Без Поводыря - Андрей Дай
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я мог понять, и принять, зачем молодой цесаревич мог стремиться в Сибирь. В стране проводятся реформы, которые, по большому счету, приведут к реальным переменам в жизни только через несколько лет. Быть может — и десятков лет. А здесь, у меня, изменения наглядны. Строятся заводы, прокладываются новые торговые маршруты. Немного южнее завоевываются огромные пространства. Где, как не в этаком‑то кипящем котле учиться высокому искусству управления огромным государством? Где еще молодой амбициозный политик мог бы применить свою энергию? Где отыщутся соратники, и отсеются пустые, никчемные прихлебатели? Уж не в искушенной, пресыщенной благами столице — точно.
Если же задуматься о пользе такого наместника для моего края, даже дух захватывал. Одно его присутствие в любом из западносибирских городов способно так подтолкнуть процесс переселения, что никакая железная дорога и рядом по эффекту не лежала. Никса — плакат. Лубочная картинка для молодых дворян ищущих места в бюрократическом аппарате страны. Если уж сам цесаревич не побоялся отправиться сюда служить Державе, то остальным — сам Бог велел. А следом потянутся и простые земледельцы, и купцы, и промышленники, и банкиры со свободными капиталами.
Добавить сюда хоть немного, самую малость — приложение сил самого наследника, и все наше болото взорвется. И если еще и вовремя направить энергию этого взрыва в нужную сторону…
Ах, как же мне хотелось внимательно изучить царский рескрипт собственными глазами. Узнать, наконец, на какие именно территории будет распространяться власть Николая. Какими он наделен правами, и какими именно обременен обязанностями. И сколько Государь дал сыну денег. Ведь не отправил же он любимчика совсем без поддержки… Но больше всего, конечно, хотелось понять. Вычислить — какими именно резонами руководствовался царь, позволив Никсе уехать из Санкт–Петербурга.
Сколков абсолютно прав. Если уж цесаревич решил, что править огромной территорией ему удобнее всего будет из Томска, то и встретить его необходимо подобающе. Хотя бы из уважения к отваге. Или как символ грядущих преобразований. И очень, чрезвычайно жаль, что я просто физически не в состоянии заняться этим вопросом.
Новый губернатор, Родзянко, потерялся где‑то между перегонами четырех тысячеверстного тракта. И о сроках его прибытия не было ничего достоверно известно. Но даже, случись чуду, и сумел бы он опередить кортеж Великого князя, боюсь это ничего бы не изменило. Времени оставалось все меньше, а никому неизвестный, ничего в местных реалиях не ведающий чиновник, и сделать бы ничего путного не смог бы.
Оставался отсиживающийся на дачах в пригороде губернской столице, Павлуша Фризель. И если царский порученец сможет укротить идиотизм майора Катанского, все мой бывший незаменимый заместитель оформит в лучшем виде.
Сколков не подкачал. Это мне на следующий же день Миша Карбышев сообщил. Теперь, после того, как приезжему генералу удалось прорваться через «шлагбаум» доктора Маткевича, ко мне смогли приходить и другие посетители. А секретарь так и вообще заявился с самого утра. Он ведь, пока я по губернии катался, в усадьбе жил. Так что бросить все дела и тащиться через полгорода ему не требовалось.
В общем, как выяснилось, царский порученец воспользовался моим советом и поговорил‑таки с отставным жандармским поручиком. В талантах Карбышева докладывать все четко и по существу я не сомневался, так что уже через час Иван Григорьевич отправился на городскую станцию телеграфа, где и засел, пока не получил от Государя практически карт–бланш на любые действия в Томске. Больше того! Генерал–адъютанту было обещано, что подчиненные господина Мезенцева более не станут беспокоить ни, вдруг оказавшегося незаменимым специалистом, статского советника Фризеля, ни кого‑то еще из весьма обширного списка подозреваемых в сепаратизме сибиряков.
Уже ночью Сколков вызвал к себе в номер гостиницы майора Катанского, и применив все очарование русского военно–командного языка, объяснил ошибочность излишней ретивости жандарма. Голос у боевого генерала был весьма… гм… зычный, а некоторые словосочетания оказались настолько, скажем так — неожиданными, что основное содержание разговора двух офицеров уже на следующий день стал достоянием общественности. А еще через сутки базарные кумушки уверяли, будто бы жандармский майор уже пакует вещички, чтоб отправиться продолжать опасную и трудную службу в какие‑то неведомые дали. Направление движения Сколков указал совершенно точно, но конечную точку так и не назвал. Впрочем, народная фантазия, на основе опыта общения с высоким начальством, справилась и с этой непростой задачей. Временного исполняющего обязанности начальника губернского жандармского управления в городе никто не любил, но впечатление от мгновенного решения судьбы этого хорошо известного человека, вызвало у обывателей даже некоторую жалость к потерпевшему. Ну или, во всяком случае, его судьбе уж точно никто не завидовал.
