Ночная смена (ЛП) - Краун Энни
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чосер надирает мне задницу. Потом узнаю, что вскоре начнется изучение Шекспира. Кто-то в здании вынимает мое белье из сушилки и кладет вместо него свое, крадет доллар и тратит впустую час моей жизни. Я спотыкаюсь о бордюр, переходя улицу в кампусе и встречаюсь взглядом с девушкой из класса женской литературы.
Я вообще не вижу Винсента, разве что в очень ярком ночном кошмаре.
«Мы в доме баскетбольной команды, за исключением того, что план этажа весь перепутан и шаткий, как это обычно бывает во сне. Я преследую Винсента и пытаюсь выкрикнуть его имя, но ничего не выходит, а он продолжает растворяться в толпе безликих незнакомцев»
Отвратительная неделя.
Не помогает и то, что мы с Ниной находимся в каком-то ужасном противостоянии в стиле Дикого Запада, а Харпер, которая ясно дала понять, что не выберет чью-либо сторону, разозлилась на нас за ссору и решила тоже отстраниться.
Мы не часто ссоримся. Никогда не слонялись по квартире в тишине, приходя и уходя, не сказав ни слова, иногда ожидая, пока на горизонте не будет чисто, чтобы воспользоваться общей ванной. Знаю, в эти выходные у меня будет перерыв в напряжении — группа импровизации Нины отправляется в ночную поездку на фестиваль, а Харпер собирается домой на выходные, чтобы отпраздновать сотый день рождения бабушки.
Не могу сказать, благодарна ли я за то, что у всех нас будет время побыть друг без друга или боюсь возможности того, что противостояние может затянуться на следующую неделю.
Меня тошнит. Я не могу есть.
Потому что теперь, когда могу признаться себе в самом тихом из внутренних монологов, я знаю, что у меня есть три человека, перед которыми должна извиниться.
В четверг вечером я сворачиваюсь калачиком на диване в гостиной с ужасной, скучной, переоцененной антологией сонетов Шекспира. Нина за кухонным столом с учебником истории. Харпер в комнате, дверь широко открыта, она собирает сумку в дорогу. Мы не разговариваем, но приняли решение быть в пространстве друг друга. Это немного пассивно-агрессивно. Также это явный признак, что мы отчаянно хотим заявить о себе, быть увиденным и услышанным, и уладить все.
Я знаю, что должна была извиниться первой.
Но Харпер, из всех нас, та, кто ломается первой.
— Девочки, — объявляет она с порога спальни, голос тихий, усталый и немного разъяренный. — Я правда устала.
И затем ее лицо морщится, а на глаза наворачиваются слезы.
Мы с Ниной замираем, затем начинаем действовать. Я вскакиваю с дивана, Шекспир падает на пол, где ему и место, и спешу через гостиную, в то время как Нина спрыгивает с табурета и обнимает дрожащие плечи Харпер.
— Я устала быть сильной черной женщиной, вот дерьмо, — хрипит она в подмышку Нины.
Может быть, я и превратила Нину в лучшую подругу-шлюшку, подыгрывая стереотипу сексуально раскрепощенной бисексуальной латиноамериканки, но с Харпер у меня получалось и похуже. Я сделала ее циничной, сильной, трудолюбивой подругой и проигнорировала тот факт, что на вечеринке у нее тоже все взорвалось перед носом.
— Черт, — говорю я, с удивлением обнаруживая, что тоже плачу. — Прости, о Боже, это слезы белой женщины.
Харпер смеется. Знаю, все из-за меня, потому что это ее худший смех. Тот, что наполовину хихикает, наполовину кричит. Он немного пропитан слезами и печалью, но звук все равно успокаивает. Нина отпускает Харпер, и я бросаюсь вперед, чтобы помочь вытереть ее лицо рукавом большого кардигана.
— Послушай, я плохая сучка, — говорит Харпер, шмыгая носом. — Мне нравится быть плохой сучкой. Но хотя бы раз я бы хотела, чтобы все были ко мне снисходительны.
Она садится на табурет, который освободила Нина, и немного облокачивается на стойку. Когда снова заговаривает, становится тихо.
— Вот почему мне нравился Джабари. Он был таким самоуверенным и таким тупым, и я смеюсь над простаками, но, черт возьми. Было приятно, когда к тебе так относились.
Нина морщится.
