Шайтан-звезда (Книга вторая) - Далия Трускиновская

– Я не знал его вовсе, – отвечал Хайсагур, ужасаясь при мысли, что ему придется сейчас опускаться, как положено, на землю, и прикасаться к ней пальцами ног, коленями, ладонями рук, носом и лбом, соблюдая установления ислама. При этом он рисковал опуститься с бородой, но подняться после молитвы уже без нее.

– А я рассказал ему кое-что из того, что передали мне наставники, и ему понравилось… – в голосе старца гуль уловил страстное желание вызвать у собеседника любопытство к причудливым притчам суфиев. Но Хайсагур был не из тех, в ком приходится будить любопытство.

Тяга к новому и неожиданному была в нем поистине всеобъемлюща и неистребима. Никогда еще женщина не волновала его с такой силой, как волновала загадка. Возможно, это было еще и потому, что Хайсагур, наполовину человек и наполовину гуль, сторонился дочерей Адама, боясь принести им непоправимое зло.

– Какие же истории ты рассказал ему, о шейх? – спросил он.

Шейх, не отвечая, побрел назад к гробнице, как если бы он был твердо уверен, что Хайсагур последует за ним.

Там он сел в тень, оберегая от солнечных лучей свои слабые глаза, предложил сесть Хайсагуру, и тогда уж заговорил.

– Однажды великий Хизр, учитель пророка Мусы, произнес такое предостережение людям: наступит день, когда вся вода в мире, кроме нарочно запасенной, исчезнет, а на смену ей придет другая вода, от которой люди повредятся рассудком. Лишь один человек понял смысл его слов, собрал большой запас воды и спрятал его в надежном месте. В предсказанный день все реки иссякли, все колодцы высохли, и тот человек, удалившись в свое убежище, стал пить из своих запасов.

Шейх перевел дыхание. Хайсагур всем лицом изобразил внимание – но, увы, большая часть его подвижного лица была скрыта под накладной бородой.

– Когда он увидел из своего убежища, что реки возобновили течение, то спустился к другим сынам Адама – и обнаружил, что они говорят и думают совсем не так, как прежде, они не помнят, что с ними произошло, и тем более не помнят о предостережении, – продолжал старец. – Когда он попытался с ними заговорить, то одни проявили к нему враждебность, другие решили, что он повредился умом, и проявили сострадание, но никто не выказал понимания.

Шейх вздохнул – вздохнул и Хайсагур.

– Поначалу тот человек не притрагивался к новой воде, но прошло немного времени – и он решил пить эту новую воду, потому что его поведение и способ рассуждений, выделявшие его среди прочих, сделали его жизнь невыносимо одинокой. Он выпил новой воды – и стал таким, как все. Тогда он совсем забыл о своем запасе иной воды, а окружавшие его люди сказали – вот безумец, который чудесным образом излечился от своего безумия…

Поведав эту печальную историю, шейх, прищурившись ради остроты зрения, посмотрел в глаза Хайсагуру, ожидая вопросов.

Но тот молчал.

Шейх не вовремя напомнил ему о его одиночестве.

– Не хочешь ли ты знать, откуда известно это предание? – осведомился шейх. – Я вижу, что ты встал на путь размышления и познания…

– Нет, о почтенный шейх, я только хочу понять, почему из многих историй, которые ты наверняка поведал ас-Самуди, именно эту ты выбрал для меня, – отвечал Хайсагур.

– Потому что именно ты должен поразмыслить о ней, – неожиданно сказал шейх. – Ты из тех, кто стоит между сосудом со старой водой и колодцем с новой водой, и ты слишком молод, чтобы предпочесть старую…

Вот тут Хайсагур мог бы поспорить с почтенным суфием – они, скорее всего, были ровесниками, только предел человеческого века и предел века гулей не совпадают, и старость приходит к гулям, когда им исполнится полторы сотни лет и даже более.

Если бы шейх знал, в каких странах побывал Хайсагур, с какими мудрецами беседовал, какие книги и трактаты переводил в Багдаде, то сам бы попросил его рассказать вывезенные из Китая или из Индии истории.

Но гуль не стал смущать старца своими похождениями, ибо страстно пожелал понять, что означала притча.

– А разве это история о молодости и старости? – довольно задиристо спросил он. – Я понял ее как противопоставление мирских забот отрешенности, подобающей мудрому. Не принимающий новой воды отрекается тем самым от непонятных ему суетных безумств, но его ошибка в том, что он не позаботился припасти воды и для собеседников.

– Я – суфий, и от многого отрекся, – отвечал шейх. – Ты не найдешь в моем жилище ничего лишнего. Но знаешь, что сказал другой суфий, несравнимо более великий, чем я, которого звали Фудайль ибн Айят?

– Ради Аллаха, передай мне слова Фудайля ибн Айята! – попросил Хайсагур, уже не раз слышавший об этом славном мудреце из Мекки.

– Как известно, повелитель правоверных Харун ар-Рашид посетил однажды ибн Айята, и спросил его, знает ли он человека, достигшего большей степени отрешенности, чем он сам. И Фудайль ибн Айят ответил: «Твое отречение больше моего. Я могу отречься от обычного мира и его соблазнов, а ты отрекаешься от чего-то более великого – от вечных ценностей».

Хайсагур задумался.

Притча повлекла за собой другую, и мысль первой вывернулась наизнанку во второй, и поучение оказалось подобно монете, на которой с одной стороны выбиты одни слова, а на противоположной – совсем другие, как оно, впрочем, обычно и бывает у суфиев.

Но своего шейх добился – гуль вручил-таки поводья удивления во власть размышления.

Он мог бы, по примеру тех же суфиев, пуститься в рассуждения о том, что они оба подразумевают под словами «отречение», «обычный мир» и «вечные ценности». Беседа обещала быть долгой и увлекательной, тем более, что подслеповатому старцу она была бы крайне приятна.

Но любознательность Хайсагура обычно распространялась на вещи, существовавшие в природе, а не в человеческом воображении. И потому он не стал разбираться в причинах и следствиях своего одиночества, которое, если взглянуть с другой стороны, было похвальным отречением от мирских соблазнов, а если взглянуть еще и с третьей стороны – ничего в том не было похвального, ибо совершалось не по доброй воле. Он попросту вспомнил, зачем пришел в эту завию и на это кладбище.

– О шейх, – сказал он. – Не знаешь ли ты, куда ушли ученики ас-Самуди? Я бы хотел отыскать их и сообщить им то, что предназначалось для их учителя. Возможно, они голодают, и мерзнут ночью, и терпят иные бедствия, от которых я мог бы их избавить.

Слова эти означали, что гуль прекрасно помнит о пенале с обрывками заклинаний, и желает идти дальше по следу этого пенала, чтобы выяснить, как он попал в руки любителя змеиных ядов и кто этот враг Аллаха.

– Это благое намерение, – одобрил старец. – Ведь ас-Самуди жил небогато, и после его смерти мало что осталось жене, а уж ученикам и вовсе ничего не досталось.