Тринадцатый пророк - Елена Гайворонская

– Ну, ладно…

Присел возле больного на колени, перекрестился, посмотрел на небо очень внимательно, словно ожидал некоего знака свыше, что-то тихо прошептал. Медленно поднёс раскрытые ладони к животу несчастного, сместил вниз, влево и широко глаза распахнул, будто и впрямь пытался увидеть что-то внутри. Весь побелел, покрылся испариной. И по мере того, как выцветал Лука, лицо больного начало удивительно преображаться. Гримаса боли отступила, впадины разгладились под глазами, серые щёки сперва побелели, а затем принялись розоветь, с искусанных губ сошёл вздох облегчения. Больной обвёл нас осмысленным взглядом и, слабо улыбнувшись, произнёс:

– Вроде, отпустило.

Сел, принялся ощупывать себя со всех сторон, потом встал, потянулся, зевнул.

Торговцы тоже повскакали, подбежали к нам, принялись радостно галдеть, подталкивать друг друга. Лука поднялся, сделал пару шагов в сторону, покачнулся. Казалось, он вот-вот грохнется в обморок.

– Вау! – заорал я, не помня себя. – У тебя получилось! Получилось!

Волна дикого восторга захлестнула вдруг с головой, будто я сам совершил нечто удивительное, потрясающее, необычайное, лично победив саму смерть. Я был рад, рад до соплей, был готов обнять и расцеловать весь мир. Я скакал, как козёл, мой веселье передалось торговцам. Мы хлопали друг друга по плечам и спинам, орали и дурачились, как дети. А Лука сидел на земле, отирал взмокший лоб и улыбался устало, счастливо и немного бессмысленно.

– Тяжело? – спросил я.

Он сказал, что состояние такое, словно выжали все соки.

– Извини за наезд, – сказал я, – не думай, я вовсе не собираюсь тебя подсиживать. Ляпнул глупость. Я ведь даже не один из вас. Так, случайный попутчик…

– Всё нормально. Ты молодец, иначе я бы не решился.

– Давай пять. – Предложил я, и мы ударили по рукам, Лука завалился на спину и помечтал, что неплохо бы сейчас выпить.

Тут и появился Равви. Выслушал всех с радостным удовлетворением и, по-моему, особенно не удивился. Только сказал, что Лука затратил слишком много сил, оттого и усталость. Скоро пройдёт. А со временем появится навык.

Купцы оказались ребятами не жадными. Развязали свои сумы, повытаскивали жрачку, вино и устроили нам отменный ужин. Бывший больной стал совать Луке деньги, тот не брал, излечённый обижался и настаивал, предложил расплатиться товаром. Сошлись на новом платье и паре сандалет. За неспешной трапезой разговоры лились ручьём. Как водится, ругали римскую власть. Хотя я лично не слышал, чтобы где, когда-то и какую-то власть хвалили. Доставалось какому-то Пилату, управляющему из Рима, мол, та ещё сволочь. (Я припомнил соседского ротвейлера с такой кличкой, жутко злобного и пакостного, вечно норовящего испражниться в лифте. И хозяин такой же…) Синедрион кляли ожесточённее: это были свои, иудеи, призванные блюсти интересы своих же, а на деле готовые на всё, лишь бы удержаться на тёпленьком местечке. А уж налоги… Налогам досталось по полной программе, будто они были одушевлёнными и существовали сами по себе. Здесь и я поддакнул. Кто любит платить налоги? Потом – их сборщикам (мытарям). И, наконец, римской армии, солдатам, которые жрут без меры, да ещё норовят учинить разбой.

Один из торговцев рассказал, что недавно мытари с войсками прошли по всем городам и деревням. Кто был должен, всё повытрясли. У многих даже скот забирали. Совсем озверели! Многие считают, что Рим специально приурочил это к Пасхе с молчаливого позволения синедриона, что особенно противно. Лишний раз решили продемонстрировать, кто хозяин. Парень горячился, видно было, что его самого сильно задели. Звали его Давид, не то из Кириафа, не то из Кириота… Наверно, я потому запомнил, что с малышом Симоном они оказались земляками. Они после как-то отделились ото всех, и долго беседовали. Потом купцы отползли в свои шатры-палатки, а мы ещё сидели. Пришёл малыш Симон, едва не плача. Я спросил, что случилось, и он ответил, что его отец в долговой тюрьме. Вдруг Равви неожиданно жёстко предложил Симону вернуться домой. Мол, он многое умеет, заработает деньги и вызволит отца. Лично я так бы и поступил. Но парень, напротив, разрыдался и стал умолять позволить остаться. А Равви сделался неожиданно резок, и, когда говорил, смотрел как-то странно, если не сказать, зло.

– Ты помнишь условие: оставь дом и родителей. Освободись для новой жизни. Это не твой путь. Возвращайся домой.

– Позвольте хотя бы встретить с Вами Праздник, – взмолился мальчишка.

– Как хочешь, – сурово отрезал Равви и отвернулся.

Симон размазывал по щекам слёзы. Мне стало его ужасно жаль. Зачем Равви с ним так? Неужели не видит, парню без того хреново.

– Дался тебе этот Праздник! – сказал я. – Дома встретишь.

– Ты не понимаешь… – всхлипнул он, – я хотел стать Учителем, как Равви… Мечтал…

– Я, может, мечтал лётчиком стать. А торгую жрачкой. И ничего. Перестань реветь, ты же мужчина, в конце концов!

Он замолчал, ушёл в себя и, кажется, более не воспринимал ничего вокруг.

Равви тем временем говорил, что в синедрионе много хороших и честных людей, с которыми он беседовал. Быть может, встреться он с Пилатом, то сумел бы и его убедить не воевать с людьми, а он, в свою очередь, смог бы воздействовать на Рим… Только мирные переговоры могут всем помочь.

Матвей воскликнул, чтобы Равви даже не думал об этом. Потому что достоверно узнал, что уже готовятся два креста, один для вора, другой для зелота. И, если Равви не желает для себя третьего, пусть думать забудет о переговорах. Бродячего иудейского философа близко не подпустят к прокураторскому дворцу, сразу упекут в тюрьму. И хорошие люди из синедриона не помогут. Тем более, что обстановка накаляется. Говорят, даже подтаскивают из Рима ещё пару легионов. Равви заявил, что о крестах тоже знает и не надо его пугать. Почему все его пугают? Разве он похож на труса?! Психанул, в общем.

Я шёпотом спросил у Петра, что за кресты. Он помрачнел и ответил: мол, потом объяснит. Наверное, что-то совсем поганое, если даже балагур Петр не желает говорить об этом. Похоже, дело-дрянь.

Тут-то я вспомнил и рассказал о сером человечке. Ребята выслушали очень внимательно, а потом загудели, словно я разворошил улей. Фаддей предположил, что человечек был засланным, мол, церковники намеренно запугивают нас, чтобы заставить покинуть город и, вообще, затаиться, чтобы народ позабыл о Равви и его новом учении. А, как известно, у людей короткая память и хорошая внушаемость. Слухи о Равви распространились по всей Иудее, люди жаждут слова, готовы внимать и следовать за нами. Исчезновение теперь будет с подачи Каифы расценено как поражение, трусливое бегство очередного лжепророка и, соответственно, означать полный крах всего, что сделано. Это как уход со сцены в неподходящий момент. Вернуться потом бывает очень трудно, не всем удаётся.