— Я была эгоисткой. Ты заслуживала поддержки, — она смотрит на меня и снова морщится. — Вы обе. Вам нужен был друг, а я подвела вас. Я сожалею о том, что сказала тебе, Кендалл. То есть, я все еще придерживаюсь кое-чего из этого….
— Прекрати, — перебиваю я, сильно морщась. — Пожалуйста, Нина. Ты не должна оправдываться, хорошо? Ты была права. Прости, что я так защищалась. И прости, что заставила тебя почувствовать себя распутной лучшей подругой…
— Лучшей подругой-шлюшкой. Пожалуйста, Кендалл. Уважай мой титул.
Настала моя очередь смеяться.
— Прости, что заставила тебя почувствовать себя персонажем второго плана. И ты тоже, Харпер. Прости, если я когда-либо заставляла тебя чувствовать себя архетипом.
— На самом деле я не знаю, что это такое, — говорит Харпер, — но извинения приняты.
Нина обхватывает мое лицо ладонями.
— Мне нравится, что ты мыслишь историями, Кендалл. Правда. Это красиво, романтично и довольно захватывающе. Но иногда, когда я отпускаю непристойную шутку, хочется, чтобы ты не вздыхала и не делала вид, что думаешь иначе. Потому что я читала некоторые из тех книг, которые читаешь ты, девочка. Они грязные.
Я смеюсь, но щеки горят.
Нина берет мое лицо в ладони и заставляет посмотреть ей в глаза.
— Тебе позволено быть возбужденной и чувствительной, нервной и такой, какая ты есть на самом деле. Не обязательно быть архетипом. Ты можешь измениться. Можешь быть такой, какой захочешь.
Я с трудом сглатываю. Над этим невозможно смеяться.
— Я просто не хочу чувствовать себя глупо, — признаюсь я.
Харпер прочищает горло.
— Ты знаешь, превыше всех других универсальных истин, я верю, что мужчины — мусор, — говорит она. — Уверена, мы с Ниной обе отнесемся с уважением, если ты скажешь, что не считаешь Винсента хорошим парнем. Если это так, то все кончено. Сделано. Никаких вопросов.
— О, на все сто процентов, — добавляет Нина. — Но, несмотря на всю любовь и поддержку в мире, я действительно не думаю, что Винсент здесь плохой парень. Я не улавливаю этих флюидов.
Я с трудом сглатываю.
— Ага, знаю.
— Кроме волос, может быть. Это очень сексуально-злодейски с его стороны. И раз уж мы заговорили о мальчиках-золотистых ретриверах с красивой шерстью… — Нина поворачивается к Харперу. — Джабари Хендерсон был без ума от тебя. Ты знаешь, я сказала, что мужчины — мусор, и придерживаюсь этого. Но я просто отказываюсь верить, что он мог так быстро переключиться.
Харпер скрещивает руки на груди.
— Я не собираюсь гоняться за парнем, — говорит она, всхлипывая.
Нина выглядит так, словно хочет возразить, но кивает.
— Отлично. Я принимаю это. Потому что работаю над тем, чтобы не вмешиваться и не раздвигать границы своих друзей. А как насчет тебя, Кенни? Что думаешь?
— Не имеет значение, чего я хочу, — признаю, и, произнеся это вслух, страх, который пыталась подавить всю неделю, захлестывает меня подобно цунами. — Даже если я была неправа во всем, и действительно ему нравилась, а друзья просто пытались поддержать его, — в этих словах столько смысла, что их физически больно слышать. — Я все равно сказала ему отвалить и оставить меня в покое. Ты видела его лицо, Нина. Он был… — я качаю головой. — Я действительно причинила ему боль. Не знаю, как мы оправимся от этого.
— Ты могла бы начать с извинений?
Я протираю глаза и стону.
— Я хочу знать, о чем он думает, не выставляя чувства напоказ. Это ужасно.
Нина протягивает руку, чтобы ущипнуть меня за щеку.
— Происходящее никогда не станет романом, если ты продолжишь искать отговорки, Кенни. Тебе просто нужно поговорить с ним и разобраться во всем. Это все, что ты можешь сделать. Постарайся на этот раз не переусердствовать, хорошо? Ты слишком много думаешь.
Я вздыхаю, затем резко фыркаю.
— И что этот фырк значит? — спрашивает Нина.
— Я очень стараюсь придумать хорошую шутку.
Она пожимает плечами.
— Это не так уж сложно, просто открой рот и скажи шутку.