Гроссмейстерский балл - Илья Штемлер

В кабинете что-то изменилось. Филипп не мог понять, что… Телевизор, селектор, четыре телефона, графики, витражи с датой «1934–1962 гг.». Понятно: исчезло знамя, привинченное закрашенными или заржавленными винтами. На его месте — план реконструкции завода и дата «1963».

Пепельница полна окурков. Запах в кабинете давал понять, что пепельницу заполняли недавно.

Вошла Гена Казимировна. Малиновая дорожка приглушала ее шаги. Следом проскользнула кошка. Она обогнала секретаршу и подбежала к Филиппу. «В том подъезде, как в поместье, проживает черный кот…» Филипп отпихнул кошку ногой. Пошла, нет настроения… «Он давно мышей не ловит, усмехается в усы. Ловит нас на честном слове, на кусочке колбасы…» На честном слове? И его поймали на честном слове. Коты. Со сбритыми усами… Он искал Шанцова вчера и сегодня. Вчера его не было на заводе, а сегодня с утра шла диспетчерская. Целых три часа. Рябчикова он поймал в коридоре. Еще один кот. До встречи Филипп готов был разбить Рябчикову физиономию. Но встретились и… разошлись. У Рябчикова наглая морда. Черный кот! Какой смысл с ним разговаривать?

Гена Казимировна взяла пепельницу и вышла. Вернулась. Поставила пустую пепельницу на край стола и открыла окно. Занавеси, лениво покачиваясь, отошли от окна.

— Служебную подал Терновский. Вас и вызвали, — проговорила секретарша. — Что вы с ним не поделили?

— Женщину.

Какое ее дело? Чистое любопытство. Сказал и пожалел, Гена Казимировна смутилась и с раздражением сжала тонкие бесцветные губы.

— В ваши годы делят молоко, — произнесла она. — Кис-кис… Ну иди же, упрямая! Кис-кис…

— Вы обиделись? Не надо. У меня и так на душе…

Филипп поднял кошку и пошел к дверям. Остановился и опустил кошку на пол. В дверях появился Корнев.

Гена Казимировна подхватила кошку, вышла из кабинета и захлопнула дверь. Занавеси обмякли и коснулись подоконника.

Корнев выудил из-за шкафа кончик полотенца и принялся вытирать руки. Долго, тщательно. Как доктор…

Филипп стоял на малиновой дорожке, не зная, выйти или сесть. Корнев оставил полотенце и направился к своему креслу. Молча, сосредоточенно. Сел. Придвинул серую папку с грифом «Директор» и вытащил бумажку.

— Ознакомьтесь!

— Это служебная записка Терновского?

— Ознакомьтесь!

— Мне нечего знакомиться.

— Все верно?

— Да.

— Садитесь.

Филипп сел на ближайший стул.

— Кого мне вызвать для выяснения обстоятельств?

— Рябчикова и начальника сборочного цеха.

— Рябчикова… Что-то часто слышу я эту фамилию, — Корнев наклонился к селектору: — Леонтий Адамович?! Корнев это. Спустись, пожалуйста, ко мне и прихвати Рябчикова… Рассказывайте.

Филипп почувствовал волнение. Отчего это? Его смутил тон Корнева, каким он приглашал Шанцова? Чепуха! Почему директору должен не нравиться Шанцов? Так хочется ему, Филиппу? Ладно, не будет же Шанцов отказываться от своих слов!

— Рассказывайте, — повторил Корнев. Он смотрел на Филиппа. «Конечно, я тебе верю… Не потому, что ты мне симпатичен, а просто это маловероятно: мошенничать с такими глазами, как у тебя. Правда, довод малоубедительный. Сентиментальный чудак, дело не в глазах! Разве тебе ничего не говорит поведение этого парня в истории с ПОА? А может быть, ошибаюсь; может быть, для этого достаточно быть трусливым? Да, именно трусливым, бояться последствий… В его годы на моих ногах сбивались обмотки, а в руках была трехлинейка. А в душе были идеалы, ради которых я теперь не пропустил ПОА! А какие идеалы у этого Филиппа? Такие же, как и у меня?! Наденет ли этот Филипп обмотки? Не по принуждению… Наденет! И возьмет в руки винтовку. Впрочем, у них будет иначе. Для этого многое додумали мы и пережили, чтобы у них было иначе. Мальчики…»

Филипп замолчал. Он не увидел — он почувствовал, что в кабинет вошел Шанцов. Высокий, полнеющий, с волевой челюстью, в белом халате.

— Еще раз приветствую, Роман Александрович. — Шанцов сел в глубокое кресло и вытянул ноги.

Филипп смотрел в сторону. Он боялся выдать свое волнение.

— Вот, Леонтий… Контрольный мастер Круглый закрыл наряды на блоки.

— Знаю. Лузгин докладывал, — усмехнулся Шанцов.

«Почему он с ним разговаривает по имени?» — подумал Филипп. Откуда ему было знать, что Шанцов и Корнев два года служили в одном батальоне: Шанцов — комбатом, Корнев — политруком. Что их ранило в одном бою, под Старой Руссой. И Шанцов с простреленным легким тащил раненого Корнева. Это знали только они. Когда Корнев принял директорство, Шанцов сам попросил обходить молчанием их прошлое. К чему давать пищу для пересудов? Завод есть завод…

— Так вот, Круглый утверждает, будто ты заверил его, что видел блоки, — произнес Корнев.

