Слишком личное - Наталия Костина

На периферии, где было не так горячо и где имелась возможность на какое-то время перевести дыхание, он чувствовал себя свободнее, чем в столице. Здесь было не так страшно, поэтому он инстинктивно передвигался все глубже и глубже, пока не добрался до теплого Ташкента, где провел почти два года. Но и здесь, тяготясь вынужденной остановкой, он чувствовал, что засиделся. Несмотря на то что Липчанский никогда не рвался вперед, не выгрызал у судьбы наград и должностей, не топил товарищей, он все более и более становился на виду. И это выдвижение стало чрезвычайно опасным. Очень скоро и за ним могли прийти… В углу передней его скромного ташкентского жилища постоянно стоял маленький чемоданчик со сменой чистого белья и небольшим набором предметов первой необходимости. Однако Аристарх Сергеевич все-таки больше надеялся на свою счастливую звезду. И она его не подвела.

Время перемалывало своими огромными жерновами тех, кто стоял выше его, рядом с ним и даже находился ниже. Люди, еще вчера ходившие на работу, смеявшиеся, покупавшие на день рождения торт в соседнем магазине, в одночасье бесследно исчезали – с женами, детьми и даже второстепенными родственниками. Исчезали, не оставляя после себя никаких примет своего существования, как будто и не было никогда на свете этих людей. Но на любой мельнице всегда найдется зернышко, пережившее хозяина. Липчанский, все-таки покинув насиженный Ташкент, снова жил, работал и строил свою карьеру. Продвигался он осторожно, зигзагами, по чуть-чуть, понемногу, боясь сделать лишнее или неловкое движение.

К началу войны, когда после переподготовки его снова с повышением перевели на службу в столицу, чувство надвинувшейся на него незримой тени настолько обострилось, что он перестал спать с трех до пяти утра, в самое время арестов. Войну, которую давно предвидел, он принял с каким-то странным облегчением и одним из первых был мобилизован на фронт. Армия нуждалась в политработниках, квалифицированных кадрах с юридическим образованием, подкованных и политически грамотных. Однако повоевать на передовой ему почти не пришлось – в должности военного прокурора он был далек от линии фронта, но весьма и весьма близок к той опасной черте, переступать которую было нельзя. И он держался в тени, работал как одержимый, стиснув зубы, – и выжил.

В личной жизни ему повезло меньше – перед самой войной он женился. Женился, можно сказать, случайно, приняв за большое и светлое чувство томление плоти. Супруга на поверку оказалась человеком недалеким, мелочным, вздорным, любительницей сплетен, и, не случись войны, неизвестно, когда и как он бы с ней расстался. Однако семейным человеком ему пришлось числиться недолго. И жена, и ее мать, вместе с которой она направлялась в эвакуацию, погибли при бомбежке. Бомба, прямым попаданием упавшая на эшелон, разнесла вагон, в котором они ехали, буквально в щепки.

Аристарх Сергеевич не слишком разбирался в архитектуре. Шествуя победным маршем с армией-освободительницей через всю Европу, он не был тронут чудом уцелевшими шедеврами зодчества той или иной освобожденной Красной Армией и разгромленной дважды прошедшимися по ее территории военными армадами страны. Но острым взглядом прирожденного аналитика и постоянно меняющего жилье квартиранта он отмечал несомненную разницу в быте простого рабочего, скажем, какого-нибудь заштатного литовского местечка и такого же российского рабочего, хотя бы и проживающего в столице его родины Москве.

И когда наши войска форсированным победным маршем вошли в покоренную Германию, старший советник юстиции Липчанский был поражен: то, что осталось от массированных бомбовых атак – был ли это простой сельский дом или же квартира на какой-нибудь из центральных «штрассе», – все дышало сбереженной до конца необычайной аккуратностью, чистотой и порядком. Простые немецкие фермеры спали под пуховыми атласными одеялами и пили из толстых фарфоровых кружек кофе. Их жены носили шелковые платья, туфли на каблуках и шляпки с перьями. «Наше же мужичье сиволапое в деревне, – думал Липчанский, – даже не знает, как чай правильно заварить, а здесь – ты смотри! – и кофе, и занавески кружевные на каждом окне, и картинки в рамочках на стенах…» Причесанные, несмотря на войну, испуганные фрау и фройляйн – в чулках, в опрятных чиненых платьях, с дрожащими, но накрашенными губами.

Военный прокурор Липчанский в быту был скромен. Несмотря на имеющиеся огромные возможности, после Победы он вывез из Германии всего один вагон с мебелью, картинами, фарфором, драгоценностями и мехами. Однако кроме придирчиво отобранных им лично материальных ценностей Аристарх Сергеевич вывез также и твердое убеждение, что свой новый дом он устроит по немецкому образцу. Мыслями этими он, разумеется, ни с кем не делился, поскольку мысли у прокурора Липчанского, прямо сказать, были крамольные.

После окончания Нюрнбергского процесса, в сборе обвинительных материалов для которого ему довелось поучаствовать, из действующей армии он был вновь переведен на гражданскую партийную должность. Он снова пошел в гору, получив заслуженные награды, и после повышения и краткого отдыха ездил по всей стране инспектировать других руководителей, рангом пониже. Вагон с добром стоял нераспакованным в надежном месте – с новым домом у Аристарха Сергеевича пока не ладилось. Не было ни постоянного жилья, ни жены, ни детей, о которых мечтал разменявший уже пятый десяток генерал в отставке. Некому было передать добро, не для кого было обставлять комнаты уютным бидермейером[4] и вешать плюшевые портьеры с атласной подкладкой и круглыми бомбошками по краям.

Женщины, разумеется, в жизни Аристарха Сергеевича были и до войны, и даже в краткое время его неудачной женитьбы, и после. По окончании войны, при тотальном дефиците мужского населения, выбор женщин был особенно велик. Однако никто не цеплял задетое Германией его уже немолодое сердце – бабы почему-то все время попадались ему крупные, краснощекие, громкоголосые, а он жаждал красоты утонченной, аристократической арийской бледности. Все никак не шли у него из памяти перепуганные немочки – в перелицованных, но перекроенных по моде платьишках; желудевый кофе пьют, морковкой заедают, а губки кривят надменно: русские варвары! Да и в самом деле варвары – в российских деревнях и туалетов нет, ходят, как и десять веков назад, «до ветру».

О деревне он знал не понаслышке – сам был уроженец небольшого хутора из-под Воронежа; и внешность у него была типично русская – круглое лицо, да и вся фигура несколько округлая, поредевшие слегка на темечке волосы неопределенного мышиного цвета и глаза тоже не поймешь какие – то ли серые, то ли зеленые. Словом, обычный русак, одень его как колхозника или рабочего – рядом пройдешь, не заметишь. Но, тем не менее, личностью Аристарх Сергеевич был выдающейся. Происходил он из крестьянской семьи и ум имел крестьянский же, цепкий, как и по наследству доставшуюся хозяйскую хватку. Своим умом Липчанский, можно сказать, и вышел в люди и, по достоинству ценя себя, считал, что такой человек, как он, может иметь свое мнение, хотя бы и отличное от мнения иных.