Линии (Lignes) - Рю Мураками

— А почему вы мне перезваниваете? — сразу спросила она.

— Ваш голос напоминает мне голос моей матери.

Здесь Чихару не лгала. Действительно временами голос этой дамы напоминал ей материнский выговор.

— Дело в том, что мама болеет и не может ни ходить, ни говорить. Поэтому я очень взволновалась, когда услышала ваш голос.

А вот тут Чихару слукавила. Ее мать вовсе не лежала, прикованная к больничной койке. В прошлом году она вторично вышла замуж и теперь жила в Сингапуре. Ее нового мужа Чихару ненавидела лютой ненавистью. Она полагала: лучше умереть, чем жить с таким типом под одной крышей. Вообще Чихару была уникальной девушкой. Ее мать была много младше ее отца, то есть своего первого мужа. Отец Чихару работал в заурядном издательстве, и сам был человек ничем не примечательный. Он умер от болезни печени, когда Чихару исполнилось восемь лет. Тогда мать купила довольно удобную однокомнатную квартиру, выходившую окнами на железнодорожную ветку, на деньги, полученные по страховке. Мать не имела никакого специального образования и при этом умудрялась трудиться на трех работах. Только благодаря ей Чихару смогла поступить в очень престижный частный лицей. «Зачем мать столько работала? Ради того, чтобы отправить меня в этот лицей? А была ли она счастлива хоть когда-нибудь?» — мучилась Чихару. Ей постоянно хотелось закричать: «Ты счастлива, мама?», но она не осмеливалась. Больше всего она боялась услышать «нет». Чихару очень хотела, чтобы мать была счастлива. А вдруг мать скажет ей, что Чихару была самой большой ошибкой в ее жизни? Когда Чихару заканчивала школу, матери стукнуло тридцать пять. Но она все еще оставалась красавицей. Вот тогда-то и встретила этого мужика. Он работал в социальной службе, и Чихару сразу же возненавидела его манеру держаться и этот особый покровительственный тон, которого он придерживался в разговоре с ней. Она стала дерзить ему, что доводило внешне благообразного господина до белого каления. Мать скоро утомилась разнимать эту парочку… и выбрала его. «Ну и что, и без вас прекрасно обойдусь», — заявила она матери, когда та уже поднималась по трапу в самолет. «Мама, ты счастлива?» — захотелось ей крикнуть вдогонку, но она опять не посмела. В конце концов Чихару пришла к выводу, что лучше будет немного подождать и, когда она будет уже совсем взрослая, задать матери этот вопрос. Мать не знала, что дочь бросила учебу. Сама Чихару полагала, что это ее личное дело. Проблема заключалась не в том, знает мать о чем-то или же нет, а в том, счастлива ли она.

— Привет, Чихару! Ты всегда звонишь чуть свет! Как дела?

Сколько же на свете одиноких стариков! И они никогда не раздражаются на анонимные звонки. Иногда Чихару задумывалась, а почему она разыгрывает из себя такую примерную девочку в беседах со «знакомыми»? Умненькую и миленькую девчушку пятнадцати лет, у которой мама от непосильной работы схлопотала инсульт и теперь лежит парализованная. Несчастную девчонку, которая должна вкалывать с раннего утра до поздней ночи, чтобы платить за лечение матери. А что бы произошло, если бы она перестала лгать? С одной стороны, она лишилась бы удовольствия поболтать со старушками… С другой стороны, если бы она не начала принимать наркотики, то и никакого удовольствия в этой болтовне не видела бы.

— Я хочу связать тебе свитер. Ты будешь его носить? Прости, но я еще не знаю, что ты предпочитаешь. Мне кажется, что молодежь нынче не носит свитера ручной вязки…

— Ну что вы! В прошлом году это было очень модно.

— Вот и прекрасно! А ты точно захочешь его примерить?

— Вообще-то я сильно занята… Думаю, вряд ли у меня будет время подъехать к вам. Вы не обидитесь?

— Ничего страшного. Я прекрасно знаю, что ты много работаешь. Я пошлю его тебе по почте. Через службу доставки это займет дня два, не больше. А где ты живешь?

— Мусаи-Сакаи, Секи-тё, два.

— В Секи-тё? Вот это да! Правда? Дело в том, что когда-то я тоже жила в Секи-тё.

И старушка окунулась в воспоминания. Даже если иногда они и оказывались горькими, голос старушки все равно замирал от счастья. Чихару не прерывала ее.

— А скажи мне, существует ли еще остановка «Секи-тё, два» для автобусов компании «Канто»?

— Да, есть такая.

— А не помнишь, не стоит ли на улочке, что выходит прямо к остановке, синтоистский храм? Там должно быть дерево. Прямо перед храмом должно расти большое дерево гинкго.

