ЧАС ПИК - Ежи Ставинский

Так я дождался операции. Я шел на нее, а вернее, ехал в коляске, сравнительно спокойно – как человек, сделавший все, что ему полагалось.

Я погрузился в наркоз, как в пуховую перину, не зная, проснусь ли когда-нибудь. Впрочем, это была бы смерть столь высоко гуманная, что я не мог бы и жаловаться на нее,- «смерть-люкс», уход из жизни, о каком можно только мечтать.

Проснувшись, я чувствовал себя как после крупной пьянки. Вокруг меня беседовали о том, что снабжение мясом стало в последнее время куда хуже, а международное положение куда сложнее. Я с изумлением обнаружил, что никто не обращает на меня ни малейшего внимания: неужели и здесь меня уже вычеркнули из списка живых? Наконец появился врач, прихода которого я домогался довольно долго.

– Через неделю мы вас выписываем,- сообщил он, улыбаясь.

– То есть… как это «через неделю»? – Я чувствовал себя оскорбленным таким пренебрежением к моей смертельной болезни.

– Язву вашу мы удалили, так что все в порядке. Должен вам сказать, что язва была крохотная, можно сказать не язва, а так себе, добродушный прыщик, так что мы с ней разделались в два счета.

– Да что вы мне тут сказки рассказываете! – вскричал я, окончательно разозленный.- Я же сам видел диагноз профессора собственными глазами! Я не ребенок, чтоб меня успокаивать!

– Ай-ай-ай,- журил меня врач.- Вот именно! Такой солидный мужчина, а подсматривает в чужой тетради, как ученик! Это же было только предположение, а не окончательный диагноз, так что это ни к чему профессора не обязывает. Я думаю, вы не разочарованы?

– Вот именно разочарован! – с искренним возмущением воскликнул я. Но врач, принявший это за шутку, весело рассмеялся, чем еще больше раздражил меня.- Я вам не верю! – продолжал орать я.- Вы всегда так говорите! А через месяц, глядишь, и метастаз…

– Даже и не мечтайте ни о каких метастазах! После какого-то ничтожного прыщика?! – Врач презрительно фыркнул.- Я вам точно говорю: через неделю будете дома.

И перешел к следующей койке.

Я действительно не поверил ему, мне чудился во всем этом некий заговор (разумеется, преследующий самые гуманные цели), и я прожил несколько последующих дней в самом смятенном состоянии, упорно и шумно требуя свидания с профессором. Но у профессора не было времени заниматься такими пустяковыми болезнями, как моя. Встреча с ним наступила лишь сегодня, когда мне вынули нитки из швов и позволили ходить, я подкараулил профессора в коридоре, когда он стремительно шел к операционной, и с грозным видом заступил ему дорогу.

– Я хотел поблагодарить вас, профессор! – мрачно рявкнул я.

– Только, ради бога, никаких подарков! – ответил профессор, ловко обходя меня.- И уж ни в коем случае никаких коньяков!

Господи, до чего ж мне хотелось двинуть ему по уху!

– Подумать только, что вы так прозорливо разглядели у меня рак! – лишь воскликнул я вместо этого.

– Какой рак? – Профессор в изумлении остановился.- Ах, да! Предположительный диагноз. А вы, должно быть, уже перестали спать от страха.- И как ни в чем не бывало отправился дальше. У самых дверей операционной он еще раз обернулся ко мне:- Надеюсь, вы не станете подавать на меня в суд за то, что, погрозив вам смертью, я не сдержал слова? – И, рассмеявшись, захлопнул за собой дверь.

– Хулиган! – прохрипел я ему вслед и вернулся в палату.

Не оставалось ничего другого, как только махнуть на все рукой и продолжать жить дальше. Но стоило мне попытаться представить себе свое дальнейшее существование, как меня охватила паника.

Прежней жизни не существовало. Ошибочный диагноз профессора обрушился стопудовой бомбой на прогнившее здание, каковым оказалась эта прежняя жизнь, и превратил ее в сплошную развалину. Я не мог вернуться ни к своей жене и дочери, ни тем более к Мае, не мог продолжать работать вместе с Радневским и Обуховским. Это выглядело скорее не как бегство, а как изгнание из Ясной Поляны, хотя я создавал себе жизнь в ней по собственному проекту, сообразно своим желаниям и планам. Я очутился в идиотской ситуации и не очень-то знал, что делать с этой столь неожиданно дарованной мне жизнью.

