Стезя - Н. Денисов

Мертвый ход

Из детской дальней той печалиМне ясно помнится одно:Был жив еще Иосиф СталинИ было лозунгов полно.

Там где-то в гору шла Отчизна,С призывом пламенным «Даешь!»,А в нашем «Путь социализма» –Колхозе скромном – был падеж.

К весне ни сена, ни обрата,И холод лютый, как назло.И пали первыми телята,За ними овцы, и – пошло.

На мясо б, что ли, прикололи!Нельзя... И к радости ворон.Всю ночь возил подохших в поле,Поклав на дровни, Филимон.

Хлебнув для удали портвейна,Перед собой и властью чист,С задачей справился партейныйНаш сельский, шустрый активист.

Отвез и ладно б, скрыл огрехи:Зарыл в сугроб, похороня.Но туши в дьявольской потехеВоздвиг он во поле стоймя.

А поутру, с зарей, с восходом,Мы враз узрели – боже мой:Непостижимым мертвым ходомТелята к ферме «шли», домой.

«Шел», тяжело водя боками,В тупом движении своем,Косматый, с гнутыми рогами,Баран и ярочки при нем.

И как-то робко, виновато,Все тычась ярочкам в бока,«Резвились» малые ягнята,Глотая льдинки молока.

В последний раз метель кружила,Верша суметы на буграх.А стадо будто вправду жило,За ночь насытясь в клеверах.

Так шло – копыто за копытом,Шажок за медленным шажком:За кои годы ходом сытым,В молчанье хрупая снежком.

Тюмень морозная

Мороз под сорок, – ну, картина!Из слабаков веревки вьет.Собрав в котомку мандарины,Джигит с базара когти рвет.

Мороз и вовремя и в поруХапуг прищучил и рвачей,И разбудил застой в конторахСильней генсековских речей.

Взять ателье шитья и кройки:Какой накал, какой прогресс!Вот так мы все до перестройкиДойдем по воле сил небес!

Мороз румяный, синеокий...И, глянь, у девушек кругом –Не мертвой краской пышут щеки,А жаркой кровью с молоком.

Апрель

Трепыхается белье,Глухо грает воронье.Переходная погодаДует падерой в жилье.Колобродит зло и лютоВремя крови и свинца:Что ни год – людская смутаИ не видно ей конца.Под густым газетным лаем,Под парламентский балдеж,Сам торю дорогу к маю –Сквозь наветы, грязь и ложь.Трепыхается белье,Веще грает воронье.Благо, есть еще отрада –Деревенское жилье.На крыльце дровец беремя,Под окошком скрип саней.Жидкий чай, программа «Время»И вселенная – при ней...

Эпоха

У меня не дом теперь – жилье.И сума – пакет из целлофана.Как-то враз ушли в небытиеБежин луг и Ясная Поляна.

Славил труд. Ославили и труд.Красота в шипах чертополоха.Как избрать тут праведный маршрут?Но молчит глумливая эпоха.

Ведь пока свой проклятый табакЯ смолил над строчками, над словом,Вновь на Русь спустили всех собак –Наших дней – бронштейны и свердловы.

Содрогнешься, боже сохрани:И напор, и выучка, и стойка!Жадной сворой кинулись ониК пирогу с начинкой – «перестройка».

Да, в струю кричат про Соловки,Да, правы – нехватка ширпотреба.И эпоха жарит шашлыкиНа огне, похищенном у неба.

Улица Ежова

Угрюмых крыш накат тяжелый,Кювет с болотною травой.Иду я улицей Ежова –Какой-то сонной, не жилой.

Как во вчерашний день заброшен,Но просвещенный «Огоньком»,Я подхожу к дедку в калошах,И он кивает: «Тот... нарком!».

Кивает, видно, по привычке,Мол знаю сам, нехорошо...Да вот и ржавая табличкаНа пятистеннике: «Ежо...».

Глухой чердак, окно – бойница,А во дворе, что хил и пуст,В больших «ежовых рукавицах»Стоит боярышника куст.

Крамольный факт советской былиИ этот благостный старикВздыхает: «Власти нас забыли,Но я уж, господи, привык».

Как жаль! Ни горечи, ни злости.И только – чем душа жива! –Он, будто собственные кости,Кладет в поленницу дрова.