— Э-э-э… нет, не вижу.

— Должно быть, срубили… В те времена я любила осенью собирать его плоды. Ты знаешь, как они называются?

— Гинна?

— Да, верно. У них ужасный запах. К тому же он остается потом на руках. Я тогда училась в школе для девочек. Мне было что-то около восемнадцати… К этому храму приходил студент из университета Васеда. Он всегда сидел там и читал. А я смотрела на него, и даже издали было понятно, что читает он какую-то ужасно трудную книгу. Я терпеть не могла этот запах от плодов гинкго и больше не наклонялась за ними. Наверно, поэтому он и запомнил мое лицо. Ну, в общем, так и познакомились. Но почти не разговаривали… Ну конечно, если бы это случилось теперь, над нами бы очень смеялись!

— И чем же вы занимались?

— Как чем занимались?

— Ну хорошо… Вот вы больше не собирали гинна, вы не разговаривали. Так что же вы делали?

— Просто смотрели друг на друга.

— Только смотрели?

— Да… Но, видишь ли, там было очень красиво. Листья гинкго были такими желтыми, что глазам становилось больно. А сквозь них просвечивало осеннее солнце… Земля вокруг была вся усыпана опавшими листьями. Когда налетал ветер, тени от листьев казались такими огромными.

И создавалось впечатление, будто земля качается под ногами…

Чихару обожала эту даму, у которой даже воспоминания были исключительно счастливыми. Вчера вечером она проверила количество своих «знакомых» — их оказалось восемьдесят.

Чтобы дозвониться до следующего «знакомого», ей было нужно набрать еще пятьсот шестьдесят два номера. На сто двенадцатый раз трубку схватил мужчина: «Эй, кто это? Ах ты дырка в жопе!» Чихару успела только пролепетать: «Алло, алло», но парень на том конце провода уже рвался в бой:

— Слушай, ты, кусок дерьма! Я вам уже сказал: если бы вы меня хотели найти, то уже давно нашли бы! Давайте, приходите! Рискните, пидора-сы! Почему вы ее закрываете? А? Я прекрасно понял, что вы хотели сделать. Вы только что говорили по радио. Тот мужик на радио — готов биться об заклад, что он ваш приятель! Что? Да, да, «По вашим заявкам»!.. Что, угадал? Пол Десмонд, Стэн Гетц, Уэс Монтгомери… Это послание для меня? Я все понял. Послание. Пол Десмонд — альт-саксофон, Стэн Гетц-тенор-сакс и Уэс — гитара. Ей-богу, это послание! Я понял, почему вы прицепились ко мне!

Он долго еще орал, но связь прервалась. Сугино заглянул в трубку и снова взвился:

— Ах вы придурки, вы даже не знаете, что в Бангкоке я купил ствол!

XIX — ЮКО-2

Сугино подумал, что ствол в Бангкоке все-таки стоило купить. Ту поездку он запомнил очень хорошо. «У меня еще не всю память отшибло. Этот парень вряд ли припрется прямо сейчас, даже если ему захочется помучить меня. А если он грохнет меня на месте… что ж, тогда прощай, удовольствие! К тому же ему трудно будет найти кого-нибудь другого…» — пробормотал он. Потом снова поднес к глазам бинокль и стал изучать улицу, на которую выходили окна его квартиры.

Сугино жил в клоповнике, приютившемся на задворках старого торгового квартала, недалеко от развязки, что соединяла дороги на Иокогаму, Кавасаки и Токио. Из окон была видна железнодорожная линия, по которой стремительно проносились красные, как фасоль, поезда. Пути были проложены в непосредственной близости от стен дома, так что до поезда можно было дотронуться рукой. Каждый раз, когда мимо проходил очередной состав, все стены ходили ходуном. Полгода назад Сугино ушел с фабрики музыкальных инструментов, где он проработал шесть лет. Он бросил работу по субъективным причинам. Когда его перевели из отдела технического развития в отдел продаж, он понял, что ему ничего не остается, как уволиться. Он никогда не считал себя продавцом. В конце концов вместе с ним ушло еще около сотни работников. Профсоюз, боровшийся за улучшение условий труда, посчитал Сугино предателем и шкурником. Тем не менее ему выплатили страховку, которая могла помочь продержаться на плаву года два, если он, конечно, переедет в более дешевую квартиру. Вдобавок из-за своего увольнения он потерял лучшего друга, с которым не расставался со студенческой скамьи. Друг был представителем профсоюза на его фабрике. Разумеется, Сугино больше переживал из-за разрыва с товарищем, а не из-за глупого увольнения. Они познакомились в электротехническом институте, ходили в один и тот же джазовый клуб, а потом оба поступили на работу на это предприятие. Тогда Сугино верил, что они останутся друзьями на всю жизнь.