Ночь генерала - Вук Драшкович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И тут этот майский ливень неожиданно превратился в журчащую воду, которой он поливал плачущего сына, еще грудного, сидящего в желтой ванночке. Елица, купавшая ребенка, приговаривала: «Бунтарь, бунтарь, весь в отца».
И сразу же после этой картины, вызвавшей у него глубокий вздох, в его воспоминаниях раздалась музыка, и он увидел себя на какой-то вечеринке в Париже, танцующим с хорошенькой журналисткой, и услышал, как стоявший рядом слегка выпивший дипломат Чирич бросил ему шутливо: «Прижми покрепче, Дража. Елицы здесь нет, не увидит…» И тут как раз и появилась Елица, в фартуке, с подносом, полным еще горячих пончиков. Он даже почувствовал их запах. «Ты всегда останешься мальчишкой», – шутливо бросила она мужу, увидев, что он на четвереньках, с сыном Войиславом на спине, ползает вокруг столика, стоящего в углу гостиной.
Мысли и образы сменяли друг друга вне всякой связи, сейчас он видел похороны своего дяди Велимира, которые тут же исчезли из воображения так же внезапно, как и появились. «Давай, твою любимую», – жена протянула ему гитару, а он отнекивался тем, что время уже позднее, пора спать, что у него першит в горле от того, что он сегодня много курил. Это было тогда, когда они с женой, а с ними и Вера Матич и ее муж Райко Симич с дочерью-студенткой, Павле Видра и его жена проводили летний отпуск на Райце. В тот вечер они сидели у костра, разложенного в долине, до поздней ночи. Он вспомнил, что к ним присоединился и кто-то из местных жителей. Один из них, Тоша, извлекал из своей свирели просто невероятные мелодии. Этот усатый крестьянин с огромными ручищами был похож на дровосека, и от него трудно было ждать такого мастерства в музыке. Глядя на него и слушая его, трудно было представить себе, что такой мирный человек, с которым совершенно не вязалось слово «война», за подвиги в двух балканских и в Первой мировой войне награжден самыми высокими сербскими наградами. Тем летом, на Райце, Тоша ни словом не обмолвился о своем героизме, хотя его много раз просили что-нибудь об этом рассказать. Он в лучшем случае вышучивал и войну, и себя и сыпал анекдотами. А потом брал в руки свирель, и было видно, что он уносится в какой-то свой заповедник, в убежище, где нет ни смерти, ни голода, ни тифа, ни разорванных на куски человеческих тел, ни страданий. Елица в тот вечер у костра просила мужа спеть хотя бы кусочек из солдатской песни «Там, далеко», которую пела Сербская армия, вытесненная во время войны за пределы своей страны. Он долго отнекивался, и тогда Тоша, сказав: «Что ты ломаешься как девушка!», взялся за свирель и, видно, чтобы создать ему настроение, сыграл несколько тактов, а потом запел, хотя никогда раньше никто не слышал, как он поет.
От звуков его голоса все затихли. Вдруг по его щеке скатилась слеза. «Эх, мать твою, прослезился», – смущенно проговорил Тоша, вытирая лицо рукавом.
Тогда пальцы сами потянулись к струнам гитары, и Дража запел, глядя не на прижавшуюся к нему жену, а на Тошу, старую песню, которую Елица раньше никогда не слышала. Сейчас он вдруг поймал себя на том, что вслух повторяет ее слова. Он перестал ходить по камере и сел на кровать.
Она должна была вот-вот появиться. Что же я могу сказать Елице, что может она сказать мне? Сказать мне… ей нечего мне сказать. Она будет меня утешать, подбадривать, это я знаю заранее. К чему все это? Для нас двоих было бы лучше не встречаться этой ночью. Нехорошо, что она увидит меня таким. От меня прежнего остались одни развалины, да и о ней, наверное, можно сказать то же самое. Возможно, я с трудом узнаю ее. Почему же меня так обрадовали слова о том, что она придет? Наверное, мне захотелось услышать ее приговор, который облегчил бы мое состояние. Мне захотелось услышать от своей жены ложь о том, что я вовсе не потерпел поражение. Она такое умеет, она умеет все повернуть другой стороной и даже мое поражение представить как победу в каком-то высшем и далеком смысле.
Она скажет мне… Нет, Елица, все уже давно сказано. Он вздохнул и встал.
Ноги помимо его воли опять заходили по камере, а блуждающие мысли остановились на одном давнем споре между дочерью и сыном.
«Павел Корчагин – самый красивый, самый храбрый и самый лучший потому, что он коммунист», – Гордана даже отложила в сторону ложку.
«Какая ты глупая! – сказал Бранко. – Он стал коммунистом благодаря своим качествам, а не наоборот».
