Азеф - Валерий Шубинский

Ни один из тех, кого привлек в БО Азеф, не дрогнул и не провалил дела; ни один не струсил после ареста и не наговорил лишнего. Ни одного агента полиции не удалось внедрить в БО. Кроме самого Азефа, разумеется, — однако его принадлежность к внутреннему террористическому кругу два-три года (самых главных два-три года!) оставалась для полиции тайной.

При этом, как прежде, все связи замыкались на «диктатора». Вот свидетельство Бориса Савинкова, ближайшего сподвижника Азефа:

«Боевая Организация, в которой я принимал участие и которая конструировалась летом 1903 года, она конструировалась на таких началах: ни я, ни Сазонов, ни Швейцер, ни Каляев, ни Покотилов, словом, ни один из членов организации, во-первых, друг друга не знали, во-вторых, в конструировании организации участия не принимали… Только один Азеф знал нас»[96].

Разумеется, в процессе работы люди знакомились, но эти знакомства и контакты полностью контролировались Азефом.

Никаких «резервистов» больше не было. Все были заняты делом. Но это были не героические одиночки, действовавшие почти наугад, по вдохновению. На смену кустарщине пришла индустрия террора.

Впоследствии Чернов, которому пришлось как-то присутствовать при разработке планов одного из терактов, был поражен методами работы Азефа:

«Я бы употребил этот процесс тому анализу невозможной комбинации, которую делают опытные игроки в шахматной игре. Все возможные случаи обсуждались чрезвычайно точно, предусматривались все возможные мельчайшие детали, все возможные отступления от плана. Эта подробность обсуждения меня тогда очень поразила, необычайная точность выработки деталей и предвидения всех возможных вариантов»[97].

И как в шахматной партии каждая фигура ходит по своим правилам, так и в БО у каждого теперь была своя «специальность».

Одни занимались технической стороной — метательными снарядами, динамитом, всякого рода химией взрывчатых веществ.

Переход к динамиту от огнестрельного оружия был задуман еще основателем БО.

«Гершуни говорил, что надо бы перейти к другому методу борьбы и что недаром в „Народной Воле“ говорили, что „мало веры в револьверы“. А в это же время Бурцев очень много писал и говорил о панкастилите и о том, что в размере апельсина можно изготовить из него такую бомбу, которая произведет громадное действие. Гершуни обратился к Бурцеву, но очень скоро убедился, что не получит того, что действительно нужно. Вопросом о динамитной технике занялся и пришел в нем к некоторым результатам только Азев. При этом он делал ряд опытов. Первые опыты происходили недалеко от Женевы… Главным образом пробовали… в это время гремучую ртуть. С этой гремучей ртутью делались некоторые опыты, напр., на выбранном, очень уединенном месте, в одной полуразвалившейся мельнице ставили тачку, а в ней было живое существо — собака — и в тачку кидался снаряд… Производились такие опыты, в частности, в Бретани… Затем была устроена новая мастерская уже недалеко от Женевы, наконец, были еще две мастерские — одна недалеко от Ниццы, другая в Париже»[98].

Других непочтительно называли «холуями»: они, под маской извозчиков, разносчиков, лоточников, папиросников и т. д., вели наблюдение за намеченной жертвой. До Азефа подобного вообще не практиковалось: Евгений Филиппович (Иван Николаевич) многому научился на своей полицейской службе, в частности, оценил институт филёров. В этом деле он оказался (как и во многом другом) виртуозен. Как свидетельствовал В. М. Зензинов:

«Он говорил, например, „здесь должен стоять газетчик“, и действительно, вы видите, что в этом месте никто не может больше стоять, как газетчик, что ему будет всего удобнее»[99].

У третьих маска была иная: баре, «люди из общества».

Различие «масок» предопределяло неравенство личных расходов.

По подсчетам М. Натансона, общий бюджет БО составлял пять тысяч рублей в месяц, в среднем на человека приходилось рублей двести, на практике же каждый получал «по надобности» и по рассуждению Ивана Николаевича[100].

«Роскошная жизнь» террористической элиты, «кавалергардские замашки», презрение к «штатским» членам партии — все это вызывало раздражение. В ходе «дела Азефа» боевикам приходилось задним числом оправдываться.

Вот что говорил Савинков:

«Что значит — человек слишком много тратит на себя? Возьмите такое положение: я живу в Петербурге на улице Жуковского в качестве богатого англичанина и имею хорошую квартиру… Это нужно по плану действий. Много ли я тогда трачу или мало?.. Во времена Азефа свидания боевиков устраивались главным образом в ресторанах; это, конечно, стоило денег, так как нужно было, чтобы люди имели такой вид, что они пришли в ресторан не заниматься конспирацией, а посидеть и выпить»[101].

А вот — из показаний Зензинова:

«…Я не мог благодаря своей близорукости играть такую роль („холуя“. — В. Ш.), и мне приходилось, наоборот, играть роль барина… Приходилось вести и соответствующий образ жизни — посещать хорошие рестораны, приходилось, в дополнение к обстановке, выпивать всякие хорошие ликеры и вообще, так сказать, не стесняться в трате денег»[102].

Сколько денег из выделявшихся на БО тратил сам Азеф? Есть любопытное свидетельство Савинкова. Однажды Азеф спросил его, сколько в среднем денег уходит у него в месяц. Савинков ответил: рублей триста. Азеф укоризненно покачал головой: «Много. У меня уходит двести». Это было совершенно неправдоподобно: все знали, что главе БО приходится много разъезжать (это уже не говоря о деловых встречах в дорогих ресторанах). А разъезжал Азеф непременно первым классом, и все это знали. Другой его слабостью, тоже для всех явной, была хорошая одежда (об этом мы уже упоминали). Он беспрерывно заказывал себе новые костюмы — даже остановившись где-нибудь проездом.

Были и «тайные слабости». Чем дальше, тем чаще Ивана Николаевича видели в обществе «роскошных», на взгляд аскетичных товарищей по подполью, дам. Видимо, каких-то кокоток, танцовщиц. Азеф всегда мог объяснить такой неожиданный круг знакомств интересами террора. Порой он в самом деле совмещал приятное с полезным.

Был случай, когда Азефа застали «с поличным» — покупающим бриллиантовое колье. Иван Николаевич без смущения объяснил товарищу по партии, что делает подарок жене. Это показалось смешным — Любовь Григорьевна в бриллиантовом колье! — но никто не заподозрил Азефа во лжи.

Не сомневавшаяся в честности мужа Любовь Григорьевна тем не менее видела, что он «очень много тратит на себя». Между тем она с детьми, за границей, «была вся в долгах». Когда Азеф был с семьей, он ругал жену за расточительность, «за каждую копейку попрекал» и вообще вел себя как капризный семейный деспот: «и комната ему мала, и обеды не так хороши». «Он вообще очень любил жизнь, очень любил удобства»[103].