Вот пуля пролетела - Василий Павлович Щепетнёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рядом со мной по правую руку был Жуковский, по левую — Панаев, молодой литератор, легковесность которого искупалась живостью и разнонаправленностью. Он всё допытывался, каково будет направление «Нового Телескопа», а я рассеянно отвечал, что руководит журналом господин Аксаков, и я всецело полагаюсь на него — как, каким путем привести издание в гавань успеха.
— Между прочим, — сказал Панаев доверительно, — Краевский хочет сманить вашего Белинского к себе, в «Русский сборник», о чем ведет переговоры.
— В журналистике крепостного права нет, Белинский — человек вольный, и если захочет перейти в другой журнал, никто помешать не в силах.
— А каковы, к примеру, доходы Белинского в «Телескопе»? — спросил Панаев.
— Коммерческая тайна, — ответил я.
— Он утверждает, что ему платят три тысячи.
Я только покачал головой.
Из платежной ведомости «Телескопа» я узнал, что Белинский получал девятьсот рублей в год, но говорить о том не собирался. Если господин Краевский будет платить Белинскому три или даже четыре тысячи, пусть. Чем больше у конкурента расходов, тем лучше. А Краевский — конкурент, и конкурент серьезный.
Обед шёл своим чередом, и я продолжал ловить взгляды. Смотрели то на меня, то на Пушкина. Такая вот комбинация. Похоже, наш разговор о сути эпиграмм заинтриговал господ литераторов. Да какой разговор, там и половины разговорца-то не было.
И тут в зал вошёл посыльный и передал Краевскому конверт.
Еще одна эпиграмма? Срочная, аллюр три креста?
Но нет. Краевский открыл конверт, достал листок, прочитал и побледнел. От эпиграмм не бледнеют. Тем более от эпиграмм на барона с афедроном.
Краевский передал листок Одоевскому. Тот, прочитав, не побледнел, но поморщился, как от неприятного запаха, вдруг объявившегося у рыбы. Передал листок Жуковскому.
Я закусывал. Стол здесь неплохой. Да что неплохой, хороший стол.
— Государь не разрешил журнал, — сказал мне Панаев. — Так что…
Ясно. Вот уж сюрприз, так сюрприз.
Банкет оказался преждевременным. И собравшиеся стали расходиться.
Я подошел к Краевскому — попрощаться. Тот успокоился, вернул себе нормальный цвет лица, и сказал приличествующую случаю фразу, мол, увидимся в более удачное время.
— Удачное время не заставит себя ждать, — ответил я.
На пути к выходу меня перехватил Пушкин.
— Господин барон, не желаете ли прояснить, кого вы считаете моською?
— Моською?
— Вы сравнили автора эпиграмм с Моськой из басни Ивана Андреевича.
— А, ну да, ну да. Авторов эпиграмм — злобных эпиграмм! — и считаю. Моськами. Именно. А вы? Вы о ком подумали?
Пушкин побледнел куда сильнее, нежели до него Краевский.
— Вы должны понимать, что ваши слова не могут остаться без последствий! — сказал он, повернулся на каблуках и пошёл прочь.
— Он ведь тебя и на дуэль может вызвать, — озабоченно сказал Давыдов.
— Пусть. Напугать гусара дуэлью?
И мы отправились восвояси.
Нет, не буду я покупать кареты. Коляска лучше: и обзор, и воздух, и рессоры у моей коляски прекрасные. Не то в карете.
Через два часа, когда я уже подумывал о сне, Мустафа доложил, что меня хотят видеть два господинчика.
— Плохонькие господинчики, но какие есть, — сказал он.
— Проси.
Пришли.
— Поручик Астахов, — отрекомендовался один.
— Поручик Глеков, — отрекомендовался другой.
— Чем обязан, господа поручики?
— Мы пришли по поручению господина Пушкина, — начал, волнуясь, поручик Астахов. Лет ему двадцать три, двадцать четыре, и подобное поручение он, вероятно, исполнял впервые.
— И что же поручил господин Пушкин такого срочного, что потребовало позднего визита?
— Он требует либо публичного извинения, либо…
— Либо что?
— Либо дуэль, — выпалил поручик Глеков.
— Дуэль?
— Именно. Публичные извинения или дуэль.
— По поводу чего извинения?
— Это… Это вы должны знать сами.
— Вот что, господа. Дуэль — дело серьезное, не так ли?
— Несомненно, — слаженно ответили оба.
— Такие дела без секундантов не решаются. Вы дуэльный кодекс читали?
— Зовите секундантов.
— Ночью? Ночью нужно спать. Приходите завтра, часам к трем пополудни, и мы — с моими секундантами — решим это дело. Так или иначе.
— Хорошо, завтра к трем пополудни, — сказал Глеков с облегчением. Похоже, он опасался, что я прикажу Мустафе выбросить обоих вон.
Дуэль, значит?
Девятнадцатый век, девятнадцатый век…
Глава 12
Время прошедшее и время настоящее
17 сентября 1836 года, суббота
— Позвольте, господа, представить вам секундантов господина Пушкина. Поручик Астахов и поручик Глеков, я не ошибся?
Поручики Астахов и Глеков выглядели сегодня менее решительно, нежели вчера. Ночь утро, ясный день — достаточно времени, чтобы подумать, исчислить и взвесить. Секундантов в Сибирь не отправят, а вот разжаловать в солдаты — легко. Если дело плохо кончится. На то и рассчитано: чтобы секунданты стремились к примирению сторон. Всем же лучше будет.
— Нет, не ошиблись. Так и есть. Астахов и Глеков, — сказал Глеков. Астахов же только кивнул в подтверждение.
— А это — мои секунданты, генерал Давыдов и действительный статский советник Перовский.
Мои секунданты неторопливо встали с кресел, приветствуя поручиков. Этикет. А потом неторопливо же вернулись в кресла.
— Господа поручики, не сочтите за труд доложить ситуацию, — сказал я.
— Господин Пушкин, считая, что господин барон Магель своими словами нанес ущерб его чести, требует письменного извинения от господина барона. В противном случае он настаивает на поединке, — сказал Глеков.
— Браво, поручик, браво. Коротко и по существу. Я тоже не буду ходить вокруг да около. Я, барон Магель, никаких извинений, письменных ли, устных, господину Пушкину давать не собираюсь. Это первое. Если господин Пушкин желает стреляться — что ж, не могу ему в этом отказать. Это второе. Более того, я настаиваю, что право стреляться с господином Пушкиным закреплено за мной, и господин Пушкин не должен вызывать кого-либо на поединок и отвечать на вызовы до тех пор, пока не уладит дело со мной. Это третье.
Поручики переглянулись.
— Это справедливо, — сказал Глеков.
— Справедливо, — согласился Астахов.
— Но прежде, чем обговаривать условия поединка с моими секундантами, следует устранить препятствие.
— Какое препятствие? — с надеждой спросил Глеков.
— О, простое. Господин Пушкин должен мне денег. Сумму я называть не стану, господину Пушкину она известна. Скажу лишь, что сумма значительная. А должник не имеет право стреляться с заимодавцем на поединке, не расплатившись сначала по долгу. Насколько мне известно, дела господина Пушкина находятся в расстроенном состоянии, и получить долг после его смерти будет затруднительно. Согласитесь, целить в господина Пушкина, зная, что этим выстрелом лишусь крупной суммы, как-то не с руки.
— Он… Господин Пушкин должен вам?
— Именно. Он задолжал