— Какие блоки?

— Ах, боже мой… Те, на которые закрыты наряды.

— Как же я мог их видеть, если даже нет штамповки в механическом? — проговорил Шанцов.

Филипп резко повернулся. Он чувствовал… Нет, он ничего не чувствовал! Весь кабинет заполнился прозрачной пеленой, похожей на мыльный пузырь… Где граница человеческой подлости?! Как же жить, работать, когда рядом… Вот так. Такие же, как он сам… И такие подлые!

Надо что-то сказать. Надо кричать! Надо заставить Корнева поверить ему, Филиппу… Для этого надо что-то сказать! Говори! Не молчи! Они видят, как ты растерян. Корнев начинает верить. Шанцову, а значит, не верит тебе. Еще секунда — и все рухнет. Ведь ты прав! Единственная твоя вина в том, что ты поверил человеку. Человеку с простреленным легким! Неужели всю жизнь не верить людям?! Всю жизнь! Неужели ты сам станешь Шанцовым, Терновским?.. Скулы свела судорога. Раздвинь их руками! Разожми челюсть и плюнь в сытое лицо Шанцова…

— Значит, ты Круглому не говорил ничего о блоках? — переспросил Корнев усталым голосом.

— Нет! — ответил Шанцов и встал.

Корнев смотрел на Филиппа. Он ждал! Где-то в глубине его темных зрачков дрожали ободряющие, добрые всплески.

— А почему нет Рябчикова? — Корнев оттягивал время. Он надеялся, что Филипп заговорит.

— Рябчиков сегодня на аэродроме.

Дольше ждать нельзя!

— Ну, что скажете, Круглый? — В голосе Корнева еще не слышно жестких нот.

Но фигура Филиппа сникает. Прямо на глазах. И это заметно. Пять секунд, десять, пятнадцать… Неужели он ошибся в этом парне? Неужели вся история с ПОА — следствие трусости? Неужели этот парень наденет обмотки и возьмет винтовку по принуждению? Не за идеалы?

Двадцать секунд, тридцать…

Корнев вздохнул. В душе он был благодарен Филиппу за то, что Филипп не заставил его иначе взглянуть на Шанцова. Благодарен за то, что Филипп своим молчанием сохранил отношения старых друзей… Ох, как Корнев боялся, что Филипп заговорит! Неужели он больше поверил молчанию Филиппа, чем уверенному ответу Шанцова? Возможно, так…

— Идите, Круглый. Если я найду нужным вас уволить, то вас не скоро возьмут на работу. Махинации с нарядами — судебное дело. Идите. Нечего стоять.

Малиновая дорожка такая мягкая, что ноги будто проваливаются по колено. И длинная, с километр… В коридоре Филипп остановился. Шарканье шагов, глухой шум цеховых установок… Тяжело и нехотя его покидало летаргическое состояние. Вернуться и все начать сначала? Какая разница! Разве дело в том, уволят его или нет?

Дверь приемной отворилась. Шанцов, заметив Филиппа, подошел к нему.

— Чурка… Не бойся! Все будет в порядке, — добродушно проговорил Шанцов. — Замнем!

Филипп уже пришел в себя. Теперь он видел то, что надо видеть… Крупная челюсть, нос, как шрам, посредине лица. Все, что надо! Филипп почувствовал, что вновь начинает нервничать… Еще немного — и он расплачется.

— Вы мне сказали, чтоб я вам верил… Чтобы я стоял… Что у вас легкое прострелено…

— Ну, сказал. Я не виноват, что подняли тарарам вокруг этих нарядов! А тут политика! Поработай начальником цеха! Я должен Рябчикову за сверхурочные. А мне их брать невыгодно: могут повесить на баланс цеха… А где взять? Один путь — провести какие-нибудь наряды, а потом схимичить. Думаешь, легко, брат?

— А почему вы врали Корневу? Почему?

— Попробуй расскажи ему об этих махинациях! Это тебе не старый директор… Моментом деньги с цеха срежет. Он такой Робеспьер, — со странной лаской в голосе произнес Шанцов. — А ты плюнь на ОТК. Волокитно! Переходи ко мне. Мастером! Научишься! Ты мне нравишься, брат…

— А ты мне нет, — спокойно произнес Филипп. Очень спокойно и на «ты». Но это было не дружеское «ты». Далеко не дружеское!

Шанцов оглянулся и махнул рукой. Филипп подошел к нему ближе. Он чувствовал на своем лице дыхание Шанцова… Близко! Рядом! Он видел нос, как шрам посреди лица, и глаза. Подбородок он уже не видел, так он близко стоял…

— Ты хуже всех, кого я встречал, Шанцов! Ты готов предать человека ради своего спокойствия. Это ты сказал мне: «Возненавидят — сломают!» Я помню… Да, ты сволочь, ты скрытый враг государства! За что ты воевал, Шанцов? Тебе, может быть, было все равно, за кого тебе прострелят легкое? Может быть, все равно! Если уж так получилось, что прострелили…