Гроссмейстерский балл - Илья Штемлер

— Погоди! Мне хочется с тобой поговорить, — произнес Филипп, не подавая руки.

Левка посмотрел на Филиппа и усмехнулся. Он догадывался, в чем дело.

— Ты дал Кире номер телефона?

— Нинкин? Я! А что?! Я так растерялся, услышав ее голос, что тут же дал номер телефона… Ты ведь знаешь, как я недолюбливаю Киру.

— Она тебе платит тем же.

Левка пожал плечами.

— Мой троллейбус! Пока!

— Успеешь! Черт с ним, с телефоном! Но кто тебе дал право сообщать Кире, что я хочу жениться?!

— О! Это — упущение! Но клянусь, мне захотелось ее позлить. Представляешь, такой случай. И потом, хорошенькое дело, не так часто женятся мои друзья, чтобы я еще молчал!

— С телефоном ты поступил как баба… Настоящий мужчина порекомендовал бы ей узнать у меня. А с болтовней о женитьбе ты поступил как трепло! Ясно?! — Трепло! — повторил Филипп, глядя в большие черные Левкины глаза.

На них стали оборачиваться люди. Можно отойти к ограде сквера. Для этого надо сделать три-четыре шага… Отошли.

— Ты что молчишь?!

— Я слушаю. Мне хочется знать, что ты еще думаешь обо мне?! — произнес Левка.

Филипп выругался и повернулся. Левка стремительно загородил ему дорогу.

— Ты слишком много наговорил, чтобы просто уйти. Ты должен извиниться…

— Я?! — Филипп с искренним изумлением оглядел Левку. Его сжатые кулаки. — Мне извиняться?! Скажи спасибо, что я тебе не дал по шее.

— Извинись! — повторил Левка. — Если хочешь, чтоб я хоть немного тебя уважал.

— Плевать мне на твое уважение, — разозлился Филипп. Он не понимал Левку, и это его злило. Левка чего-то недосказывал. Секундное выжидание… Левка молчал, глядя Филиппу в глаза. Надоело. Филипп прошел, отодвинув Левку плечом.

На углу возле газетного киоска стояло несколько человек. Филипп пристроился к очереди и купил «Вечерку». Он редко покупал эту газету. Он и сам не знал, что его заставило это сделать сейчас. Отойдя от киоска, он развернул газету и, делая вид, что читает, бросил взгляд на остановку.

Левка стоял у ограды. И вероятно, смотрел на него. Издали трудно разобрать… Ну и пусть смотрит. Сейчас подойдет троллейбус, и Филипп уедет. Подошел троллейбус… Потом подошел еще троллейбус. Стоять посреди тротуара с развернутой газетой глупо и неудобно. Затормозил третий троллейбус… Филипп сложил газету и подошел к Левке.

— Что ты стоишь?

— Жду, когда ты вернешься.

— Ну вот я вернулся.

— Извинись!

— Идиот! Если ты не перейдешь улицу и не влезешь в свое такси, я уйду, посмотришь.

— Твой тон можно расценивать как извинение, — проговорил Левка. — Все в порядке. Я пошел.

— Что означают твои намеки?! Я по носу вижу, что ты мне хотел что-то сказать.

— Слушай, ты, порядочный человек… Однажды я тебя познакомил с девушкой. Мне нравилась эта девушка. Ты это знал. Потом я пришел с ней к тебе домой. Я пришел. Но вскоре я ушел. Девушка осталась у тебя. Моя девушка. С ней я встречался. Ты это знал. И вместо того чтобы дать понять, что она персона «нон грата», ты, ее пригласил пить кофе. Все как в порядочном доме. Я должен был сказать тебе: подлец! Но я молчал. Мы друзья. Я ждал. Ты с ней виделся каждый день. Я с тобой также виделся каждый день. Мы с тобой говорили о чем угодно, о ней — нет! Ее не существовало! «В семье повешенного не говорят о веревке», и эта сентенция тебя устраивала. За ней ты скрывал свою трусость. Я во второй раз имел право сказать: подлец… Я опять молчал. Ты считал, что Левка — чудак, что Левка — так себе, что Левка обойдется. Ты пользовался нашей дружбой как трус. Но ты заговорил. Когда я чем-то тебе не угодил.

— Я люблю ее.

— Ты считаешь, что это панацея от элементарной порядочности?! Черт с тобой, люби! Но ты не имеешь права плевать мне в душу своим высокомерным чванством.

Левка торопливо пересек мостовую. Филипп смотрел ему вслед. Ведь он прав! Он тоже любит Нину! Конечно, он тоже… Им надо все выяснить. Пусть поздно… Филипп догнал Левку у самой остановки.

— Извини меня… Я наломал дров. Ты должен меня понять.

— Отстань.

— Ладно, не лезь в бутылку. Пройдем одну остановку…

У Левки были грустные глаза. Черные и очень грустные. Он вошел в троллейбус.

Филипп остался один.

