Память, Скорбь и Тёрн - Уильямс Тэд

Она действительно была на паруснике. Она поняла это неожиданно, сопоставив целый ряд догадок, колебание пола, слабый, но совершенно явственный скрип дерева, тонкий, более соленый аромат воздуха. Как это могло произойти?

Трудно было что-то рассмотреть в почти непроницаемой темноте, но Мириамели удалось различить ящики и бочки вокруг. Когда она прищурилась, пытаясь разглядеть окружающую ее обстановку, к звукам добавился еще один, который все время присутствовал, но только сейчас стал понятным.

Кто-то храпел.

Мириамель сразу же ощутила смесь ярости и страха. Если это Кадрах, она найдет его и задушит. Если это не Кадрах — милостивый Эйдон, кто ей объяснит, как она очутилась на этом судне и что мог натворить этот сумасшедший монах такого, чтобы им пришлось бежать? Если она откроется, ее могут казнить как незаконного пассажира на судне. Но если это все-таки Кадрах, — ох, как она мечтает добраться до его толстой шеи!

Она пробралась между двумя бочонками, причем каждое движение отдавалось невыносимой болью в затылке. Медленно, очень тихо, ползком пробиралась она к источнику звука, который действовал ей на нервы. Лишь крепко спящий человек способен производить эти журчащие и булькающие звуки, но все равно не стоит рисковать.

Неожиданный топот над головой заставил ее затаиться. Когда за ним ничего не последовало, Мириамель решила, что это обычные корабельные работы, которыми заняты люди наверху. Она продолжала осторожно подкрадываться к своей храпящей добыче мимо рядов поставленных вплотную бочек.

К тому времени, как она подобралась к храпящему достаточно близко, у нее не оставалось никаких сомнений. Слишком часто доводилось ей слышать эти булькающие пьяные переливы, чтобы ошибиться.

Наконец она присела около него, нащупала пустой кувшин, с которым он спал в обнимку и содержимым которого так успешно оглушил себя. Повыше она нащупала круглое лицо, которое невозможно было не узнать, его влажное дыхание, отдававшее кислым запахом вина, шевелило губы, когда он храпел и бормотал во сне. Прикосновение к нему наполнило ее яростью. Было так просто раскроить его пропитанный винищем череп этим краденым кувшином, или сбросить на него одну из бочек, раздавив его, как клопа. С самого момента встречи с ним она никак не может от него отвязаться. Разве не он украл ее и продал врагам, как рабыню? А теперь он ее оглушил и силой вытащил из Дома Божия. Какой бы она ни была, каким бы ни был ее отец, она все равно остается принцессой, в ней течет кровь короля Престера Джона и королевы Эбеки. Никакой пьяница-монах не смеет прикасаться к ней! Никто! Ни один!..

Ее злость, разгоравшаяся внутри и нараставшая, как пламя, раздуваемое огнем, вспыхнула и вдруг исчезла. Она захлебнулась слезами, рыдания больно отдавались в груди.

Кадрах перестал храпеть. Его голос, осипший от сна и выпивки, произнес:

— Моя леди?

На мгновение она замерла, затем, яростно втянув в себя воздух, ударила невидимого монаха. Она била наугад. Ее второй удар пришелся по какому-то чувствительному месту.

— Ах ты негодяй, сукин сын! — прошипела она.

Кадрах приглушенно вскрикнул от боли и откатился от нее, так что следующий удар пришелся по мокрым доскам, устилавшим пол трюма.

— За что… почему… вы?.. — бормотал он. — Госпожа, я спас вам жизнь!

— Лжец! — рявкнула она и снова залилась слезами.

— Нет, принцесса, это чистая правда. Извините, что ударил вас, но у меня не было выбора.

— Чертов лжец!

— Нет! — голос его был на удивление тверд. — И не шумите. Нам нельзя себя обнаружить. Мы должны затаиться здесь, пока не наступит ночь.

Она сердито фыркнула и вытерла нос рукавом.

— Тупица! — сказала она. — Дурак! Куда мы выберемся ночью, когда мы в море?

На миг воцарилось молчание.

— Не может быть… — слабо протянул монах. — Не может этого быть…

— Ты что, не чувствуешь качки? Ты вообще ничего не знаешь о море, жалкий предатель. Когда стоишь на якоре, так не качает. Это морская качка, — злость ее затихала, и она была опустошена и оглушена. — Теперь, если ты не расскажешь мне, как мы очутились на этом корабле и как мы выберемся отсюда, я заставлю тебя пожалеть, что ты вообще уехал из Краннира или откуда ты там.

