя — шагали по клубам пыли, их орудия стреляли достаточно ярко, чтобы на зрачках оставались следы, вспышки резкого света.

Он улыбнулся, но не из-за хода битвы. Что это за мир? Эзекиль понял, что не знает. Скитания вели его от планеты к планете, как можно дальше от бывших родичей, но теперь он стоит и смотрит, как умирают сотни его братьев, не зная ни имени планеты, ни за что они отдавали жизни.

Сколько из тех, кто кричит, сражается и истекает кровью внизу, знают его имя? Несомненно, большинство. Это тоже вызвало улыбку.

Абаддон поднялся и разжал кулак. Безжизненный, стеклянистый песок полетел по ветру, на миг поймав свет трёх тусклых солнц, а затем исчез.

Эзекиль отвернулся от битвы и зашагал прочь. Позади оставались отпечатки, но ветер заметёт их прежде, чем кто-нибудь заметит. Он смотрел на горизонт, где к небу вздымались семь ступенчатых пирамид, созданных не руками людей или чужаков, а одной лишь божьей волей.