Босс - Гарольд Роббинс

Я знаю, что Вам очень хочется вернуться к гражданской жизни, к семье, к управлению вашим бизнесом, поэтому приказ Министерства обороны наверняка станет для Вас хорошей новостью.

Еще раз позвольте выразить Вам личную благодарность за Ваши усилия в достижении общей победы.

Подписал письмо Франклин Делано Рузвельт.

— Этого я и боялся, — тяжело вздохнул Джек.

— И это тоже влияние войны. — В голосе Энн слышалась грусть. — Мы уже не можем жить без нее. А с этим… Тут мы ничего не можем поделать.

— Я боялся, что мне придется ехать домой и оставить здесь Сесили. А теперь…

— У нас не было ни единого шанса, Джек. И мы только заблуждались бы, думая, что это не так.

— А что же нам теперь делать? Разойтись как в море корабли?

— Предложи альтернативу, — прошептала Энн.

Он наклонился, поцеловал ее.

— Я отправляюсь домой без одного удивительного воспоминания, которое надеялся забрать с собой.

Она вздохнула.

— Не… не обязательно, наверное, лишаться его. — Она посмотрела на дверь спальни. — Я не возражаю против того, чтобы ты увез с собой это воспоминание. Так что… не обязательно ли.

Джек решительно мотнул головой.

— Обязательно.

Сказал как отрезал.

Глава 16

Сентябрь 1944 года

Кимберли подняла голову и обворожительно улыбнулась Доджу Хэллоуэллу. Тот приставил ногу к ее подбородку и легонько толкнул. Она, конечно, не удержала равновесия и повалилась набок. Да и не могла удержать: руки ей завели за спину и приковали правое запястье к левой лодыжке, левое к правой. Наручники позволяли Кимберли разве что подняться на колени, а когда ей это удавалось. Хэллоуэлл легким движением вновь сбивал ее на пол.

— Не смей пинать меня, мерзавец!

— Это не пинок.

— Ладно, тогда пни меня, чтобы я почувствовала разницу.

Он ответил резким ударом по правому бедру.

— О-о-й! — Кимберли откатилась в сторону. Подошва ботинка Доджа оставила отметину на бедре. — Мне же больно, черт бы тебя побрал!

— Я даю тебе то, что ты просишь.

— Ну…

— Снять наручники?

— Я хочу, чтобы ты закрепил мне руки впереди. Тогда я смогу поднять зад, и мы потрахаемся, как собачки.

Додж достал из кармана маленький ключик и снял наручники с лодыжек.

— Гм-м. Синяки. Господи, к приезду Джека они не сойдут.

— Так раздвинь наручники, чтобы они стали свободнее.

— Их уже не раздвинешь. Наручники для запястий, а не для лодыжек.

— Ладно, с Джеком я разберусь сама. Но… Хорошо. Пристегни меня к потолочной балке.

— А что потом?

— Потом все, что ты захочешь.

Вскоре она стояла, вытянув вверх руки, и Додж овладел ею сзади. Кимберли сладострастно постанывала.

Потом, утолив страсть, он освободил ее руки и убрал наручники в чемоданчик. Там уже лежали кусок цепи и полдюжины маленьких замочков. Сверху Додж положил две пары трусиков с вырезанной промежностью, бюстгальтер с отверстиями для сосков и наряд стриптизерши: прозрачный бюстгальтер и миниатюрные трусики: полоска ткани, пришитая концами к круговой резинке.

Обнаженная Кимберли сидела на диване и с грустью наблюдала за сборами.

— Я не собираюсь бросать наши игры, — заявила она ему. — Мы просто должны перенести их в другое место

— Я не знаю куда. — Додж, похоже, уже смирился с неизбежным.

— Сними квартиру, черт побери! Или ты не слышал о парочках, которые вьют любовные гнездышки? Речь о том, что мы не можем встречаться здесь, на этом чердаке.

— А как поступит Джек, если узнает? — спросил Додж.

— А как поступлю я, если узнаю, чем он занимался в Лондоне последние два с половиной года?

Первый вечер дома прошел так, как и представлял себе Джек. Вся семья села за обеденный стол. Хозяйничали Кимберли и Джоан, кухарке и горничной дали выходной. Джек выложил на стол подарки детям. Джону он привез настоящие идентификационные модели, по которым американские летчики учились отличать немецкие самолеты, затем разнообразные нашивки и знаки различия американских, английских и немецких пилотов, а также Железный крест, взятый у сбитого немецкого летчика. Джоан получила золотой браслет с миниатюрными изображениями Креста Виктории и других британских орденов, а также белый шелковый шарф, с какими летали немецкие летчики.