Придет пора

Твержу себе: остынь, не ратуйЗа «дело дедов и отцов»,Придет пора сверженья статуйПоследних «пламенных борцов».Пока они в державном гриме,Богам античности под стать,Не так легко расстаться с ними,От мук, от сердца оторвать.На площадях, открытых взору,Они и нынче, как во сне,На обновленную «Аврору»Наводят тонкие пенсне.В тяжелых френчах, битых молью,В пальто, похожих на броню,Не дай-то бог, уйдут в подполье,Замыслят новую резню.Уйдут, и преданны и стойки, –У слабой власти на виду,С «цепными псами перестройки»Соединяясь на ходу.Какие сладят нам оковы,Какой бесовский реквизит?Вглядитесь: холод ледниковыйВ глазах их каменных сквозит.

Совнарком. Июль – 1918

Свидетельства современников, опубликованные в печати, говорят о том, что после убийства царской семьи в Екатеринбурге заспиртованная голова Николая II была тайно доставлена в Москву, в Кремль

В стране содом. И все – в содоме.Пожар назначен мировой.И пахнет спиртом в Совнаркоме –Из банки с царской головой.

Примкнув штыки, торчит охрана,Свердлов в улыбке щерит рот.А голова, качаясь пьяно,К столу Ульянова плывет.

Он в размышленье: «Вот и ошиблись!Но ставки слишком высоки!»Поздней он скажет: «Мы ошиблись!»Но не поймут ревмясники.

В морозный день эпохи мрачной,Да, через шесть годков всего.Они, как в колбу, в гроб прозрачныйЕго уложат самого.

И где-нибудь в подвале мглистом,Где меньше «вышки» не дают.Из адской банки спирт чекисты,Глумясь и тешась, разопьют.

И над кровавой царской чаркой,В державной силе воспаря,Они дадут дожрать овчаркамОстанки русского царя.

Еще прольются крови рекиТаких простых народных масс.Тут голова открыла векиИ царь сказал: «Прощаю вас...»

Он всех простил с последним стономЕще в ипатьевском плену:Социалистов и масонов,Убийц и нервную жену.

... Летит светло и покаянноНа небо царская душа.И зябко щурится Ульянов,Точа клинок карандаша.

Еще в нем удаль боевая,Еще о смерти не грустит,Но час пробьет... Земля сыраяЕго не примет, не простит.

Да, может быть

Мужик был злой и трезвый, как стакан.Речной вокзал закатом был украшен.Я речь повел, мол, видел много стран.Он оборвал:– А мне хватило нашей!

Я проглотил глухой обиды ком:– Да бог с тобой, коль ты такой везучий,Вон пароход, катись ты прямикомНа Север свой! – и кепку нахлобучил.

Как много их, копя к эпохе злость,Бродяжа тут – при силе и при хватке,Легко спилось и в сферы вознеслосьНа нефтяной сибирской лихорадке.

– Ну ладно, друг, ты тоже не дури! –Он взял меня за лацкан, – ну, манеры! –Я что скажу: да здравствуют цари –Хранители Отечества и веры!

Я так и сел на ржавый парапет:– Ах, боже мой, зачем такие страсти?Какая связь?– Прямой как будто нет! –Он похрустел браслетом на запястье.

И вдруг вскипел, выплескивая грусть.И, распалясь, кричал, как будто лаял:– Цари-то что! Поцарствовали, пусть,Алешку жаль – парнишку Николая...

Теперь мужик сглотил обиды комИ устремил в пространство взор колючий:– Я сам читал, как он его – штыком.Бандюга этот, Янкель... гад ползучий!

Со всех щелей повыползли они!Теперь бегут, почуяли оплошку.А было ведь – куда перстом ни ткни, –Везде они пануют...Жаль Алешку...

И тут он встал – большой – у лееров,Взвалил рюкзак:– Ну, ладно, посидели... –Потом с борта махнул мне, – Будь здоров!Не вешай нос, все сладится, земеля...

Потом зажглись на мачтах фонари,И, берега и воду баламутя. Вновь донеслось:«Да здравствуют цари!»Да. Может быть... При нынешней-то смуте.

Пусть потешатся