Люсьена - Жюль Ромэн

— Мне кажется, моя мать когда-то рассказывала мне об этом.

— Правда, с тех пор, что вы больше не ребенок, вы так мало видали вашу мать. Сперва — коллеж, потом — ваша профессия. Мать нашего кузена, — добавила она, обращаясь ко мне, — умерла во время одного из его первых плаваний. Несомненно, ему всегда не хватало материнского влияния. И вы признаетесь мне, мадмуазель Люсьена, что вы это заметили.

И она очень величаво рассмеялась.

Потом продолжала:

— Вы забыли сообщить нам, дорогой Пьер, как обстоят у вашего отца дела с охотой. Так как можно сказать, мадмуазель Люсьена, что охота занимала в жизни отца нашего кузена не совсем обычное место. Собственно говоря, он и женился, охотясь, и я не знаю, не охота ли его сделала вдовцом.

— Как так?

— Ну да, дорогой Пьер. В тот год ваши родители остались поздней осенью на неделю дольше, чем всегда, в деревне, и в очень сырой деревне, несмотря на состояние, в котором уже была ваша мать, все из-за охоты, задуманной этими господами.

— Но вы же знаете, что моя мать была очень больна год перед тем.

— Тем более, друг мой. Мужчины часто большие эгоисты. Девушки должны это твердо знать, чтобы не слишком быть разочарованными впоследствии. Да, очень себялюбивы, очень склонны думать, что все идет отлично, когда они сами удовлетворены тем, что их занимает.

Она вздохнула.

— Вы думаете, дорогой Пьер, ваша мать продержалась бы так долго, как я, если бы ей пришлось жить в доме, в котором я живу?

По длинным, ровным спускам мы приближались к Нотр-Дам д'Эшофур. Более звонкое щелкание конских копыт, колеса, поющие под тормозом, как камень точильщиков, луч солнца, щедро отпущенный прекрасными облаками, теплый воздух, отчетливый запах земли, близость домов, чувство привала, — все это внезапно пробудило во мне восторг, ощутить который душа моя имела, вероятно, и другие причины.

Мои мысли потеряли часть своего веса. Они взлетели, жужжа. У меня больше не было желания сохранять их связанными между собой. Мне было безразлично, вяжутся ли они друг с другом. Предвидение, воспоминание становились для меня чем-то таким новым, что я их больше не узнавала. Я представила себе извозчика, который поутру ведет своих лошадей вдоль дороги. Он выпил белого вина. Он шагает между двумя рядами тополей, еще без листвы, но уже зеленеющих. Он ни о чем не думает, но он привязан к сотне мыслей, более сладких потому, что они ему не принадлежат. У него есть только тень и отсвет сотни мыслей, которые пролетают над ним, округленные и легкие, как те облака, что я вижу вверху; они гораздо лучше оттого, что это не его мысли, как будто дорога и вино сделали их всемирными.

Я говорила себе: «Лучше нет ничего. Рядом с этим всякое другое счастье словно таит в себе скрытое проклятие. Оно пахнет лихорадкой и кровью. Оно пахнет усилием и рабством. Во всяком другом счастье есть что-то страшное, как будто оно чего-то ждет от нас. Даже любовь я умоляю стать легкой, чтобы носиться вровень с этим опьянением. Я не хочу слышать, требует ли она большего. Теплое солнце, пение колес, запах земли, спутанные дома! Пусть в самой любви будет эта несвязная близость нескольких чудесных существований и общее их вознесение опьяненной душой до высоты всемирных облаков».

XIV

Март сказала мне:

— Если вы хотите немного привести себя в порядок, подымемся ко мне в комнату.

После стольких часов дороги мне, конечно, нужно было поправить свой туалет. Остальным тоже, так как, в общем, все мы только что вернулись из путешествия. Семейство рассеялось по комнатам. Служанка была занята обедом, и Сесиль, по-видимому, тоже прошла к ней на кухню. Таким образом, никто не обратил внимания, когда мы поднимались во второй этаж.

Март закрыла дверь, задвинула задвижку.

— Так вам будет спокойно.

Она добавила не очень уверенно:

— Если хотите, я могу вас оставить одну.

— Зачем же? Вы мне нисколько не мешаете, Я только вымою руки и немного причешусь.

Я бросила только беглый взгляд на обстановку Март. Я не знала, гордится ли она убранством своей комнаты или, наоборот, немного стыдится его. От нее можно было ожидать и того, и другого. Поэтому я просто сказала ей, стоя спиной к комнате:

— У вас очень милый уголок.

Но я успела заметить на кровати покрывало, целиком сделанное руками и преисполненное часов скучной работы, которой оно стоило, у окон, пестрых от угольной пыли. Я успела вдохнуть запах такой невыносимой добродетели, что вдруг хотелось быть смело одетой женщиной, разливающей запах духов, чувственный смех и свет своих плеч среди бархата ночного ресторана.

