Десять басен смерти - Арно Делаланд

Виравольта стиснул зубы, пытаясь обуздать ужас и гнев. Его лицо помрачнело. Ему приходилось делать сверхчеловеческие усилия, чтобы не завопить и не обнаружить свои эмоции.

– Вы убили Ландретто!

Баснописец слегка приподнял голову. Пьетро тщетно пытался рассмотреть черты его лица.

– Мой милый Орхидея… Очнитесь! Ваш дорогой слуга, ваш давнишний друг… Он вас предал, Виравольта!

– Предал?

– Он работал на герцога д'Эгийона, дорогой мой! Откройте глаза! Ему было поручено следить за вами!

– Вы лжете!

На сей раз Пьетро не смог не повысить голос, И тут же пожалел об этом.

Лев зарычал.

– Ну, подумайте… Безусловно, он любил вас. Но он поступил на королевскую службу. Положение, которое он занимал, делало его весьма осведомленным! Даже Брогли пытался наладить с ним контакт. Но Ландретто терпеть не мог мелких интриг Тайной службы… И он вверил себя д'Эгийону. Ваши пути разошлись!

Баснописец развел руками. Пьетро вспомнил подробный рапорт, который ему показал герцог д'Эгийон во время их беседы в Министерском крыле. В этом рапорте речь шла и о нем…

«Четырнадцать часов. В. уезжает из Версаля в Сен-Жермен-ан-Лэ в сопровождении госпожи А. С. и К. в карете, запряженной четверкой лошадей. Карета достигает опушки леса».

– Вы лжете! – гневно повторил он.

– Ну же, Виравольта, – сказал Баснописец. – Прислушайтесь к вашему внутреннему голосу. Вы знаете, что это правда. Маленький наездник опасался за вашу жизнь. Он был прав. Наверное, он думал, что таким образом сможет вас оберегать. Станет как бы вашим ангелом-хранителем… Но позвольте мне посмаковать этот момент блаженства… Черная Орхидея! Один из самых блестящих агентов Тайной службы!

В его голосе звучала ненависть. Но это была ненависть, смешанная со своего рода… симпатией. Пьетро вздрогнул.

– К сожалению, я вынужден вас оставить, – сказал Баснописец. – Меня ждут иные дела. – Он спустился со своего насеста. – Вы были славным противником.

– Но кто вы? – произнес Виравольта, сдерживая себя, чтобы не закричать. – Что вы имеете против меня? Кем был для вас Жак де Марсий?

С минуту Баснописец хранил молчание; ничто не выдавало ни его мыслей, ни чувств; но в конце концов Пьетро показалось, что он вновь улыбнулся под своим капюшоном.

– Ах, столько вопросов, на которые вы никогда не получите ответов… Обидно, не так ли? Ну да ладно! Больше нет времени на разговоры. Оставляю вас в компании господина льва. Он символизирует гордость. Гордость, которая и вам свойственна…

Он поклонился. Затем указал на темную груду вещей, сложенных на полу железного балкона. Пьетро сразу догадался, что это были его шпага, пистолет, перья, кинжал, карты.

– С незапамятных времен существует обычай оставлять оружие доблестным противникам в час их гибели. Я с гордостью окажу вам эту честь. Хотя, признаюсь, я бы с удовольствием взял ваш странный пистолет.

Но все это, конечно, находилось вне досягаемости. Теряя самообладание, Пьетро оглядывался по сторонам. Прутья куполообразно сходились на высоте трех метров. Единственный выход представлял собой железную дверь, на которой висел огромный замок. Сердце венецианца било отбой. Он продолжал озираться. Его охватила паника. Он подавил ее неимоверным усилием воли и принял самоуверенный вид, насколько это было возможно.

– Оставьте мне хотя бы то, что может меня… развлечь в мои последние мгновения, – сказал он, отчаянно стараясь придать своему голосу нотки иронии.

Баснописец усмехнулся.

Поколебавшись, он наклонился над вещами Черной Орхидеи и достал колоду карт.

– Ваши карты с изображением орхидеи на обратной стороне, разумеется! Те самые, которые принесли вам такую славу в венецианских casini, при дворе и у самых высокопоставленных сенаторов! Карты Черной Орхидеи!

Он опять засмеялся.

– Думаю, на сей раз в вашем рукаве других уже нет. Он держал колоду над клеткой.

– Ну что ж… Последняя партия Орхидеи… Скорее всего, будет настоящая битва! Ладно! Играйте, играйте со смертью.

Он выпустил колоду из рук.

Карты приземлились на морде льва… затем упали рядом с листком, на котором была написана басня.

– Я объявил вам, что их будет десять…

Зверь тут же проснулся.

– …но разве я сказал, что вы доживете до самой последней?

Баснописец резко развернулся, и его плащ описал крут вслед за ним.

– Удивите меня, Виравольта, и продекламируйте «Лев и Мышь».