— Ох, боги людские, — стонал Кадрах, — как я сглупил! Они, должно быть, отчалили, пока мы спали…

— Пока ты спал, спал пьяным сном. Меня-то просто оглушили!

— Ах, правда ваша, моя леди, хотя лучше бы это было не так. Я действительно напился до потери памяти, но, видит Бог, было что забывать.

— Если ты имеешь в виду удар, нанесенный мне, я тебе о нем не дам забыть.

В темном трюме опять воцарилось молчание. Голос монаха, наконец нарушивший тишину, был исполнен странной тоски.

— Пожалуйста, Мириамель, принцесса, поверьте. Я много раз поступал дурно, но на этот раз я сделал лишь то, что полагал необходимым.

Она возмутилась:

— Ты полагал необходимым! Я встречала наглость, но…

— Отец Диниван мертв, госпожа, — слова эти вырвались поспешно. — И Ранессин, Ликтор Матери Церкви тоже. Прейратс убил их обоих в самом сердце Санкеллана Эйдонитиса.

Она попыталась заговорить, но что-то застряло в горле.

— Они?..

— Мертвы, принцесса. К завтрашнему утру известие это распространится по Светлому Арду, как степной пожар.

Об этом невозможно было думать, невозможно было это представить. Милый дружелюбный отец Диниван, краснеющий как мальчишка! А Ликтор, который хотел, чтобы все было в порядке, как-то уладилось. Теперь уж ничто не будет в порядке. Больше никогда.

— Ты не врешь? — спросила она наконец.

— К сожалению, госпожа. Как бы я хотел, чтобы это была еще одна ложь в длинном списке моих грехов, но это не так на сей раз. Прейратс правит Матерью Церковью или почти что правит. Единственные ваши друзья в Наббане погибли, — вот почему мы с вами скрываемся в трюме корабля, который стоял на якоре в доках Санкеллана…

Монаху трудно было продолжать, и то, как у него перехватило горло, больше всего остального убедило ее в правдивости его слов. Темень во чреве корабля, казалось, сгустилась. В этом неизмеримо долгом промежутке времени, что последовал за трагическим рассказом, Мириамель излила все слезы, что сдерживала с того момента, как покинула дом. Ей казалось, что белая пелена отчаяния окутывает весь мир.

— Так где же мы? — спросила она наконец. Обхватив колени руками, она раскачивалась взад-вперед в такт качке судна. Скорбный голос Кадраха прошептал из темноты:

— Я не знаю, моя леди. Как я уже сказал вам, я донес вас до судна, которое стояло на якоре у Санкеллана. Было темно.

Мириамель попыталась собраться с духом, благодарная небу, что никто не видит ее покрасневшего от слез лица.

— Да, но чей это корабль? Как он выглядел? Какой знак был на парусах?

— Я слабо разбираюсь в кораблях, принцесса, как вам известно. Это большое судно. Паруса были убраны. Мне кажется, на носу было изображение какой-то хищной птицы, но фонари горели так слабо.

— Какой птицы? — спросила она настойчиво.

— Морского ястреба, кажется, или чего-то в этом роде. Черно-золотой.

— Скопа, — Мириамель села прямо, возбужденно забарабанила пальцами. — Это Дом Превенов. Интересно, за кого они? Но я так давно не была там! Возможно, они поддерживают моего покойного дядю и отвезут нас в безопасное место, — она грустно усмехнулась себе самой, потому что темень скрывала ее от монаха. — Только где это может быть?

— Поверьте мне, госпожа, — сказал он горячо. — В такое время самые холодные, темные, самые отдаленные пещеры Пика Бурь для нас безопаснее Санкеллана Эйдонитиса. Я сказал вам, что Ликтора Ранессина убили! Представляете себе, насколько возросла власть Прейратса, если он мог убить Ликтора прямо в Доме Божием?

Пальцы Мириамели вдруг перестали выбивать дробь.

— Ты сказал нечто странное. Что тебе известно о внутренних чертогах Пика Бурь, Кадрах?

Тот непрочный мир, который возник благодаря пережитому ужасу и потрясению, вдруг показался нелепым. За внезапной вспышкой гнева Мириамели крылся страх. Кто же этот монах, которому так много известно и который так странно ведет себя? И вот она снова доверяется ему, попав в ловушку — в темное место, куда он сам ее и завел.