Гвардеец - Дмитрий Дашко

Прирожденное рабство, выработанное крепостничеством? Да нет, вся история Российской империи — история бунтов — опровергает это. Русский человек был терпелив, но до поры до времени, и если знал, что оно пришло — брался за топор и вилы. Тогда и начинался «бессмысленный и беспощадный» бунт.

Нет, на настоящий героизм способны только те, кто несет в себе нравственный стержень, а стержень у нашего народа такой, что с его помощью переломали хребты многим незваным гостям. И если я говорю «русский» — это не значит: соблюдение расовой чистоты или мерянье черепов штангенциркулем. Русский — это еще и прилагательное. Столько народов, смешавшись в одном котле, стали русскими — не по происхождению, а по состоянию души. А уж словами описать такое невозможно. Надо родиться или стать русским.

Я знаю, что широко говорить об этом не принято, полагается маскировать чувства под глупыми шуточками, недомолвками. Здоровой реакцией считается похихикивание, плоские остроты. Но на секунду останьтесь наедине с собой и подумайте…

— Сколько вам потребуется время, чтобы подготовить… — подполковник помедлил, — роту?

— Если мои руки будут развязаны, я сделаю из нее скрипку через полгода, — самоуверенно заявил я.

— Я подумаю, — произнес Бирон и, давая понять, что неофициальная часть разговора закончилась, приказал:

— Ступайте к своим гренадерам, капрал.

И снова ничего не изменилось. Во всяком случае, так считал я.

Все ждали отправки на «кампаненты» то есть в летние лагеря. Подготовка шла полным ходом, но начальство медлило. Очевидно, из-за того, что не было окончательного решения: отправят гвардию на войну или нет. Дела у армии Миниха, направленной на турецкий фронт, кажется, шли неплохо. В Петербург поступали победные реляции, но тревожное ощущение недосказанности и недомолвок в торжественных отчетах сохранялось.

Я привык к тому, что власти никогда не скажут всей правды.

Хроническое безденежье надоело хуже горькой редьки. Повышение в звании не сделало меня богатым. Ответственности стало на порядок больше, а денег… денег не хватало. Но опускать руки не следовало. В конце концов — я дитя своего века, вроде не глупый и чего-то знаю. Но как реализоваться? Багаж знаний у меня специфический, накопленный за двадцать с лишним лет опыт не всегда пригоден в нынешней обстановке. Приноравливаться приходится с полного нуля. Даже нравы здесь интересные: стоит даме показать на балу ножку — бомонд в шоке: какая распущенность! При этом в порядке вещей считается иметь любовников или любовниц, меняя их как перчатки.

Сделать научное «открытие» и поразить мир? На первый взгляд легко: за плечами десять лет школы, пять курсов института. Но школьный курс благополучно выветрился из памяти, а институтские программы были весьма специфичны, меня ж не в инженеры готовили.

Что я помню из физики: так, три закона Ньютона, но он их уже без меня уже успел открыть и сформулировать, прежде чем окончательно ударился в теософию. Теория относительности Эйнштейна, которую и сам не понимаю, нынешним «Невтонам» вообще без надобности. За точную информацию о скорости света и на костер недолго попасть.

По химии у меня завал полный. Геометрию и алгебру, которую помню из школы, придумали древние индусы, арабы, греки и римляне. Пифагоровыми штанами тут никого не удивить. Это скорее меня забьют формулами из учебника Вобана.

Смастерить что-нибудь своими руками? Ну, была у меня в школе практика: раз в неделю ходил на машиностроительный завод, на токарном станке работал, железные болванки на стружку переводил. С моим разрядом в мастерские лучше не соваться.

Обои дома клеил, скворечник в детстве сколотил… ничего выдающегося.

Что я умею лучше других? Языком молоть — работа такая, да сочинительством баловаться — пописывал изредка статейки для сайтов, переводил интересные материальчики. Однажды в пионерском возрасте сляпал фельетон для детской газеты. Его, конечно, не напечатали, но от редакции пришло письмо — дескать, работайте над собой, и будет вам счастье: мама потом на работу носила показывать.

Стоп! А ведь интересная мысль наклевывается.

Газет, к сожалению, в России издавалось немного — «Санкт-Петербургские ведомости», выходившие два раза в неделю: по вторникам и пятницам, малотиражные частные газеты, несколько иностранных изданий, выпускаемых общинами. К примеру, «St. Petersburgische Zeitung» — те же «Ведомости», но на немецком языке.

