Его величество случай - Ольга Володарская

– Логично, но не умно. В этом случае наследнице пришлось бы заплатить налог государству.

– И что?

Ева неожиданно рассмеялась и игриво стукнула Петра узкой ладошкой по плечу.

– Какой вы, право, наивный. Кому ж охота отстегивать государству кровные денежки?

Петр не нашелся, что ей возразить, и промолчал, а Ева тем временем продолжала:

– Тут еще надо знать бабку. Она ненавидела наше государство. Россию, родину свою, любила, а Советское государство – нет. Даже когда СССР развалился, она продолжала ненавидеть СНГ. Она любила говорить: «Пока не сдохнет последний коммуняка, для меня Российского государства не существует…» – Ева усмехнулась. – Бабка была непримиримой антисоветчицей! Идейной контрреволюционеркой и мелкой вредительницей…

– Как так?

– Ни дня не работала, чтобы государство на ней не наживалось, при этом пользовалась всевозможными льготами, то как вдова генерала, то как наша опекунша, и считала это мелкой пакостью ненавистным коммунякам.

– Элеонора Георгиевна была оригинальным человеком, – с улыбкой заметил Петр.

– Это точно, – подтвердила Ева. – Например, она обожала всякие тайны. Шарады, загадки, головоломки. Но не журнальные, а жизненные. И это вторая причина, по которой она не завещала драгоценности Анне Железновой.

– Не понял…

– Вам известно, что бабкина мать, графиня Шаховская, уберегла от красных фамильное добро?

– Эдуард Петрович что-то рассказывал, – все еще не понимая, к чему она клонит, сказал Петр.

– Она спрятала мешок с драгоценностями в фамильном склепе, когда семья Анненковых, к коей она, собственно, принадлежала от рождения, пыталась покинуть Москву.

– Не покинула почему?

– Родители прабабки моей, Ксении, погибли, не успев выехать за пределы Подмосковья. Их убили пьяные красноармейцы. Мать Элеоноры чудом осталась жива. Причем смогла не только спастись, но и уберечь фамильное добро. Как я вам сказала, зарыла его в склепе. О местонахождении этого клада она указала в малюсенькой записке, которую сунула в медальон на груди своей дочери перед тем, как умереть…

– Вашу прабабку тоже убили пьяные красноармейцы?

– Нет. Она умерла много позже от болезни. После родов, а родила она в середине двадцатых годов. Но когда Ксения почувствовала, что близок ее час, то написала письмо дочери и засунула его в потайное отделение медальона на цепочке.

– А не легче было сообщить о сокровищах мужу и отцу Элеоноры?

– Конечно, нет. Георгий Шаховской был идейным коммунистом. Он сдал бы драгоценности в фонд партии. Поэтому Ксения ни словом не обмолвилась ему о том, что припрятала кое-что. Она несколько лет скрывала ото всех информацию о кладе. И сама не пыталась его отрыть. Для дочери берегла.

– И та все же нашла фамильные сокровища?

– Представьте себе. Несмотря на то, что записка была обнаружена очень поздно, когда бабке Элеоноре уже перевалило за двадцать. И вопреки тому, что в склеп регулярно наведывались мародеры. Сокровища уцелели – княжна Шаховская зарыла их под гробом деда так глубоко, что даже стервятники-грабители не докопались.

– К чему вы клоните, не понимаю?

– Я клоню к тому, что бабка рассказывала эту историю с сокровищами тысячу раз, неизменно пуская слезу на последней фразе, а заканчивала она свое повествование одним и тем же постскриптумом: «Я бы поступила точно так же…»

– То есть она собиралась зарыть драгоценности под могилкой одного из своих родственников? – не поверил Петр.

– Просто спрятать. А указание, как их искать, оставить в виде шифра… Ей казалось это захватывающим, интересным… Глупость несусветная, вы не находите?! – воскликнула Ева.

– Я нахожу это плагиатом, – с улыбкой парировал Петр: с каждым новым фактом он все больше убеждался в том, что Элеонора Георгиевна просто издевалась над внучкой, придумывая таинственные истории, поскольку все они очень по-книжному звучали. – У Конан Дойла был такой рассказ! Не помню названия, но там потомок какого-то аристократа так же искал сокровища по шифру. Пятьсот шагов на север, триста на восток, и когда тень от старого дуба скрестится с тенью чего-то еще, в этом месте он и найдет сокровища… Я порю отсебятину, дословно не помню, так как читал о приключениях Шерлока Холмса в школьные годы…

– Ну и как? Нашел потомок сокровища?

– Нашел, предварительно убив одного из своих родственников, – припомнил Петр. – Надеюсь, вы не будете брать с него пример?