Подведя итоги, я пришел к заключению, что актив мой невелик: в нем были только две статьи, да и то совсем разные – Эльжбета и крохотная квартирка Анджея. Конечно, я мог считать Эльжбету ценным приобретением в жизни, но ведь я ее почти совсем не знаю. Нас связывают всего несколько часов, проведенных вместе в состоянии вполне понятной тогда экзальтации. Но что собой представляет Эльжбета, если взглянуть на нее спокойно и более критическим взглядом? Впечатлительная, тонко чувствующая женщина, готовая обвить любимого мужчину, как лоза дикого винограда шершавую стену. При мысли об этом меня бросило в дрожь: исцелившись от недугов, она немедленно захочет обзавестись детьми. Поди, заведет сразу же парочку… Я представил себе, как, вернувшись с работы, бросаюсь стирать пеленки, как мы оба возимся со всем этим до глубокой ночи, суетимся, ворчим и без конца натыкаемся друг на друга в тесной однокомнатной квартирке Анджея… Пожалуй, надо поскорее написать ей об ошибке профессора и о том, что не в моем характере, расчувствовавшись до слез, связывать себя на всю жизнь с женщиной, которую знал всего одни сутки. Но не могу же я начинать свою Новую Жизнь с подлости! Что ж делать? Нет, решительно моя смерть была бы для Эльжбеты большим благом, чем совместная жизнь со мной: от меня живого только и жди хлопот, и хлопот немалых! Впрочем, меня все больше одолевает сомнение, что ей удастся затянуть меня под своды ЗАГСа. Черт бы побрал этого профессора с его диагнозом!

Нет, нет, надо обдумать все это без спешки и основательно, боюсь, как бы мы оба вообще не пережили при первой встрече серьезного разочарования. Вчера у меня был искренний и сердечный разговор с директором Тшосом.

С грустью, но и с некоторым облегчением он рассказал мне, что расходится с женой, поскольку она влюбилась в какого-то спортсмена и ушла к нему, покинув и квартиру, и все свои заграничные тряпки. Директор выглядел человеком, которому удалили горб: операция была очень болезненной, но пациент с облегчением распрямился.

Я также поделился с ним своими заботами, и после долгого разговора обо всем он предложил мне рядовую работу во вновь организуемом проектном бюро под Варшавой. Конечно, соглашаясь на эту работу, я здорово съезжаю вниз и с точки зрения служебного положения, и с точки зрения зарплаты, но зато передо мной открывается возможность проверить себя, выяснить, стою ли я чего-нибудь действительно: там будут считаться только с той работой, какую я представлю на кальке. Я уже не мечтаю создать проект, который поразит мир, и вообще иду на большой риск, поскольку могу оказаться посредственным или просто никуда не годным проектировщиком. И может быть, мне уже до самой смерти придется существовать на подачки, которые мне будут протягивать из жалости более способные коллеги…

Поразмыслив как следует, я все же решил принять предложение директора. Как-никак, а все случившееся со мной не должно пройти бесследно. Нет нужды пояснять, какой тяжелый труд ожидает меня, если я хочу действительно выбиться в люди. При мысли об этом я сразу стал скупцом: каждая минута, проведенная на больничной койке, кажется мне не только напрасно потерянным временем, но и покушением на самое идею попытки начать жизнь сначала. Еще недавно, когда из-за ошибочного диагноза профессора я готовился к смерти, несколько оставшихся впереди дней казались мне милостивым даром судьбы и отсрочкой экзекуции. Теперь, когда я стал хозяином долгих лет жизни, каждый день, проведенный без дела, повергает меня в дрожь.

Моя новая работа находится в двадцати с лишним километрах от моего дома, и я со злостью думаю о машине, которой так быстро и с таким легким сердцем лишился. Теперь пройдет не год и не два, прежде чем я заработаю на новую, и все это время мне придется толкаться в трамваях и пригородных поездах, да еще в часы пик.

Но, в конце концов, дело не в этом. Главное – столь дорого доставшийся мне опыт не должен пропасть даром. А пока что я торжественно ставлю себе по всем предметам заслуженную двойку.