Последний предел - Даниэль Кельман

Я моргнул, мне вдруг показалось, что я заснул, испуганно вздрогнул, но ничего страшного не произошло, Каминский храпел, на шоссе было пусто, и я снова вывел машину на правую полосу. Спустя час он проснулся и заставил меня остановиться, потому что ему срочно потребовалось выйти. Я озабоченно спросил, не помочь ли ему, но он пробормотал; «Этого еще не хватало», — выбрался из машины и в рассеянном свете фар стал возиться со своими штанами. Держась за крышу, он осторожно сел и захлопнул дверь. Я завел мотор, и через несколько секунд он снова захрапел. Один раз он что-то пробормотал во сне, подергивая головой, от него исходил слабый старческий запах.

Утро постепенно вывело из тумана горы и отдалило небо, в разбросанных по равнине домах загорались и вновь гасли огни. Солнце взошло и все выше взбиралось по направлению к зениту, я опустил солнцезащитный козырек. Скоро шоссе заполонили машины, автофургоны, то и дело попадались тракторы, которые я, сигналя, обгонял. Каминский вздохнул.

— А кофе будет? — вдруг спросил он.

— Сделаем.

Он откашлялся, шумно подышал носом, пожевал губами и настороженно прислушался к моим движениям.

— Кто вы?

Сердце у меня на мгновение замерло.

— Цёльнер!

— Куда мы едем?

— К… — Я сглотнул. — К Терезе, к вашей… К Терезе Лессинг. Мы же… Вы вчера… так решили… Я хотел вам помочь.

Казалось, он раздумывает. Лоб его избороздили морщины, голова слегка задрожала.

— Мне повернуть? — спросил я.

Он пожал плечами. Снял очки, сложил их и сунул в нагрудный карман халата. Глаза у него были закрыты. Он ковырял в зубах.

— А мне вообще подадут завтрак?

— Как только доедем до какого-нибудь мотеля…

— Завтрак! — повторил он и сплюнул. Ни с того ни с сего, на пол перед собой. Я испуганно покосился на него. Он поднял огромные руки и потер глаза.

— Цёльнер, — хрипло произнес он, — так, кажется, вас зовут?

— Правильно.

— А сами вы рисуете?

— Уже нет. Попробовал было, но, когда провалился на вступительных экзаменах в школе искусств, бросил. Может быть, и зря. Подумываю снова начать.

— Не стоит.

— Я занимался живописью цветовых полей в стиле Ива Кляйна{18}. Некоторым они нравились. Но, конечно, глупо было бы всерьез полагать…

— Именно это я и хотел сказать. — Он не спеша надел очки. — Завтрак!

Я снова закурил, по-видимому, его это не беспокоило. На какое-то мгновение я об этом пожалел. Выпустил дым в его сторону. Табличка возвещала мотель, я въехал на стоянку, вышел и захлопнул за собой дверь.

Я нарочно не спешил, пусть посидит и подождет. Ресторан оказался пыльный, прокуренный, почти пустой. Я потребовал два стаканчика кофе и пять круассанов.

— Хорошо заверните, кофе покрепче!

— На мой кофе еще никто не жаловался, — сказала официантка и бросила на меня томный взгляд.

— Вы меня, наверное, путаете с кем-то, кого это интересует.

— Вы мне что, нахамить хотите?

— Давайте быстрее, мне некогда.

Изо всех сил стараясь не уронить, я донес до машины дымящиеся стаканчики и бумажный пакет с круассанами. Задняя дверь была открыта, за креслом водителя расположился какой-то тип и в чем-то настойчиво убеждал Каминского. Тощий, в роговых очках, с жирными волосами и торчащими зубами. Рядом с ним лежал рюкзак.

— Помните, сударь! — сказал он. — Главное — осторожность. На самом легком пути неизменно подстерегает зло.

Каминский с улыбкой кивал.

Я сел за руль, захлопнул дверь и недоуменно переводил взгляд с одного на другого.

— Это Карл Людвиг, — объявил Каминский, как будто все вопросы этим исчерпывались.

— Зовите меня просто Карл Людвиг.

— Он немного проедет с нами, — сказал Каминский.

— Вы ведь не против? — спросил Карл Людвиг.

— Мы никого не подбрасываем.

Несколько секунд никто не проронил ни слова. Карл Людвиг вздохнул:

— Сударь, я же говорил.

— Вздор! — сказал Каминский. — Цёльнер, если я не ошибаюсь, это моя машина…

— Да, но…

— Дайте сюда кофе! Едем.

Я протянул ему стаканчик, нарочно держа слишком высоко, так, чтобы он не сразу до него дотянулся; Каминский ощупью нашел его и взял. Я положил ему на колени бумажный пакет, выпил кофе, он, разумеется, оказался некрепким, выбросил стаканчик из окна и завел мотор. Стоянка и мотель стремительно уменьшались в зеркале заднего вида.

