Американец. Путь на Север - Игорь Гринчевский

Похоже, мой противник тоже невысоко оценивал свои шансы догнать меня. Во всяком случае, он и пробовать не стал. Он просто широко размахнулся и бросил винтовку, как биту при игре в «городки»[34].

И, вот ведь сволочь, попал. Прямо по больной ноге. Я с воплем покатился по земле. Однако этот маньяк не остановился, подскочил ко мне, схватил обеими руками за горло и, навалившись всем телом, начал душить.

Я попытался вырваться или разжать его хватку, но не преуспел. В глазах уже начало темнеть, а легкие горели, требуя притока кислорода. Тогда я сунул руку в карман, достал бритву, раскрыл ее и, не видя уже своего противника, наудачу полоснул его по горлу…

Софочка в ужасе смотрела на этого странного русского. Он приплелся весь в крови. Кровь была на куртке, на штанах, на пробитой голове, на раскрытой бритве и на винчестере, которые он сжимал в руках…

«Это же монстр какой-то! – в ужасе подумала она. – Он в одиночку перебил десятки людей!»

«…Спасенных девушек Карен следующей же ночью отправил в Грецию. А еще через три дня Софочка уже плыла на каком-то паруснике обратно в Одессу.

С Сарочкой же оказалось сложнее. Возвращаться на Крит она не хотела ни в коем случае. Но и в Нью-Йорк, к сестре и прочей родне, категорически отказывалась плыть без «своего любимого Янчика». В конце концов я плюнул на конспирацию и навестил Яна Гольдберга. Что вам сказать? Пообщавшись с ним, я начал понимать, почему ради него Сарочка бросила родню и осталась на Крите посреди тлеющего восстания. Ян ее действительно любил. Осознав ситуацию (что заняло «всего» четверть часа расспросов и охов), он твердо наказал, чтобы она его дождалась, и в Штаты они поедут вместе.

На вопрос, а долго ли ей ждать, заверил, что сущие пустяки, месяц-полтора, не больше. Ему надо продать имущество и завершить дела, чтобы не приехать в Америку с голым задом. Впрочем, он тут же реабилитировался в моих глазах. Во-первых, тем, что попросил передать для Сарочки деньги в количестве, достаточном для того, чтобы, не особо ограничивая себя, прожить не полтора месяца, а верных полгода. Во-вторых, попросив немного подождать, он написал для невесты письмо. И тоже попросил его передать. А в-третьих, он поразил меня своей наблюдательностью. Он видел меня мельком. Всего раз в жизни, когда я подходил к Сарочке возле синагоги. И тогда это был тихий интеллигентный молодой человек. Сейчас же к нему явился громила в рабочей куртке, про которого нетрудно было догадаться, что на нем сотня трупов бойцов Сотни. Тем не менее он меня узнал и вежливо поинтересовался, не хочу ли я передать Теду весточку.

Разумеется, я отказался. Хоть Ян Гольдберг и вызвал во мне симпатию, но канал связи через Фань Вэя был надежнее. Да и нечего мне пока было сообщать.

Напоследок, припомнив кое-что из кошмаров острова Эллис[35], я посоветовал Гольдбергу жениться на Сарочке до их приезда в САСШ. На его молчаливое удивление, с чего это я лезу в его личную жизнь, пояснил, что одиноких женщин в США впускают неохотно, опасаясь, что они займутся проституцией».

Крит, окрестности Ханья, 7 ноября 1896 года, суббота, вечер

– А вот скажи мне, Юра-джан… – заговорил вдруг Карен, закончив, по-видимому, вдумчивое, растянувшееся на полчаса поглощение хаша[36] из миски, потрясающей своими размерами, и взамен, как он любил выражаться, «возжаждав роскоши человеческого общения»…

– Скажи мне, – продолжил он, дождавшись, когда я оторвусь от очередной серии расчетов «презентационного процесса», – а почему ты не уплыл вместе с девушками? Хоть в Грецию, хоть в Одессу, хоть обратно в эти свои любимые Соединенные Штаты.

– В Штаты мне нельзя! – скупо ответил я. И уточнил: – Пока что – нельзя! А в остальных местах мне будет ничем не лучше, чем здесь.

Карен помолчал немного, видимо, прокручивая в голове сказанное мной и додумывая то, о чем я умолчал, а потом, что бывало не так уж часто, перейдя от привычного тона записного балагура к серьезности, сказал:

– Ты извини, Юра-джан, я прямо скажу. Как другу и боевому побратиму. Ты хорошо стрелял тогда. И храбро бился. И Криту сильно помог, когда эту Сотню гадскую истребил… Только вот не воин ты. Не твое это дело – людей своими руками убивать. Разве что только защищаясь. Или защищая тех, кто тебе дорог! Сам знаешь, когда ты перебил засаду, что Янычар на тебя устроил, я тебя в своем доме спрятал… – Он снова помолчал, а потом рубанул рукой воздух и повторил: – Спрятал, да! И когда ты девушек спасал, я тебя разве отговаривал? Нет! Больше того, я и сам с тобой пошел, и ребят своих на помощь взял…

С этими словами он наклонился ко мне, посмотрел в глаза и тихо спросил:

– А сейчас ты кого спасаешь, а Юра-джан? Кто тебе тут дорог, скажи? Я тебя как друг спрашиваю! Потому что, если нет тут никого и ничего, что тебе дорого, а ты воевать останешься, то всю душу себе искалечишь!

И я вдруг почувствовал, как это его простое «как друг спрашиваю» вдруг согрело и наполнило мою душу, заполнило в ней ту черную пропасть, что образовалась после погрома в приюте, устроенного Сотней. И что именно поэтому, из-за того, что здесь был мой друг и его жизнь была в опасности, я и не захотел отсюда уплывать, а вовсе не потому, что «в других местах будет не лучше».

Только вот сказать я об этом еще не умел. Да и вообще нам, мужикам, почему-то невероятно трудно сказать о дружбе. Вернее, как раз, если сказать об этом просто, то это первый признак. Что дружба – не настоящая. Поэтому я сказал о другом:

– Ты правильно все говоришь, Карен! В Штатах был у меня друг, так он меня «братцем-кроликом» называл. Мол, я не хищник. И побеждать других умом должен, а не зубами и когтями!

– Братец-кролик? – оценивающе протянул Данелян, потом хохотнул и согласился: – Точно! Тебе подходит!

– Мы с тобой… И с парнями твоими, как раз стаю хищных зверей истребили. И это было правильно, так ведь?

– Ну да… – согласился со мной Карен, не совсем понимая, к чему я клоню.

– Только вот были эти парни раньше простыми обывателями, Карен. Даже Карабарс был всего лишь обычным контрабандистом, а не предводителем банды отморозков. И не сами по себе они взбесились. Нашлись люди, которые подсказали им, что делать то, что они творили, – МОЖНО. И не просто можно, а достойно. Что это и есть патриотизм и борьба с сепаратистами.