Лешие не умирают - Игорь Осипов

Максим растерялся. Не таким он себе представлял разговор с любимой после долгой разлуки. Он столько хотел ей сказать, а тут – «уходи».

– А почему?

Она лежала, испепеляя его кровавым глазом. Несколько раз открывала рот, чтобы начать гневную тираду, но почему-то каждый раз останавливалась.

– А то не видно?… Разве не знаешь?

– Я честно не понимаю, почему. – Максимыч посмотрел на Ирину. – Я уйду, только объясни.

Девушка даже приподнялась на локтях. Одеяло сползло на живот, обнажив огромный желто-зеленый синяк на плече и груди.

– Даже не знаю, с чего начать, – она сделала вид, что задумалась. – Попробую сначала. Во всем виновато гребаное соревнование, которое ты затеял. В результате я проиграла… проиграла все: и битву с сестрой за тебя, и красоту, и, как выяснилось, саму жизнь. Как-то так. Поэтому даже по моей женской логике виноват ты. Если бы ты вовремя сделал выбор, всего этого бы не было. – Ира указала на свое лицо, ногу на вытяжке и на больничную палату.

– А жизнь-то почему? Ты же жива. Ну, болеешь. Так поправишься.

– Максим, ты же не дурак. Кому я такая буду нужна? Разве это жизнь? Да я буду ходить и разговаривать. Возможно, даже смогу учить детей… если они не разбегутся от ужаса. Но как женщина я умерла. Так что уходи к… да хотя бы к Алине. – Голос ее стал тихим и грустным. – Теперь тебе не надо делать выбор. У тебя есть неуродливый вариант девушки, которая тебе нравилась.

– Мне ты нужна.

– Это ты сейчас так говоришь, из жалости. Только вот жалеть меня не надо. Меньше всего мне это нужно. – Она снова отвернулась от Максима и уставилась на стенку. – Уходи.

– Хорошо, я уйду, конечно, – Максим встал. – Только вот ты говоришь: не сделал вовремя выбор… Знаешь, как я себя ругаю за это? Когда выяснилось, что ты пропала, вот только тогда я понял, как мне тебя не хватает. Наверное, я дурак, что не ценил тебя, когда ты была рядом. Воистину: «что имеем – не храним, потерявши – плачем», это про меня. И я был самым счастливым человеком, когда тебя нашли. Так что теперь для меня выбор небольшой: или с тобой, или один. По-другому просто не смогу.

Максим развернулся и уперся взглядом в расширенные от удивления глаза Алины. Не было сомнений, что она слышала его признание. «Ну и хорошо, что слышала. Меньше придется объясняться». Он обошел девушку и вышел из палаты.

Алина долго переводила взгляд с сестры на дверь, за которой скрылся Максим, после чего губа ее предательски задрожала, и на глаза навернулись слезы.

Если общественная столовая находилась в жилом секторе, то «Гарцующий тарантас», этот «рассадник алкоголизма и вертеп, смущающий юные умы», – по мнению Кристины, подруги матери Максимыча и, по счастливому стечению обстоятельств, сенатору, ответственному за социальное обеспечение жителей, перенесли подальше. Находился он недалеко от перехода в малое убежище, и, чтобы попасть туда, надо было пройти через все немаленькое убежище Измерителя.

Изотов брел по коридорам. Обвинения Ирины и последовавший за этим «от ворот поворот» ввели его в состояние какой-то прострации. Не обращая внимания на окружающих (которым, в свою очередь, тоже не было до него никакого дела), сталкер плелся, опустив голову, весь в своих думах, и сам не заметил, как очутился перед вывеской питейного заведения. Размышляя, зайти или нет, Максим стоял перед дверью и уже собирался развернуться и уйти, как дверь открылась и из шумного зала, заставленного столиками, вышел Латышев.

– О, легок на помине! А я за тобой, – Саныч наклонил голову и заглянул в лицо бывшему воспитаннику. – У-у-у. Грусть-тоска меня съедает? Чё такой взъерошенный?

– Ерошили… вот и взъерошенный, – Максимыч пригладил короткий ежик волос. – Да Ирка…

– Погодь… пошли-ка за столик – я хочу услышать эту историю сначала и в более комфортабельных условиях: под рюмочку бурды, которую наш бармен называет коньяком. Да и Данила там сидит, тебя ждет.

Они зашли в «Тарантас». За дальним столиком, в углу, который «забронировали» себе сталкеры, одинокой скалой возвышался Данила. На столике стоял графин с мутной жидкостью и четыре стопки. На большом блюде лежала запеченная свиная рулька, из которой торчала двузубая вилка.

– У нас что, уже скутеры возле дверей раздают? Ну и сервис!.. Не успел выйти – уже назад заходит с Максимычем. А я уж думал, придется рульку холодной есть.

– Да погодь ты! Видишь, барину плохо, а тебе лишь бы нажраться. – Латышев немного демонстративно заботливо пододвинул Максиму стул, усадил его, налил в стопку местной фирменной самогонки и уселся напротив. – Рассказывай.

– Чё рассказывать? Послала она меня… Сказала, что это чуть ли не я на нее ящера наслал, обвинила во всех грехах и послала. – Максимыч покрутил в пальцах стопку, после чего залпом выпил, не почувствовав обжигающего спирта.

Данила крякнул и, вынув свой боевой нож, которым удобнее перерезать горло ящеру, чем орудовать за столом, отрезал от рульки кусок. Бармен за стойкой поморщился и принес на стол маленький столовый ножичек. Сталкер, взяв в свободную руку эту «зубочистку», критически осмотрел ее и отложил в сторону, решив, что предыдущий столовый прибор для настоящего мужика значительно удобнее.

– Вот, а ты спрашиваешь, чего я не женат. – Он запихал весь кусок в рот и, что-то промычав, выразительно указал жирным ножом на Максимыча, мол, вот он – ответ сидит перед тобой.

– Не, тут не так все просто. – Саныч почесал затылок и махнул свою стопку. – Логика у баб, конечно, вычурная, но она есть. А Ирка – девка умная, не будет она так просто наезжать. Ты говорил, что сильно она побилась?

Максим посмотрел на друзей.

– Нога сломана – на вытяжке. Ну, и голова сильно. Раны большущие: под волосами и на лице. Ну и по мелочи – синяки по всему телу.

Латышев поднял палец.

– Дурень ты! Шрам на лице!.. Теперь понятно.

– Да там не сильно… Вон, у тебя на лбу заросло, и не видно почти. А там отец заштопал – заживет и незаметно будет.

– А я говорю – дурень. Сравнил тоже. У меня… Шрам на роже для мужика всего дороже. А для молодой девчонки – это трагедия всей жизни. Вот что я тебе скажу… – он сделал паузу, чтобы подчеркнуть значимость своего вывода. – Она специально тебя отшила. Пожалела. Чтобы ты с уродиной не жил.

Максим даже рот открыл от удивления.

– Она не уродина!

– Ну, это она так думает, мол, освобожу парня, он счастливым будет. Любит она тебя, дурака. По-настоящему любит. Хотя… черт этих баб поймет.

Дверь раскрылась, и в «Тарантас» зашел еще один посетитель.

– Во, еще один, которому нужно рассказывать прописные истины о бабах. – Латышев помахал рукой в нерешительности замершему в дверях Молодому и лилейным голоском позвал: – Костичееек, мы тут.