Его слащавое хихиканье становилось все глуше по мере того, как он отдалялся, идя вдоль балконной решетки.

И он исчез в лунном свете.

Лев поднялся.

Пьетро схватил колоду карт. Зверь посмотрел на него. Он чуял непрошеного гостя, у него раздувались ноздри. В его сверкающих зрачках таилась свирепость, зародившаяся в незапамятные времена. На мгновение взгляд льва, потревоженного во время сна, пересекся со взглядом человека. Пьетро покрылся холодным потом.

Он взял остатки мяса.

– Тише, тише, – бессвязно повторял он.

Он вынул карты. Карты, украшенные изображением черной орхидеи, плясали перед его глазами.

Без промедления он оторвал кусок сочащегося кровью мяса и насадил его на часть тех карт с режущими краями, которые получил от Августина Марьянна. Зверь заревел, открыв зияющую пасть, из которой текла пена. Он ощетинился. Одного удара лапой хватило бы, чтобы покончить с Пьетро; одного прикосновения – чтобы отхватить ему пол-лица; одного укуса – чтобы перекусить горло. Пьетро швырнул льву кусок мяса. Из него торчало несколько карт, как сухарики из торта.

– Угощайся, – сказал он прерывистым голосом. – Мясо вкусное!

Лев схватил кусок на лету, не сводя глаз с чужака. Он готовился разорвать его на части и заранее облизывался Пьетро, скользя, сумел подняться одним махом, думая, что наступает его конец.

Господи, помилуй!

И вдруг лев забился в конвульсиях. Он разевал пасть, мотая головой, как будто пытаясь освободиться от пронзившей его горло огромной занозы. Он опять сдавленно взревел. В его глазах вновь зажегся свирепый огонь, удесятеренный болью и ужасом. Пьетро неловко бросился к прутьям клетки, пытаясь зацепиться щиколоткой за металл. Он старался подняться как можно выше, пока зверь несся в его сторону. На мгновение венецианец оказался прямо над зверем, чья окровавленная, извергающая пену морда почти касалась его пяток. Но он соскальзывал.

Он соскальзывал!

Он ударил башмаком в львиную морду.

Резкий пинок осадил обезумевшего от боли зверя, и он попятился.

Теперь лев крутился вокруг собственной оси, как будто его внутренности рвались на части. Пьетро снова схватил карты. В тот же миг лев подмял его под себя.

А повсюду в зверинце, во всех семи дворах, где находились птицы и экзотические животные, поднялся переполох; казалось, их обитатели вновь почувствовали себя в диком лесу. Кот носился взад и вперед; носорог бодался; египетские курочки распушили перья; в ночи оглушительно трубил слон из Чандернагора. Как будто все повернулись к Виравольте, окружив арену, на которой проходила схватка человека со зверем.

Судьями на поединке были герои басен.

Прижатый к прутьям клетки, венецианец оказался подо львом. В отчаянии он ухватился за огненно-черную гриву зверя, туша которого грозила раздавить его с минуты на минуту. Пьетро ощущал его зловонное дыхание. В какое-то мгновение он решил, что сейчас лев откусит ему голову. Его лицо уже почти исчезло в широко разверстой пасти.

– Давай! Глотай же! – вопил он, засовывая карты в глотку зверя.

Челюсти сомкнулись в пустоте – но и этого хватило для того, чтобы подобные бритве края снова сослужили свою службу. Задыхаясь, лев заревел. Ему не удалось раздавить венецианца. Наоборот, он встал на дыбы, подняв папы и напрягая все свои мускулы. Грива его тряслась. Затем он свернулся клубком; казалось, он хотел вырвать из глубины своей глотки ножи, резавшие его изнутри. Он сделал ужасающий пируэт, издавая страшные стоны… Человек и зверь обменялись последним взглядом. В нем было лишь страдание и ужас.

Затем зверь рухнул на землю.

Из его пасти фонтаном била кровь. Пьетро показалось, что он увидел, как кровавая тень, будто шлейф, скользнула по его бокам…

И лев стих.

Пьетро больше не слышал ничего, кроме собственного дыхания.

Животные в соседних клетках успокоились. Вновь воцарилась тишина. Пьетро лежал без движения, прижавшись к железным прутьям.

Удары его сердца постепенно возвращались к нормальному ритму. Он старался их контролировать. В висках стучала кровь. Он пробормотал с пересохшим горлом:

– Терпение и время стоят больше силы и ярости… – Он попытался улыбнуться. – Орхидея, мой милый, это неудобоваримо.

Через полчаса, тяжело дыша, он поднялся на нога.

Его вновь охватил гнев, но ему пришлось дожидаться рассвета в клетке, рядом с трупом льва. Он был лишь слегка удивлен, когда с первыми лучами солнца вместе с работниками зверинца появился нормандец, садовник-философ.