«Л почему ты любишь Тоню? – набросилась она на брата. – Из-за того, что она красивая и все такое или из-за того, что она комсомолка? В Белграде полно красивых девушек, но в буржуйку ты же не можешь влюбиться».
«Суп остынет, перестаньте болтать глупости», – вмешалась мать.
«Папа, рассуди нас», – воскликнула Гордана.
«Я, душа моя, думаю, что этот ваш Павка Корчагин – хороший и порядочный парень и что он был бы точно таким же, даже если бы не стал коммунистом, – улыбнулся он. – Ведь в конце концов ваши мама и папа в некотором смысле буржуи. Но ты же не можешь сказать, что из-за этого нас нельзя назвать порядочными людьми».
«Молодо – зелено, – покачала головой Елица. – Суп остынет. Ешьте, это будет умнее всего».
«Мама, ты не понимаешь всего величия той идеи, которая победила в России», – не унимался Бранко.
«Похоже, эта идея вносит разлад в семью, – она укоризненно посмотрела на мужа. И добавила: – Слишком много ты им позволяешь».
«У меня шина порвалась на велосипеде, а мама не дает денег на ремонт», – подал голос и Войислав.
«После обеда получишь деньги, сынок». – Она погладила его по голове.
«И что теперь? – спрашивал он сейчас сам себя. – За пару часов до казни рассуждать с женой о том, что внесло раскол в их семью? Спрашивать ее, на чьей она стороне? На стороне мужа и одного из сыновей или дочери и другого сына? Я потерпел поражение в собственном доме. Двое моих детей пошли за Тито, а один – за мной. Можно ли считать поражение отца победой сына? И наоборот? От своих собственных детей, на чьей бы они стороне ни были, я убежать не могу. Ни от кого из них я не могу и не хочу отречься, что бы они ни думали и ни чувствовали. Не могу и не хочу отречься ни перед самим собой, ни перед Богом, ни перед Елицей. Да, ни перед ней. И если она в этом сомневается, я должен ей об этом сказать. Дети – это то, что выше нас, что всегда наше, с кем бы они ни пошли по жизни. Так Елица, и должно быть. Почему ты захотела прийти? Что тебя заставляет – твои чувства ко мне или просто супружеский долг? И простила ли ты меня?»
«Мы больше не можем оставаться под одной крышей», – она встретила его неподвижно сидя за столом в столовой.
Была уже почти полночь, и он, как сейчас ему вспомнилось, удивился, что дети еще не спят.
«Ты опозорил и меня, и себя, и всех нас, – сказала она и бросила ему под ноги пустой чемодан. – Собирай вещи и сейчас же уходи!»
«Что с тобой? – он сел по другую сторону стола. – Что это за цирк?»
«И у тебя еще хватает бесстыдства спрашивать! – она вскочила. – Вон из моего дома! Ты не муж, не отец, ты не мужчина!»
«Ничего не понимаю. Успокойся. Ты что, сума сошла?» – недоуменно проговорил он.
«Это приличный дом, а не столовая для твоих шлюх. Убирайся!»
«Успокойся, прошу тебя. И тише, тише, соседи же могут услышать».
«Пусть все слышат! И без того все давно знают! Только я, дура, ничего не замечала. С ней и с ее мужем ко мне на обед, а вечером на любовное свидание. Фу! И как тебе только не стыдно?!»
«Ты что же, подозреваешь меня и госпожу Наталию? Елица, зачем ты слушаешь, что болтают злые языки!»
«Ты сказал, что поедешь на выходные в Ниш, по службе. А сам с Наталией в Соко Баню. Вот он, твой Ниш!» – и она заплакала.
«Но я просто заехал в Соко Баню по дороге из Ниша и там случайно застал…»
«Не лги! В Нише ты не был. Я знаю каждый твой шаг и каждую минуту».
«Кто ты такая? – не выдержав, закричал на нее и он. – Супруга и мать, жена офицера или шпионка? По какому праву ты за мной следишь? Я такое терпеть не намерен».
«А по какому праву ты меня так позоришь? Убирайся вон! – она открыла чемодан. – Чего ты ждешь, собирайся! Может, ты хочешь, чтобы я собрала твои вещи?»
«Никто не имеет права выгнать меня из моего дома и разлучить с моими детьми», – он схватил чемодан и треснул им о стену.
«Хорошо хоть вспомнил, что у тебя есть дети. Ну-ка, скажи, сколько твоим детям лет? В какой класс они ходят?»
«Папа, прошу тебя, останься!» – влетел в комнату Войислав и прижался к отцу.
«Иди отсюда», – вбежал Бранко и утащил младшего брата в гостиную. «Отец, мама права!» – крикнул он оттуда с заносчивостью гимназиста.