Как и в двадцать первом веке материалы были разные — официальная хроника: «Императрица, находясь в добром здравии, соизволила нынче стрелять из окна нового зимнего дома и настреляла…», «желтая пресса»: «всем известный кавалер граф Д. похитил девицу В., без согласия ее родителей и нынче же ночью с ней тайком обвенчался».

Новости, светская хроника, отчеты, сплетни, объявления… и нет того, что я мог бы назвать художественной литературой. Неужели никто не додумался до печатания романов по частям с продолжением в следующем номере? Сегодня одна главка, обрывающаяся на интересном месте, через неделю другая. Нехитрый рецепт, тем более в случае, когда книги стоят довольно дорого и от беллетристики полки не ломятся. Эта формула неплохо работала в девятнадцатом веке. Дюма-отец сколотил нехилое состояние, публикуя сочинения таким макаром.

Первой мыслью было: «Накатаю-ка я что-то из классики, скажем из детективчика». Народ ведь любит загадочные истории. Вот и стану родоначальником жанра в России. Обворую, к примеру, Конан-Дойля с его Шерлоком Холмсом. Будет у меня не «Собака Баскервилей», а «Псина Петровых». Вместо Холмса выведу какого-нибудь субъекта, близкого и понятного петербуржцам. Фандорина, к примеру. Был заикой, станет картавым, на виолончели пускай играть научится. Но потом подумалось: «А зачем заниматься плагиатом? Неужели самому не родить что-то стоящее?»

И тогда в один прекрасный вечер я, не взирая на протесты сонного Карла, зажег свечу, налил чернильницу до краев, макнул перо и неровным почерком вывел на девственно чистом листе бумаги: «Проклятье! Карлик Джо так внезапно выскочил у меня перед носом, что я едва успел притормозить».

Гномы, эльфы, драки, смерти… любовь, как же без нее. Универсальный рецепт коктейля. И мистика, только чуть-чуть… золотое время ее пока не пришло. Немного юмора, легких шуточек, без грязи и пошлости. А центральный персонаж? Каким его сделать? Глупым и брутальным… Тонким и воздушным как безе… Или нормальным, среднестатистическим «своим парнем»… Что мне, как автору, ближе? Пусть будет внешне циничным, но обаяшкой внутри.

Я не ожидал, что текст пойдет так легко. Фразы рождались в голове стремительно, на лету. Я не успевал их схватывать, исписывал листок за листком, горя, словно в приступе лихорадки. Свеча таяла, оплавленный воск капал на подставку. Огонек неровно дрожал. Карл ворочался и недовольно бурчал.

— Ты чокнутый, Дитрих! — говорил он и отворачивался к стене.

Ночь пролетела незаметно. На столе лежала стопка исчирканных бумаг. Это был мой первый роман, вернее его первая часть. Чернила закончились, вместе с ними исчез и запал. Я был опустошен, обессилен и преисполнен томительного волнения.

Отпросившись у Дерюгина, пошел обивать пороги газет. Редакторы смотрели на меня с интересом, но никто не желал рисковать. Моя затея казалась им бредовой.

— Зачем нам это, молодой человек? Наши читатели — респектабельные люди, им не понравится.

— Не вижу здесь глубины мыслей. Где философия, стиль, мораль? А образ героя — кого он символизирует?

— Боюсь, нам не подходят ваши сочинения. Мой вам совет — отнесите их истопнику, пущай он разожжет ими печь. В топку, милостивый сударь, в топку!

Но вот, когда я полностью вымотался и едва не последовал совету последнего из редакторов, удача выглянула из-за туч, подобно солнцу.

Газета называлась «Петербург астральный», скромный тираж в полтысячи экземпляров. Я поначалу даже стеснялся туда обращаться, боясь, что меня сразу турнут.

Но, удивительно дело, издатель дал согласие — одну главу романа для пробы пустят в послезавтрашнем выпуске.

— А как будет подписываться: под собственным именем или инкогнито сохраните?

— Под псевдонимом, — решился я.

— Каким, позвольте узнать?

— Гусаров, Игорь Гусаров.

Я ушел из редакции с первым в жизни гонораром — он составил полтину. Если читателям понравится, мне будут платить столько за каждый выпуск.

Глава 20

Люблю весну. Если лето у меня ассоциируется со слишком быстротечной красотой, осень с тоской и увяданием, зима с монотонной бесконечностью, то весна — это время перемен. И не столь важно: к лучшему ли, к худшему — в конце концов, нет худа без добра и наоборот.

Полгода, что я провел в Петербурге восемнадцатого века, закончились незаметно. Такова особенность армейской службы: день тянется как вечность, год пролетает как миг.