Рябчиков искал наряды. Он просмотрел все ящики верстака. Пусто. Надо спросить у бригады. Заговорить с ребятами Рябчиков не решался: бригада не знала об этих нарядах, и не надо ей знать. Но другого выхода нет. Сто пятьдесят рублей на улице не валяются… «Понятия не имеем. По чужим верстакам не лазаем». Даже не поинтересовались, что за наряды.

К Рябчикову подошел настройщик Шульгин, лысый мужчина по прозвищу Дамский закройщик. У Шульгина пятеро детей, и все девочки.

— Кончай волынку, Рябчик. Не зарывайся.

— А что?!

— А то… Рекламация пришла из Игарки. Начальник цеха приказал ремонтировать за счет бригады.

— А я при чем?

— А при том. Станция твоя… Днем ты пресс-форму для инвалидов организовываешь, а ночью станцией занимаешься. А какая работа ночью?

— Известное дело! Брак производства — сплошные девочки, — попытался отшутиться Рябчиков.

Никто не засмеялся. Бригада молчала.

— Поменьше остри, — сказал Шульгин. — Начхать нам на твои дела, но с какой стати мы должны расплачиваться за твои грехи?!

— Почему начхать?! — возмутился Степа-носорог. (У него на носу вскочил прыщ и затвердел. Оперировать Степа боялся.) — Днем он срывает с инвалидов халтуру, вечерами гонит брак на наш счет. Еще и сверхурочные получает. Пристроился!

Надо сглаживать углы. Завидуют! Лучше всего уйти и переждать, пока не утихнут страсти. Испытанный способ… Но куда все же делись наряды?

— Так что не зарывайся, Рябчик. Учти! Плохо будет, — произнес Шульгин, возвращаясь к своему месту. — А в верстак, кроме твоего «компаньона», никто не лазил.

…«Компаньона» Рябчиков застал на площадке перед конструкторским отделом. Маркелов затачивал карандаши. Рябчикову показалось, что Маркелов растерялся. Главное в профессии маклера — нахальство!

— Гони наряды!

— Какие наряды?

— Я заточу карандаши, а ты сбегай. Я подожду.

— Они у Терновского.

Рябчиков присвистнул и удивленно уставился на Маркелова. Его полные губы раздвинулись, брови чуть приподнялись. Лицо выражало растерянность и злость.

— Ты что, шутишь с этим?!

— Понимаешь, я хотел…

— Меня твоя политика не интересует, — прервал Рябчиков. Он догадался, в чем дело. — Чтобы через час были наряды. Сегодня срок сдачи… Или мне придется рассказать о том, чем ты занимался последние дни. Почему завалили ПОА.

— Шантаж?

— Предупреждение. — Рябчиков смотрел в сторону открытых дверей отдела. Он видел кульманы и скользящие противовесы. — Ты заварил баланду…

— Тебе надо со мной поссориться, чтобы не платить оставшиеся деньги за пресс-форму?!

— Хотя бы и так, — усмехнулся Рябчиков. — Ты догадлив! Но клянусь, лучше бы я тебе их заплатил, чем… Ладно, на худой конец и это неплохо. Я человек не щепетильный.

— Это верно. В основном ты подлый!

Рябчиков перевел взгляд со скользящих противовесов на Маркелова. Он не на шутку разозлился. Какое нахальство! И кто говорит?!

— Хлопец! Я честный предприниматель. Я дал тебе работу, и ты неплохо заработал бы. Бы! Понятно? Но я не вор и не лазаю по чужим ящикам в поисках улик против бывшего товарища. О какой подлости идет речь?! В моих жилах течет благородная кровь. Мой дедушка был коммерческим директором аптечных складов Корша в Петербурге. Так вот: или, или. Или ты вернешь мне краденые наряды, или я шепну о тебе пару слов. И без всякого сожаления. Притом я вынужден это сделать. Теперь! Сам виноват…

Стас кормил рыб. Зотов проверял датчик на вибростенде. Кудинов склонится над какой-то схемой и втихаря клеил марки на профсоюзный билет. Это можно было делать открыто. Надо знать Кудинова. Никто его не может ни в чем упрекнуть. Исполнительный работник. Ничего постороннего, боже упаси…

Ну, а Стас все кормил рыб. Три пузатые вуалехвостки и два телескопа — весь ихтиологический музей. У одной пузатой вуалехвостки рваный плавник. Работа меченосца. Рыбы хватали «продукты» и, вильнув хвостом, ныряли. Однообразное занятие…

Иногда Стас развлекался. «Терновский!» — кричал он. Кудинов бросал профсоюзный билет в предусмотрительно выдвинутый ящик стола, хватал паяльник и страстно впивался в схему. Общее веселье не смущало Кудинова. Главное — не видит шеф.

— Он понимает, что мы порядочные люди, — уточнял Зотов.

…Убаюкивающе жужжит вибростенд. Этот звук успокаивает Кудинова, и он продолжает тихо бунтовать. Теперь он читает книгу, упрятав ее в выдвинутый ящик.

Зотов уменьшил амплитуду. Вибростенд притих, и стало слышно радио. Мужской голос читал доклад. Зотов сделал громче: «Плохие машины и негодная продукция — это не техническая отсталость, это расхлябанность, безответственность, полное забвение интересов дела…»