После обеда, когда Миша как раз читал мне газеты, Павла Ивановича Фризеля навестил десяток столичных кавалеристов со штабс–капитаном во главе, который тактично, почти натурально смущаясь, если в речи проскальзывали неприличные слова, предложил председателю губернского правления немедленно вернуться к месту службы. Павлуша, который поначалу решил, что незнакомые всадники явились, дабы препроводить его в неуютную тюрьму, немедленно приободрился, сменил атласный халат на мундир, и отправился прямиком в мою усадьбу. В некую абстрактную высшую справедливость опытный чиновник давно уже не верил. Как и в то, что какой‑то неведомый, явившийся аж из самого Санкт–Петербурга, благодетель вот так, просто, с бухты–барахты, решил все его проблемы. Потому — рассудил, что без моего участия тут точно не обошлось, а посему он просто обязан навестить раненого покровителя, дабы выразить свою благодарность.
Кроме того, Фризель вполне здраво рассудил, что раз я жив и нахожусь в Томске, дома, а не на какой‑нибудь гауптвахте в Омске, значит этот визит никак его, государственного чиновника пятого класса, не скомпрометирует. А в случае, если моя счастливая звезда не погасла, вполне возможно, что вскоре все может вернуться. То есть — я вновь усядусь в губернаторское кресло, а Павел Иванович снова станет моей правой рукой в присутствии. Амбиции Павлуша имел скромные, человеком был спокойным и обстоятельным. Прекрасно понимающим, что систему не переделать — следующий чин он получит хотя бы уже по выслуге лет, но получить действительно высокую должность без протекции совершенно не реально. Если только не стать кому‑то, обладающему связями, совершенно необходимым. Потому сразу после тихо мною ненавидимых вопросов о моем самочувствии, изъявления безмерного почтения и благодарности за участие в его судьбе, председатель правления немедленно поинтересовался дальнейшими инструкциями.
На его счастье, к тому времени я уже, опытным, конечно же, путем уже выяснил, что если пальцем немного подвинуть кожу над глазом вверх, к ране, то выговаривать слова получается достаточно четко и каждый звук не вызывает вспышку нестерпимой боли. Так что, совсем немного поднапрягшись, сумел, буквально в двух предложениях, обрисовать Паше его ближайшие задачи.
И все‑таки, как же не вовремя он явился. Ну хоть бы еще пару минут в коридоре промедлил! Мысль же на самом пороге разума крутилась. Казалось, вот она уже. Сейчас, еще миг, и я схвачу ее за длинный вертлявый хвост… И сразу пойму, что именно, какая–такая высшая государственная необходимость гонит больного Николая в не слишком комфортабельную для чахоточных Сибирь.
— Миша, — позвал я Карбышева, когда Фризель раскланялся, и убыл организовывать торжественную встречу Его Императорского Высочества, Великого князя, государя цесаревича, Николая Александровича. — Прочти статью снова…
Передовица в «Русском Инвалиде» сообщала своим читателям об отправлении кортежа нового, высокородного наместника Западной Сибири, из Нижнего Новгорода в сторону Перми. С перечислением свиты, офицеров конвоя и командиров, отправляющихся с царевичем за Урал, подразделений. И вот в какой‑то момент, когда Миша читал этот сухой, перенасыщенный титулами, чинами и должностями, список фамилий, что‑то такое, похожее на хитрый хвост ускользнувшей мысли и появилось.
Карбышев послушно взялся сызнова продираться через титулования многочисленной свиты царевича, а я вдруг стал считать штаб–офицеров. Сначала — просто, потом, попросив секретаря читать только тех, кто занимает реальные командные должности, начальников военных частей и подразделений. Вот тут парню пришлось напрячь зрение. По неряшливости ли, или повинуясь какой‑то извращенной логике, нужные мне господа оказались разбросанными по всей статье.
В итоге, у меня вышло, что вместе с новым наместником, в качестве войск, призванных обеспечить безопасность царевича, на восток двинулось полных четыре полка пехоты, полк кавалерии и, что совсем уж странно — четыре батареи пушек. И это не считая казаков собственно конвоя, отряда конных жандармов и оркестра. О прочих, причисленных к свите, офицерах я уж и не говорю.