– Вы же сами сказали, один мертвый родственник не решит проблему, – весело ответила Ева. – Я пойду дальше и прикончу четверых…

Петр осуждающе нахмурился, он не любил циничных шуток. Особенно если их исторгал хорошенький женский ротик: это было противоестественно.

– Вы узнали все, что хотели узнать? – спросил он после затяжной паузы.

– Все.

– Тогда будем прощаться.

– Вы меня заморозили чуть ли не до смерти, – шутя упрекнула его Ева.

– Извините, – буркнул Петр, делая шаг в сторону крыльца.

– Это все, что вы можете сказать?

– Еще могу пожелать спокойной ночи…

Ева сокрушенно покачала головой, как будто ждала от него совсем других слов, Петр сделал вид, что не заметил ее разочарования, на том и распрощались: она направилась к своему джипу, он к крыльцу. Минутой позже Петр услышал, как заурчал мотор ее внедорожника.

Когда шум двигателя растаял в ночной тишине, Петр вошел в здание конторы, предварительно разбудив настойчивым стуком прикорнувшего за стойкой охранника. Часы в холле показывали половину двенадцатого, это означало, что ночевать придется на узком кабинетном диванчике, времени на возвращение домой уже не осталось: пока он поработает, пока доедет, пока уляжется, уже и вставать пора.

Полный решимости побыстрее разобраться с документами, Петр уселся за стол. Покуда листал протокол допроса клиента, мысли его вместо того, чтобы сфокусироваться на проблеме Кирина Сергея Константиновича (имеющего погоняло Кирюха), разбегались в разные стороны. Сначала они ринулись в направлении Евы, женщины, которая его возбуждала, но, сгорев от стыда за своего хозяина, развернулись и кинулись к ее бабке Элеоноре Георгиевне Новицкой. Восхитившись старухиной изобретательностью и артистизмом (с ролью старушки – божьего одуванчика она справилась блестяще!), метнулись к мертвой Лизавете Петровне Голицыной, ужаснулись, погрустили и прибились к тихой гавани под названием «Аня».

Аня… Снова Аня! Петру никак не удавалось избавиться от мыслей об этой девушке. Наверное, потому, что он обещал ей помочь. Да, именно поэтому, ведь адвокат Моисеев никогда не отказывался от своих обещаний. Самое же главное, он знал, как это сделать… Вернее, он надеялся, что знает. В его руках была тонкая ниточка, ведущая к разгадке. Он не говорил о ней Ане, чтобы не обнадеживать девушку, но сам на девяносто процентов был уверен в том, что эта ниточка укажет дорогу к истине.

Петр отодвинул так и не изученные протоколы, расчистив на столе место для более важного на сегодня документа. Достал его, вынув из закрытого на кодовый замок дипломата. Положил перед собой.

Это было завещание Новицкой Элеоноры Георгиевны. Завещание, которое он оглашал в своем кабинете в середине месяца. Завещание, дающее Анне право на надежду. Ибо в нем был постскриптум, не озвученный адвокатом Моисеевым. И содержал он следующие строки:

«Деньги, лежащие на моей сберкнижке (№ счета прилагался), я завещаю Невинной Полине Анатольевне, с обязательным условием: перечислять их частями (ежегодно по пять процентов от общей суммы плюс проценты по вкладу) на счет (№ прилагается) Васильковского дома инвалидов Московской области…»

Часть III

Где зарыта собака

День первый

Аня

Аня проснулась поздно. Но чувствовала себя далеко не отдохнувшей, скорее напротив: измученной, разбитой, квелой и безумно несчастной. Раньше с ней такого не бывало, хотя, видит бог, она не раз страдала от недосыпа и частенько вставала с дурным настроением, но чтоб с самого утра хотелось умереть – что-то новенькое: всю сознательную жизнь желание уйти из этого мира появлялось на ночь глядя…

Когда Аня поднялась с новых бязевых простыней, часы показывали одиннадцать. Для завтрака поздно, для обеда рано, придется ограничиться крепким чаем, тем более есть совсем не хочется.

Еле передвигая ноги, Аня побрела в кухню. Там включила чайник, достала из шкафчика чашку с веселой мордочкой (сейчас она почему-то не казалась такой уж веселой), села на табурет, замерла. Пока вода закипала, пыталась думать о хорошем, например о бабуле, но мысли-предательницы с одной старой женщины перескакивали на другую, лежащую в луже собственной крови, с торчащим из груди кухонным ножом, и от этих воспоминаний становилось еще горше.

Когда чайник согрел воду, ознаменовав завершение своей работы громким щелчком, в дверь позвонили.