Греческий огонь - Никос Зервас

— Господи! Ты же можешь всё. Сколько раз Ты приходил на помощь мне, Ване Царицыну, когда, казалось, всё — завал. Прошу, помоги. Отцу помоги, не за себя прошу.

Стало светать. И Ваня испугался этого света. Будто занавес стал раскрываться — медленно, неотвратимо. Да, да, занавес, скоро, сегодня (!) он раскроется, и Иван-дурак в красной скоморошечной рубахе предстанет перед тысячью глаз. С расхристанной душой, жалкий, запутавшийся, одинокий. Он опять глянул в письмо. И опять — как по глазам хлестнуло стыдом. «Господи!»

Уже под самое утро он забылся. А открыл глаза — первая мысль жестоко пробила сонный разум: «Сегодня. До шоу осталось несколько часов».

Он уже вышел из метро и направлялся в сторону Красной площади. Зазвонил мобильник. Знакомый набор цифр — мама. Ростов-на-Дону. Ваня отошёл в сторонку, стал почти впритык к красному зданию музея Ленина.

— Я слушаю, мама.

— Сынок! — голос мамы был не такой глухой, как обычно. — Сынок, отцу лучше, он открыл глаза! Врачи говорят: всё не так плохо.

Иван радостно рванулся к ГУМу. Потом зачем-то остановился, побежал назад, к метро, купил мороженое, два раза лизнул: больше не захотелось. Он расстегнулся и с удовольствием подставил лицо лёгкому морозному ветру. Всё не так плохо! Отец открыл глаза. Эх, сейчас бы ворваться в казарму, наволтузиться вдоволь с братьями-кадетами, обрадоваться радости в глазах Пети Тихогромова. Эх, Петруша, прости меня, дурака Ивана…

Звякнули куранты. Шоу. Сегодня. Уже скоро. Пора идти.

У Спасской башни Ваню ждали Ася и Надя Еропкина. Он бросился им навстречу.

— Ваня, мы за тобой! Тебе надо… Тебя старец ждёт, здесь недалеко, в Казанском соборе. Пошли, Ваня, очень тебя прошу! — Асенька тронула Ваню за рукав. Надя молчала и только строго смотрела на Царицына.

— Девочки, моему отцу стало лучше, он глаза открыл. Вы понимаете?

Ася перекрестилась.

— Слава Богу! — и повторила тихо, но настойчиво. — Тебя ждёт старец. Пошли.

И они пошли. Нет, побежали по скользкой от мороза брусчатке, назад, к Казанскому собору. Ваня ни о чём не спрашивал. Счастливое сердце нелюбопытно. Раз Ася говорит — значит, надо.

Справа, у подсвечника перед Казанской иконой стоял старец. Поднял на Ваню глаза: опалил строгостью. Геронда! Ваня заморгал часто-часто. Перед ним стоял Геронда. Тот же наклон головы, та же старенькая ряска. Но главное — те же глаза.

Всё знают эти глаза, про всё ведают. Можно даже не рассказывать.

— Ну, рассказывай, раб Божий Иван, сколько ты дров наломал? Видать много, раз покоя душа не находит.

Так и есть. Всё знает. Долго шла исповедь. Ваня почти скулил под епитрахилью, выцеживая из себя всё накопившееся непотребство. Старец слушал молча, не перебивал. Шмыгая носом, раб Божий Иван поднялся с колен. Поцеловал крест и Евангелие. Старец спросил его строго:

— Ты всё понял?

Острый, пахнущий ладаном палец старца ткнулся Ивану в грудь: «Здесь Империя. Здесь восстанавливай. А теперь поспешай, опоздаешь».

— Туда, на сцену? Не хочу, мне стыдно. Не могу.

— А вот теперь, брат, надо, — улыбнулся старец. — Раньше, когда тебе очень хотелось, то и не надо было. А теперь, коли ты совсем не хочешь, как раз и полезно тебе будет пойти.

Продюсер Ханукаин давно мечтал побывать на знаменитом объекте «М». И вот за пару часов до начала новогоднего шоу милая Сарра Цельс повела его поклониться главному алтарю Принципала в России, проводить старый год глотком волшебного вина и посмотреть, как подготовилось к мероприятию подземное крыло Лиги. Жёлтый автомобильчик привёз режиссёра на Софийскую набережную, во двор страшного, подслеповатого дома. Отсюда, из полузатопленного подвала, из лабиринта заброшенного сталинского бомбоубежища, был таинственный ход под Москвой-рекой. Со времён чернокнижника Брюса, верного соратника Петра Первого, никто, кроме московских колдунов, не знал, где проходит этот древний тоннель, построенный ещё при татарской царице Тайдуле для того, чтобы обезопасить обитателей ханского двора на случай внезапного погрома московитов.

Был, правда, один человек, который мог, теоретически, разгласить тайну подземного хода: лет пять назад из капища, буквально из-под ритуального ножа, ухитрился сбежать пожилой бомж. Как это произошло, никто до сих пор не понял (вряд ли колдуны довольствовались тем объяснением, которое имелось у самого беглеца, что, мол, «Богородица спасла»).

Однако колдуны были уверены, что беглый бомж прожил недолго: вслед ему напустили столько проклятий и порчи, что хватило бы на целый океанский лайнер типа «Титаника».

Сарра вела режиссёра привычной дорогой по холодной и чёрной подземной трубе. Здесь уже накопилось немало современного мусора, занесённого чернокнижниками: смятые пивные банки, салфетки, бумажные пакеты и битое стекло. Между тем примечал Ханукаин и любопытные артефакты древних времён: крюки и обрывки цепей, торчавшие из каменной кладки, обломки древнего оружия. Согласно древней клятве, принесённой ещё каббалистом Схарией (мудрейший старик в своё время активно пользовался этим подземельем, для того, чтобы «чудесным» образом проникать в Кремль «сквозе белокаменны стены»), ничего нельзя было забрать с собой из этого подземелья — иначе нарушался вековой договор с даймонами, охранявшими местные клады. В одном месте из-под земли торчало золочёное яблоко старинного меча.

— Не вздумайте прикасаться, — с нервным смехом предупредила Сарра. — Иначе мы не выйдем наружу живыми. Здешние даймоны не шутят, их привязали к этой дыре много веков назад. Представьте, Изя, сколько злобы у них накопилось.

Внезапная смена декораций поразила чуткое восприятие продюсера: как неожиданно после сырого средневекового подземелья за сверхсовременной бронированной дверью запахло восточными курениями, послышался треск соломы в небольшой жаровне перед глиняным саблезубым идолом. Ханукаин вошёл в полумрак подземного капища, с удивлением вдыхая аромат сандала, розового масла, палёной шерсти и жареных кошачьих внутренностей, шипевших на решётке жертвенника. Старая ясновидящая ведьма Эмма Розгинская приветственно распахнула крылья пыльной восточной шали и покатилась в своей каталке навстречу:

— Ах, милая Саррочка! Кого же ты привела? Да неужели же это наш любимый Изенька? Ах, вы мои хорошие! Да я же ж вам чаю налью!

И тут же, позабыв про чай, Эмма Феликсовна начала, захлебываясь от радости, докладывать:

— Мальчишка — наш, с потрохами! Вы знаете что? Совершенное крушение русской защиты! Я держу его на поводоч-ке, можно крутить в любую сторону.

Она показала на дно серебряного блюда, в котором застывали сгустки свинца.