В тусклом стекле - Джозеф Шеридан Ле Фаню

– Хью Питерс, милорд.

– Судя по имени, вы виг?

– Да, милорд.

– Где вы проживаете, мистер Питерс?

– На Темз-стрит, милорд, там на противоположной стороне – «Три короля».

– Целых три? Берегитесь, мистер Питерс, как бы и одного для вас не стало слишком много! И как же вы – честный виг, по вашим собственным словам, – оказались посвящены в якобитский заговор? Вот что вы мне объясните.

– Один человек, который мне небезразличен, был вовлечен в заговор, но, узнав, что планы заговорщиков далеко не так безобидны, как его уверяли, решил донести на них властям.

– Мудрое решение, сэр. А что он сообщает про участников? Кто эти заговорщики? Он их знает?

– Только двоих, милорд, но на днях его введут в собрание, и тогда у него будет и список, и более полные сведения об их планах: но прежде всего, пока его не заподозрили, он хочет выведать, чему они присягали, когда и где собираются. А когда он все узнает, к кому, по-вашему, милорд, ему стоит обратиться?

– Прямо к генеральному атторнею. Но вы сказали, сэр, это дело касается в том числе и меня? А что насчет этого заключенного, Льюиса Пайнвека? Он один из них?

– Не могу сказать, милорд, но у меня есть причины полагать, что вашей светлости лучше не браться за его дело. В противном случае вы, боюсь, проживете недолго.

– Насколько я могу судить, мистер Питерс, от этой истории сильно попахивает кровью и государственной изменой. Генеральный атторней знает, что делать в таких случаях. Когда мы снова увидимся, сэр?

– С вашего позволения, милорд, завтра – либо перед заседанием суда с участием вашей светлости, либо после. Я пришел бы сообщить вашей светлости о ходе событий.

– Приходите обязательно, мистер Питерс, завтра в девять утра. И смотрите, сэр, не вздумайте меня обмануть; если вы все же попытаетесь это сделать, то, Богом клянусь, я засажу вас в тюрьму!

– Да какой обман, милорд! Если бы не желание вам услужить и очистить свою совесть, разве потащился бы я в такую даль, чтобы поговорить с вашей светлостью!

– Хотелось бы вам верить, мистер Питерс; очень хотелось бы, сэр.

На том они расстались.

«То ли загримировался, то ли тяжело болен», – подумал старик-судья.

Когда гость с глубоким поклоном повернулся к двери, на его лицо упал свет и оно показалось судье неестественно белым.

– Черт его дери! – выругался судья, поднимаясь по лестнице. – Подпортил мне ужин.

Но если даже это было так, никто, кроме самого судьи, помехи не заметил; напротив, все явно остались довольны вечером.

Глава III

Льюис Пайнвек

Тем временем лакей, посланный вдогонку за мистером Питерсом, легко настиг этого немощного джентльмена. Заслышав шаги за спиной, старик обернулся, но при виде знакомой ливреи все его тревоги явно улеглись. С благодарностью приняв предложенную помощь, он оперся своей дрожащей рукой на руку слуги. Но, пройдя немного, старик внезапно остановился и произнес:

– Боже, не иначе как обронил! Вы ведь слышали, как она упала. Боюсь, глаза у меня слабоваты и спина плохо сгибается, но, если вы поищете, половина ваша. Это гинея, я нес ее в перчатке.

На улице было тихо и пусто. Лакей встал, как он выразился, на карачки и принялся осматривать тротуар в указанном стариком месте, и тут же мистер Питерс, который вроде бы совсем ослабел и едва дышал, вдруг огрел его что есть силы раз и другой по затылку чем-то тяжелым и, оставив свою бесчувственную жертву истекать кровью в канаве, повернул направо и с быстротой молнии скрылся из виду.

Через час, когда ночной сторож доставил окровавленного пострадавшего, у которого все еще кружилась голова, домой, судья Харботтл накинулся на лакея с бранью, заявил, что тот был пьян, пригрозил обвинением в предательстве хозяина за деньги, а под конец напророчил ему прямую дорожку от Олд-Бейли, за задком телеги, к Тайберну и плетку палача.

Несмотря на свой показной гнев, судья был доволен. Несомненно, он имел дело с профессиональным лжесвидетелем, которого наняли, чтобы его запугать. Хитрость не удалась.

«Апелляционный суд», каким его описал фальшивый Хью Питерс, то есть с полномочиями на смертоубийство, не сулил ничего доброго «судье-вешателю» вроде достопочтенного мистера Харботтла. Этот злобный и саркастичный представитель английской системы правосудия – в ту пору довольно жестокой, мерзкой и фарисейской – имел особые причины желать, чтобы именно его назначили вести процесс того самого Льюиса Пайнвека, ради которого и был предпринят описанный дерзкий розыгрыш. Он хотел этого всей душой и никому на свете не уступил бы сей лакомый кусок.

Конечно, о Льюисе Пайнвеке, насколько могло судить общественное мнение, судья знать ничего не знал. Стало быть, он будет вести процесс, по своему обыкновению, без страха и пристрастия.

Но разве мог Харботтл забыть сухопарого, облаченного в траур владельца дома в Шрусбери, у которого судья снимал квартиру вплоть до того момента, когда внезапно открылась скандальная правда о дурном обращении хозяина с женой? Этого