Я подошла к туалету. Я была рада снова увидеть зеркало. Последнее, которым я воспользовалась, было в Ф*** в зале отеля, где мы завтракали: узкое трюмо, слишком далеко от нашего стола, в котором я могла себя видеть только украдкой.

Погрузить глаза в зеркало Март доставило мне такое же удовольствие, какое испытывает путешественник с пересохшим горлом, проглатывая стакан холодной воды. Я, действительно, его жаждала, Я повторяла с сосредоточенным и почти яростным чувством: «Я красива. Я красивая и очаровательная женщина. Я могла бы иметь обнаженные плечи, румяна, жемчуга в волосах, беспорядок вокруг себя и ароматы элегантного туалета. Я не создана для того, чтобы полтора года кряду вышивать покрывало. Мне противна эта комната, противен этот запах добродетели, похожий на затхлый запах в шкафу».

И, слегка пудря лицо, — недостаточно, не столько, сколько бы я хотела, — я говорила себе: «Если бы Пьер неожиданно вошел сюда, мне кажется, я бы протянула ему губы в присутствии этой маленькой Барбленэ». И я кусала себе губы.

Март подошла очень близко ко мне. Ее глаза в зеркале смотрели на меня, искали моих глаз с такой настойчивостью и таким волнением, что в конце концов я насторожилась.

— В чем дело, Март?

Она еще приблизилась, положила руку на край туалета, опустила голову.

— Вы больше не будете ходить к нам, мадмуазель Люсьена?

— Почему? Что вы хотите сказать?

Она отступила на шаг, повернула голову.

— Вы больше не будете давать нам уроки?

— Я вас совершенно не понимаю.

— Я хочу сказать… когда вы уедете отсюда.

— Когда я уеду отсюда?

— Ну да…

Она уселась в кресло, подперев руками подбородок.

— Да… когда вы будете замужем.

— Замужем?

— О, вы напрасно не доверяете мне. Я нахожу это вполне справедливым. Вы понимаете, что я не так глупа, чтобы сравнивать себя с вами.

— Уверяю вас, милая Март, я вас не понимаю.

— Сесиль воображает, что я вас возненавижу. Это бы ее утешило. Я думаю, она почти так же глупа, как зла… Напротив, я желаю, чтобы вы не были несчастной. Если бы мне позволили съездить сегодня в Нотр-Дам д'Эшофур, я бы помолилась за вас, не за него, нет, не за него.

— Милая Март!

— А все-таки грустно, что жизнь так устроена. Ему ничего не стоило заставить вас поверить себе… как он и меня заставил поверить. А я? Если бы я не нашла способа поговорить с вами сегодня, разве вы бы обратили внимание на меня? Разве вы бы дали себе отчет?

— Я даю себе отчет в гораздо большем, чем вы думаете, Март.

— Какое! Вы бы забыли меня так же скоро, как любую из ваших учениц. А это несправедливо, потому что, может быть, не нашлось бы ни одной, которая бы сделала для вас…

Тут ее голос оборвался. Я почувствовала, что ее душат рыдания.

— Март, вы сумасшедшая. Вы добрая маленькая девочка, моя дорогая сестренка. Я вас никогда не забуду. Я не оставлю вас.

Она позволила себя обнять, посмотрела на меня, поколебалась, потом:

— Как вы думаете, у меня есть способности к роялю?

Я невольно рассмеялась.

— Ну да, Март, большие способности… а почему?

— Просто так.

Она снова задумалась.

— Вы поедете в Марсель, не правда ли?

— В Марсель?

— Да… я хочу сказать… сейчас. Это почти неизбежно… Но вы часто будете одна… Мне кажется, вас бы развлекало заниматься музыкой… с кем-нибудь… О, вы не могли правильно судить обо мне. Я могу работать гораздо больше.

Ее глаза блестели. Я чувствовала себя со всех сторон захваченной стремительным излиянием ее души.

— Март, Март! Мне кажется, мы говорим глупости. Вы говорите, как о случившемся, о таком… о чем никогда не было и речи.

Я открыла дверь.

— Нас, наверное, ждут внизу.

Она не шла. Я видела, что она не придает ни малейшего значения моим уверениям.

— Скажите мне все-таки… что вы не отказываетесь.

— Какая вы упрямая, милая Март, и бог знает из-за каких фантазий!.. Ну, хорошо… Я не отказываюсь.

Г-н Барбленэ сидел слева от меня, г-жа Барбленэ — напротив, Пьер Февр — справа от г-жи Барбленэ. Сесиль и Март занимали концы стола — Сесиль между Пьером и отцом, Март между г-жой Барбленэ и мной.