Звезда заводской многотиражки 4 - Саша Фишер

– Кстати, Екатерина Семеновна, я давно хотела спросить! – тут же включилась в разговор Даша. Умная девочка. Хозяйка тут же переключилась на нее, и они заговорили на птичьем языке высокого искусства. Даша или действительно в нем разбиралась, или просто умело дирижировала разговором, направляя полет мысли «интервьюируемого» в нужную сторону.

В зал вошла молчаливая девушка, которая сегодня весь вечер занималась подачей на стол. Она собрала пустые тарелки, грязные салфетки и приборы и составила все это добро на катающийся сервировочный столик. Еще одна перемена блюд? Черт, я же лопну так…

Но к счастью, это настало время чая. На столе появились вазочки с печеньем и открытые коробки конфет «Ассорти», «Родные просторы» и «Птичье молоко». Забавно. Советские конфеты. Никакого выпендрежа импортными продуктами на столе. Семья Веника настолько аристократична, что считает подобный китч ниже своего достоинства?

Молчаливая девушка поставила передо мной изящную чайную пару – синий фарфор с золотыми искрами. Чашка на тонкой ножке, как рюмка для чая… Наверное, понимай я больше в чае, по-другому бы относился к чайной посуде. Вполне возможно, что чай, налитый в правильный фарфор, раскрывается нотками недоступного простым смертным вкуса… Я усмехнулся своим мыслям, и тут обратил внимание, что Анатолий начал корчить гримасы и делать мне всякие знаки. Ага. Значит, время вежливых разговоров закончено, из-за стола можно подняться и поговорить, наконец о том, зачем меня сюда позвали. А то я за всем этим великосветским приемом даже начал подзабывать, что я не просто так сюда пришел. Что какое-то дело ко мне у отца Веника. И вряд ли оно связано с его безалаберностью и нежеланием идти по стопам родителей. Ну то есть, его это тоже волнует, конечно, но говорить он явно про что-то другое хочет.

Все поднялись из-за стола почти одновременно. Екатерина Семеновна повлекла Дашу к книжному шкафу, чтобы показать ей какой-то альбом с репродукциями. Веник направился к проигрывателю и принялся копаться в ящике с пластинками. Анатолий потащил меня в сторону кухни.

– Только форточку откройте, Толя! – напутствовала нас Екатерина Семеновна.

– Она не любит, когда накурено, – объяснил отец Веника. – Но когда у нас гости, разрешает курить на кухне. Закуришь?

– Нет, спасибо, – вежливо отказался я, посмотрев на раскрытый портсигар. Даже без усилий это сделал. Оказывается, радость от обладания чистыми легкими – это отдельное удовольствие. Впрочем, еще немного работы на заводе, и станет все равно, курю я или нет…

– Иван, у меня к вам деликатный разговор, – вполголоса проговорил Анатолий. – Это мне Гриша посоветовал к вам обратиться.

«Гриша? – нахмурился я. – Ах да. Тот рыжебородый здоровяк, с которым мы где-то в Москве пересекались»…

Глава четырнадцатая. Про умение подгребать под себя

– Гриша рекомендовал вас с самой лучшей стороны, – сказал Анатолий, глубоко затянулся сигаретным дымом и закашлялся. Руки его слегка подрагивали. Нервничает, похоже. – Я понимаю, что ваши связи все больше в Москве, но может быть здесь, в Новокиневске это тоже можно устроить?

– Все возможно, – уклончиво ответил я. О чем, черт возьми, он говорит? Чем таким я в Москве занимался интересным, что серьезный художник с именем, связями и загранкомандировками шепотом пытается о чем-то договориться?

– Мне так неловко, – сказал Анатолий и бросил тревожный взгляд на плотно прикрытую дверь кухни. – Никогда не думал, что мне может понадобиться подобное, и вот… В общем, у меня есть одна ученица… Очень хорошая и прилежная девочка. И ей… Как бы это сказать… Она… В общем…

Он замолчал и снова нервно затянулся.

Девочка. Ученица. На впалых аристократичных щеках художника появились красные пятна.

Ага. Кажется, я начал понимать, чего он от меня добивается. Врач. Хорошей девочке нужно конфиденциальное рандеву с врачом. Возможно, такое же, как недавно Даше. Или похожее.

Хм. Даже странно, что у него самого нет таких связей. Или он сам не обратился, например, к тому же Феликсу… Впрочем, близкие друзья и деликатные дела – штука не всегда хорошо совместимая.

– Боюсь, что я… – я уже даже состроил гримасу сожаления, чтобы отказаться, но в голове внезапно мелькнуло: «Какого черта?! Интересная же тема!» Так что выражение лица я сменил и продолжил совсем в другом тоне. – Вы правы, большая часть связей у меня в Москве. Но я могу попробовать кое-что сделать… Насколько срочное дело?

– Очень! – взволнованно выдохнул он. – Я бы сказал… В течение недели возможно? А лучше три дня.

– Я пока ничего не обещаю, – серьезно сказал я. – Не думал, что мне здесь снова придется этим заниматься… Но очень постараюсь вам помочь.

– Ох, вы меня очень выручите! – Анатолий снова затянулся, но сигарета дотлела уже до фильтра. Он чертыхнулся, торопливо затушил мерзко завонявший окурок в граненой хрустальной пепельнице и снова посмотрел на меня. – Сколько?

– Пока рано об этом говорить, – я покачал головой.

Мы вернулись за стол. Анатолий сходу принялся рассказывать анекдот про русского и американца, Даша посмотрела на меня вопросительно, видимо, лицо у меня было слишком задумчивое. А я был… Да блин, я был чертовски рад! Меня, если честно, довольно сильно напрягало мое незнание о том, чем я занимался в Москве во время Олимпиады. Расплывчатое «волонтер» никак не объясняло все эти шифрованные записи, непонятное бегство и прочие странности. Если честно, я здорово опасался, что занимался какой-то дрянью, вроде толкания наркоты. Впрочем, даже фарцовка всякими зарубежными шмотками меня несколько… смущала. Хотя черт знает, почему. Самого меня, значит, не смущает бегать к Алле за импортными презервативами. Но почему-то я здорово расстроился бы, узнай я про себя, что занимался продажей-перепродажей всякого импортного барахла. Впрочем, этот странный ребус в своей голове я, кажется, даже сумел распутать. Здесь в СССР я снова почувствовал себя счастливым. Мозгом я отлично понимал все перекосы Союза, его недостатки и недочеты, но, черт возьми, как же мне здесь было хорошо! В отличие от живущих здесь и сейчас, у меня была возможность сравнить и прочувствовать, что радость – она вовсе не в товарном изобилии. А в чем-то другом. Чем-то, что я не мог для себя внятно сформулировать. И здесь оно витало в воздухе, а в России грядущего пропало.

И это мое странное отношение к фарцовке было как раз в области весьма иррациональных чувств. Как будто в моей голове сидел склочный старик, который зло рычал: «Посмотрите, какую страну вы променяли на сраные нашивки на жопе».

Я фыркнул, чтобы не рассмеяться собственным мыслям, но за столом в этот момент все засмеялись, так что