Полукровка - Елена Чижова

«Вот, это Мария, ваша внучка», – сухой материнский голос шелестел за ее спиной. Маша замерла. Она смотрела на бабушкины руки, которые должны были вот-вот распахнуться... Сухонькая ладонь поднялась над Машиной головой. Бесцветные внимательные глаза осматривали ее лицо: нос, губы, подбородок. «Ты – дочь моего любимого сына», – бабушка Фейга сказала и отвернулась. Ушла в дом.

Больше они не виделись. Маша вспомнила: ночевать остановились у других родственников. Кажется, у папиной двоюродной сестры.

Отрезок памяти закончился. Она отняла пальцы от лба, и мысль, отпущенная на волю, побежала, захватывая насущное: Оськина любовная история. Конечно, такие истории случались и раньше, но на этот раз все выглядело подругому. Маша подумала: всерьез. Прежде тетя Клара не била тревогу. Относилась к его личной жизни так, словно Оська был барчуком, от случаю к случаю заводившим интрижку с очередной горничной. Сравнение, пришедшее на ум, честно говоря, хромало. Социальных претензий у тети Клары не было и быть не могло. Однако в том, что стояло за словом не наша, никаких сомнений не было. Вдумываясь внимательно, Маша пришла к выводу, что на этот раз отлично понимает тетку. Вульгарная блондинка. Воображение нарисовало девицу, сидящую в низком кресле нога на ногу... Женится, будут приходить вдвоем. Эта дура будет говорить всякие глупости. «Вот именно. Не наша».

В отличие от тети Клары, она вкладывала в это слово совсем другой смысл.

Раньше брат был не прочь поболтать. Теперь, похоже, затаился. Как бы то ни было, следовало разузнать подробности. Для начала хотя бы познакомиться. Сидя за письменным столом, Маша обдумывала план. Как будто в первый раз, принятая волчьей стаей, выходила на охоту – собиралась идти по чужим следам.

На просьбу о помощи брат откликнулся сразу. «С математикой? Конечно, приезжай! Если срочно, давай сразу».

В Оськиной квартире никого не было. Быстро осмотревшись, как будто пошарив по углам, она не заметила ничего подозрительного. Письменный стол, заваленный книгами. В ванной одно махровое полотенце.

Маша вернулась в комнату и уселась в низкое кресло. Задав пару вопросов, ответы на которые знала заранее, она захлопнула учебник и спросила про бабушку Фейгу.

– Бабушку? Конечно, помню, – Иосиф удивился.

– Она... Когда папа женился на маме... Она... не радовалась?

– Увы... – брат отвел глаза.

– Я хочу знать.

– Ну что тут... – Иосиф начал неохотно. – Дядю Мишу она любила. Материнская гордость. Остальные учились не ахти как...

Из Мозыря они уезжали один за другим – братья и сестры, не хватавшие звезд с неба. Один пошел на завод, другой выучился на счетовода, младшая сестра стала фельдшером. Машин отец начал с фабзавуча, но, поработав год-другой не то токарем, не то фрезеровщиком, запросился в высшее учебное заведение, куда и был направлен без отрыва от производства, так что перед войной – годам к двадцати пяти – имел в кармане диплом отличника Политехнического института. Преподаватели прочили ему блестящее будущее. Братья и сестры постепенно обустраивались, получали жилплощадь, кто комнату, а кто и две. В те времена это, в общем, было нетрудно: город стремительно пустел.

– В тридцатых? – Маша смотрела опасливо.

– И в двадцатых, – брат кивнул. – Правда, тогда в основном на запад. Потом все больше на восток... – он усмехнулся.

Маша не заметила усмешки:

– Значит, приехали и заняли чужое?

– Ну... Если учесть, что жилищное строительство начали только при Хрущеве... – Иосиф снова кивнул.

– У моей бабушки, – Маша выделила словом, – и раньше была своя квартира. До революции, – она сказала с напором. – Потом разбомбили. В войну.

– До войны, – возвращаясь к семейной истории, Иосиф откинулся на диване, – бабка с дедом жили в своем Мозыре, и не помышляя о переезде. Собственно, будь бабкина воля, она не отпустила бы и детей. Но дед уперся: нечего им тут делать. А может, – Иосиф почесал в затылке, – не надеялся прокормить...

– А чего рожал?

– Ну, милая моя... Тогда все рожали. Как говорится, сколько бог пошлет. Еврейский бог на эти дела щедрый... – брат хихикнул довольно, словно щедрость еврейского бога относилась и к нему. – Жен у нашего деда было три: Нехама, родившая старшую Соню и Розу; Мирра, родившая Сарру и Гисю; и, наконец, Фейга, рожавшая по одному в год: Иосифа, Макса, младшую Соню, Бориса, Мишу, Наума и Клару – в общей сложности еще семерых.