— Вы позволите осведомиться, куда вы едете? — спросил Карл Людвиг.

— Конечно, — сказал Каминский.

— Куда вы едете?

— Это наше личное дело, — оборвал его я.

— Вполне понимаю, но…

— Иными словами, вас это не касается.

— Вы совершенно правы. — Карл Людвиг кивнул. — Извините, господин Цёльнер.

— Откуда вы знаете, как меня зовут?

— Боже мой, да ведь я только что упомянул, — сказал Каминский.

— Вот откуда, — вставил Карл Людвиг.

— Расскажите о себе! — потребовал Каминский.

— Нечего рассказывать. Мне было тяжело.

— А кому легко…

— Абсолютно верно, сударь! — Карл Людвиг поправил очки. — Видите ли, я тоже что-то значил. Проницая тайны мира, чувствам смертных сострадал, сладостной игрой на лире жен прекрасных воспевал. А сейчас? Только посмотрите на меня!

Я закурил.

— Как там было насчет «жен прекрасных»?

— Это же Гете, — сказал Каминский. — Вы что, вообще ничего не читали? Дайте и мне.

— Вам нельзя курить.

— Правильно, — откликнулся Каминский и протянул руку.

Я подумал, чем раньше он помрет, тем лучше, и вложил ему в руку сигарету. Встретившись со мной глазами в зеркале заднего вида, Карл Людвиг несколько мгновений не сводил с меня многозначительного взгляда. Я вздохнул и протянул ему над головой пачку, так чтобы он мог вытащить одну сигарету. Он дотянулся — я почувствовал, как его пальцы, мягкие и влажные, обвились вокруг моих, — и плавным движением вытащил у меня из руки всю пачку.

— Эй, вы что это себе позволяете?

— Осмелюсь заметить, в вас обоих есть что-то странное.

— Что вы хотите этим сказать?

Я снова поймал в зеркале его взгляд: он не сводил с меня прищуренных глаз, насмешливых и коварных. Потом осклабился:

— Вы не родственники, не учитель и ученик, не коллеги. А он… — воздев тощий палец, он ткнул в сторону Каминского, — кажется мне знакомым. Вот вас я точно не видел.

— Тому есть причины, — откликнулся Каминский.

— Само собой! — сказал Карл Людвиг. Они рассмеялись. Да что здесь происходит?

— Верните мне сигареты!

— Какой я рассеянный. Извините, пожалуйста. Карл Людвиг не пошевелился. Я потер глаза, на меня вдруг обрушилась какая-то непонятная слабость.

— Сударь, — начал Карл Людвиг, — мы вечно лицемерим и большую часть жизни расточаем попусту. Мы сталкиваемся со злом и не узнаем его. Хотите послушать дальше?

— Нет, — решительно возразил я.

— Да, — сказал Каминский. — Вы знаете, кто такой Иероним Босх?

Карл Людвиг кивнул:

— Он изображал дьявола.

— Это точно неизвестно. — Каминский выпрямился на сиденье. — Вы имеете в виду пожирающего грешников демона, нахлобучившего на голову ночной горшок на правой створке «Сада земных наслаждений»?

— Повыше, — поправил Карл Людвиг. — Там есть человек, вросший в дерево.

— А ведь интересная мысль, — удивился Каминский, — единственный персонаж, который смотрит на зрителя и не испытывает боли. Но тут вы ошиблись.

Я в ярости переводил взгляд с одного на другого. Да что они плетут?

— Это не дьявол! — провозгласил Каминский. — Это автопортрет.

— А разве одно другому противоречит?

На несколько секунд они замолчали. Карл Людвиг улыбался в зеркале заднего вида, Каминский озадаченно жевал нижнюю губу.

— По-моему, вы не туда свернули, — сказал Карл Людвиг.

— Вы же не знаете, куда мы едем! — огрызнулся я.

— Так куда же вы едете?

— Неплохо, — сказал Каминский и передал ему круассаны на заднее сиденье. — Древочеловек. Неплохо!

Карл Людвиг надорвал обертку и с жадностью набросился на еду.

— Вот вы сказали, что вам было тяжело, — произнес Каминский, — а я вспомнил свою первую выставку. То-то был удар!

— Я тоже выставлялся, — сказал Карл Людвиг с набитым ртом.

— В самом деле?

— В частных художественных галереях. Это все давно в прошлом.

— Картины?

— В некотором роде.

— Вы наверняка были недурным художником, — предположил Каминский.

— Я не стал бы это утверждать.

— И как вы это пережили? — спросил я.

— Знаете ли, — ответил Карл Людвиг. — Вообще-то тяжело. Я тогда…

— Я не вас спрашивал! — Впереди полз спортивный автомобиль, я посигналил и обогнал его.

— Сносно, — ответил Каминский. — Так уж получилось, что у меня не было финансовых проблем.