Меня никто не знает - Кристина Выборнова

— Вот, пока так, — я достаю бинт, вату и, как могу, заматываю рану. — Только запомните, что жгут нельзя держать больше получаса… Сколько сейчас? Пол-одиннадцатого. Запомните, скажете врачам, что вам пол-одиннадцатого жгут наложили…

Мужчина кивает и ржет. Я понимаю, что дело плохо, и, достав зеленку, коряво изображаю ей на бинте расплывающиеся цифры 10:30. Надеюсь, скорая приедет быстро… А теперь надо самой руки вытереть.

Пока я комкаю влажную салфетку, ко мне подходит полная женщина в радостно-желтом сарафане.

— У вас тут таблетки?.. — спрашивает она, тяжело дыша и глядя на меня блекло-голубыми глазами. — От сердца не найдется? Схватило… Насмотрелась…

— Лучше не смотрите, — советую я искренне и разворачиваю перед ней веер лекарств. — Я вот не смотрю. Вам что: валидол, нитроглицерин, валосердин или…

— Давайте, давайте, — она поспешно отрывает себе таблетку и бросает в рот. — О-ох. Мы там сидели, — она показывает вперед: то ли на машину-банан, то ли на машину со снесенной дверью. — В нас как ударило… Завертело… Мы ничего и сделать не могли. Машина вся вдребезги, вся… Мы-то живы. Дочь там бегает, скорую ждут. Я жива. Мы на машину пять лет копили… Очень дорогая была…

— Ну не умирать же теперь из-за нее. Похороны тоже дорого обходятся, — неожиданно ляпаю я, и мы обе начинаем нервно хихикать.

— Да уж, да уж… Дорого, — отсмеявшись, повторяет женщина и отрывает себе еще несколько таблеток в запас. — Спасибо. Я пойду: скорую ждем…

Все так же тяжело дыша, она удаляется, а я продолжаю ходить среди людей. Видимо, обо мне становится известно, потому что за моими лекарствами подходит еще пара человек: девушка босиком, держащая одну туфлю за сломанный каблук, и парень, повторяющий «меня по асфальту, как по терке» и показывающий щеку, состоящую из сплошных царапин. Они берут у меня бинты, вату, перекись водорода и «что-то успокаивающее, а то прямо трясет». Я еще немного прохожу вдоль аварии и останавливаюсь, вдруг увидев среди людей очень знакомые жидкие белые волосы и голубой топик. Это же Вика из «Рено-Логана»! А вот рядом с ней и Вася-Антон во всей своей сомнительной красе, стоит, сунув руки по локоть в карманы треников. Что они тут делают?! Они никак не могли оказаться во встречном ряду, мы ведь с ними ехали в одну сторону! А где остальные двое?

Я дохожу до бордюра и вдруг вижу Андрея из этой же компании — того, который невысокий темненький. Он сидит на корточках и со спокойным лицом держит за плечо лежащего на асфальте скрюченного человека. Я присаживаюсь рядом и быстро спрашиваю:

— Помочь чем-то нужно? У меня лекарства.

— Нет, спасибо. Это уже до скорой, — отвечает он деловито, мельком на меня глянув. — Надо подождать.

— А… тебе самому?

— Да я не пострадавший: мы помочь пришли… — он замолкает и, снова взглянув на меня, уже с удивлением, добавляет: — А, ты же Варя, да?

— Д-да, — смущаюсь я, вспомнив, в каком я виде, и пытаюсь на корточках одернуть юбку грязными руками. Но Андрей только спокойно кивает и объясняет:

— Мы с Аркашкой в медицинском учимся. Помнишь Аркашку?

— Помню… — непричесанный блондин с носом-макарониной встает перед моим внутренним взором. — А он где?

— Да там, стекла вынимает. У человека в ноге осколки.

— Так ведь автомобильное стекло на квадратики разбивается, вроде.

— А он это бутылкой, в руке держал, когда врезался. Не повезло.

— Может, все-таки чем-то помочь?

— Ну давай, — вдруг соглашается Андрей. — Я ему шею придержу, а ты руку его под голову подведи, чтобы удобнее лежал. Только аккуратно, резко не дергай.

Я киваю и с усилием берусь за руку пострадавшего. Это парень почти возраста Андрея, с круглой коротко стриженной головой, в светло-фиолетовой рубашке и брюках со «стрелками». На кармашке болтается бэйджик… Продавец? Почему-то я избегаю читать его имя-фамилию, пока не уверена в том, что он вообще жив, и аккуратно подтаскиваю ему под голову непослушную руку. Она вроде бы теплая…

— Спасибо. Так нам всем поудобнее, — благодарит Андрей и смотрит на меня в этот раз подольше, так что я успеваю заметить, что глаза у него черные и немного с восточным разрезом, но лицо при этом бледное и узкое… Интересно, я в таком виде кажусь ему симпатичной? Я же с прошлого раза успела накраситься и волосы распустить…

Тут же я обрываю дурацкие мысли и ругаю себя на все корки. Нашла где романтике предаваться: на месте аварии!

— Тебе влажные салфетки не нужны? — спрашиваю я громко, отводя глаза. — А то у тебя руки все черные.

— Давай. Это я пока через бордюр перелезал. Вон, его заляпал, — Андрей кивает на человека, которого держит. Я тоже заставляю себя на него посмотреть. Тот упорно не двигается, круглая голова лежит на локте, глаза закрыты, но, кажется, дышит. А я начинаю копаться в аптечном пакете, который громко шуршит, вдруг забыв, куда же я сунула эти самые салфетки…

Пока я роюсь, к нам подходит Аркаша.

— Вытащил стекляхи, Дрон, прикинь! — триумфально объявляет он своим хриплым голосом. — Увозился весь, хе! О, салфеточки есть! — он тянет ко мне руки.

Тут откуда-то сзади выплывает дикий, тоскливый вой, такой громкий, что мы перестаем друг друга слышать. Я вскакиваю и вижу, что наконец приехало несколько мигающих скорых. Вот теперь я точно буду только мешаться. Поэтому я неловко киваю Аркаше, отдаю ему всю пачку салфеток, не смотрю на Андрея, неслышно сообщаю сквозь сирену «я пошла» и действительно ухожу, с трудом волоча затекшие ноги и пытаясь одернуть юбку. Надо вспомнить и о родственниках: наверняка они там за время моего отсутствия все извелись…

Глава 18

Тетя Лена и Илья, пекущиеся в машине, сразу же набрасываются на меня с расспросами.

— Ну чего там? — кричат они хором. — Кто в кого врезался? Что случилось-то?!

— Понятия не имею, — отвечаю я, сама задним числом этому удивляясь. — Мне не до того было. Давайте уже поедем, а то мешаемся…

Я завязываю надоевшие до предела волосы на два узла, чтобы хотя бы не лезли в глаза, плюхаюсь на сиденье и трогаю застоявшуюся Ласточку с места. Мы окончательно съезжаем с моста над рекой, которую никто из нас так и не увидел, и едем дальше. Родственники пристают, выпытывая подробности, но рассказываю я им мало: мне почему-то неприятно. Надо же, а я думала, что после такого поступка буду собой гордиться, но сейчас гордость мне кажется совсем неуместной. Что еще я могла сделать,