Маша засмеялась. В исполнении брата их семейная история звучала по-библейски.

– Вот-вот, – брат засмеялся в ответ. – Авраам родил Исаака, и прочая, и прочая. Разница в том, что за библейских старцев отдувался один Шендер. Причем жены его мерли как мухи. Кстати, – Иосиф воздел указательный палец, – своей фамилией мы обязаны старшей жене. Если б не она, так и остались бы Ярхо. Дело темное, не то регистрация, не то перепись... В общем, Арго записали с Нехаминых слов. Видать, старушка учила древнегреческий, – он усмехнулся невесело.

– Ага, – этой истории Маша не знала, но охотно поддержала шутку. – Вот именно. Тайком.

Мельница молола во все жернова, однако жили голодновато, впрочем, как и все остальные. Дома разговаривали на идише. Лет семи мальчиков отправляли в начальную школу – хедер, где слушателям давались начатки еврейской премудрости, естественно, на иврите. Девочки в школу не ходили, почитывали книжки, какие – брат понятия не имел. Библейский рассказ грозил стать нескончаемым. Чего стоило подробное описание того, как все они отправлялись в Ленинград, без денег, без профессии, без языка.

– Тебе не кажется это странным? – Маша перебила.

– Что именно?

– Ну не знаю... Большой город, соблазны, мало ли с кем свяжутся... – на этот раз она имела в виду блондинку, но брат понял по-своему.

– В двадцатые? Вря-яд ли... Простые ребята. Приезжали из своих местечек. И кому они были нужны? Нет, – он покачал головой. – В те времена действовали строго по гомеопатическому принципу: подобное с подобным.

– А папа?

– Дядя Миша – исключение. Перед войной у него была русская девушка. Насколько я знаю, умерла в блокаду. А потом приехала бабушка Фейга, поселилась у Сони...

– Да, я знаю, – Маша отозвалась коротко. – Привезла Сониных детей. И что дальше?

– Ну что? Мечтала о невестке-красавице.

– Еврейке? – она произнесла, сделав над собой усилие. – Смешно.

– Да уж, обхохочешься, – на этот раз брат откликнулся тихо и грустно. – Чайник поставлю, – он отправился на кухню.

Шкаф, задвинутый в угол, манил закрытыми створками. Маша открыла осторожно. Стопка рубашек, выглаженное постельное белье, цветные полотенца. За левой створкой висели куртки и костюмы. Для верности Маша принюхалась: женщиной не пахло.

Она закрыла и пошла на кухню.

– Твоя мама была красавица, – ополоснув чайник, Иосиф засыпал заварку. – Глаза, глядевшие на Машу, стали грустными, как будто эта красота каким-то образом относилась и к его жизни. – Я был мальчишкой, но, поверишь, и потом не встречал женщины красивее.

Виновато пожимая плечами, Иосиф говорил о том, что братья и сестры бились до последнего. Бабушка Фейга вела себя тихо, скандалов не устраивала, но чахла день ото дня. После свадьбы, которую сыграли прилично, она уехала к себе в Мозырь.

– Вот так-то, – он закончил неуверенно, и Маша поднялась. Подоплека пересадочной истории становилась ясной: даже ради любимого сына бабушка не желала признать полукровки.

«Ну и черт с ней!» – застегивая сумку, Маша думала о том, что ей нет дела до этих местечковых приезжих, занимавших пустые ленинградские комнаты, но так и не ставших ленинградцами.

Брат возился на кухне, убирая со стола.

В ванной струилась вода. «Вешалка, шкаф, ванная... – Маша прислушалась. – Второе полотенце могли и убрать».

– Я вымою руки.

Она вошла и защелкнула дверь. Плетеная корзина с грязным бельем стояла под раковиной: тот, кто заметал следы, мог выпустить из виду. Взявшись за крышку двумя пальцами, она приподняла осторожно.

Он лежал на самом дне. В корзину его сунули комком. Черенки роз, вышитые золотыми нитями, надломились.

Даже теперь, получив ясное доказательство, Маша не подумала про Валю. Тихая сутулая девочка, приехавшая из провинции, которую однажды – не то в шутку, не то всерьез – она назвала пионеркой, не могла быть блондинкой брата. Вымыв руки, она вытерлась насухо и швырнула полотенце на край.

Брат сидел в кресле. Маша вошла и остановилась в дверях.

– Если хочешь знать, твоя мама звонила моему отцу. Не догадываешься – зачем?

– Отчего же? Догадываюсь, – Иосиф ответил спокойно. – И что из того?

– Отец собрался с тобой побеседовать. Думаю, будут отговаривать. Если я, конечно, поняла правильно. Она русская?

Брат молчал.

– Если ты явилась для этого... – он смотрел в сторону. – Тебе не кажется, что сейчас ты несешь бред собачий?