Дети пригубили шампанское, а потом великолепное бордо. Кимберли заранее купила бутылку и приберегла ее к торжественному обеду. На обед подали икру и ростбиф с йоркширским пудингом.

Единственная грустная нота прозвучала после просьбы Джона. «Расскажи нам о Сесили, папа».

Джек коротко глянул на Кимберли и нахмурился.

— Я могу сказать вам только одно. Все произошло мгновенно. Боли она не почувствовала. Только что она была жива, а через секунду… ушла от нас. И никто не мог этому помешать. В тот день то же самое могло произойти и со мной.

В спальне, часом позже, Кимберли закурила, впервые за много недель.

— Теперь ты можешь в этом признаться. Ты любил Сесили. И имел ее, даже когда она жила здесь. Так что в Лондоне она пришлась весьма кстати. Но ты не из тех, кто трахает женщин, которые им безразличны. Так что к Сесили ты испытывал теплые чувства.

Джек повесил в стенной шкаф костюм с Сейвил-роу, в котором сидел за обеденным столом, и повернулся к Кимберли:

— Хорошо. Я испытывал к ней теплые чувства.

— Ты ее любил.

Джек кивнул.

— Я готова об этом забыть. Обстоятельства…

— Судьба обо всем позаботилась, так? — резко спросил он.

— Я ничего такого не говорила.

— Не говорила. Но это так. И я не собираюсь лукавить. Я плакал. Просто рыдал.

Джек отдал Кимберли привезенные ей подарки: браслет с изумрудами и надписанную фотографию короля Георга VI и королевы.

А ночью Кимберли с лихвой отблагодарила его.

Кимберли настояла, чтобы на приеме, который она дала в его честь в доме на Луисбург-сквер, Джек появился в парадной форме. Мундиры, которые шили ему на Сейвил-роу, нравились ей куда больше, чем те, что Джек носил до отлета в Лондон. А главное, теперь на его плечах красовались генеральские звезды, а не нашивки капитана.

Ей прежде всего хотелось продемонстрировать его обществу. Из всех их друзей и знакомых Джек закончил войну в самом высоком звании. Кимберли жалела лишь о том, что его не наградили боевым орденом или медалью. Письмо президента Джек вставил в рамку и повесил в кабинете, но письмо не пришпилишь к форме. Джек мог носить лишь скромную нашивку, указывающую на его участие в военных операциях в Европе. Но Кимберли с этим смирилась, потому что многие не удостоились и такого, прослужив всю войну в Бостоне или Вашингтоне.

— Джек видел войну наяву, — сказала она кому-то из своих подруг. — Он был в Бельгии, как ты помнишь, и стал свидетелем того, как немцы расстреливали бельгийских беженцев. Кроме того, его личный шофер погиб при бомбардировке Лондона самолетами-снарядами.

Додж Хэллоуэлл крепко пожал руку Джека и заявил, что рад видеть его живым и невредимым.

— К моему безмерному сожалению, я оказался слишком молод для той войны и слишком стар для этой, — вздохнул он.

— Война — удел молодых, Додж, — ответил ему Джек. — Я тоже староват для непосредственного участия в боевых действиях. Гожусь только для кабинетной работы, которой и занимался.

— Но ты был там. Что-то видел, непосредственно прикоснулся к этой трагедии. Не могу сказать, что я тебе завидую, но у меня такое ощущение, будто я прожил жизнь вдали от главных событий, на периферии.

— Я рад вернуться на периферию, Додж, — заверил его Джек, хлопнул по плечу и двинулся дальше. Потому что увидел Конни Хорэн.

Конни протянула к нему руки, тепло обняла.

— Я так волновалась о Дэне и о тебе. Но ведь пусковые установки этих самолетов-снарядов уничтожены? Я хочу сказать, те районы, откуда их запускали, захвачены?

Джек пропустил ее вопрос мимо ушей.

— Когда я увижусь с тобой, Конни? — пылко спросил он.

— Это невозможно, — прошептала она. — Нет, невозможно!

На встрече с Микки Салливаном и Хербом Морриллом Джек решил объявить общественности, что Бетти, Кэролин Блоссом, — негритянка, если Бетти на это согласится.

Она не согласилась. В тот год она в четвертый раз получила премию журнала «Радиотрансляция», присуждаемую лучшему радиокомику года, ту самую премию, которой Грейси Аллен[53] награждали девять раз. Джек хотел, чтобы Кэролин и ее муж сопровождали Лиров и Салливанов на церемонию вручения премии. Там, по замыслу Джека, все и увидели бы Кэролин Блоссом.

— Нет! — заявила Бетти, выслушав его предложение. — Нет! Позволить этой толпе называть меня негритоской? Даже если они не скажут этого вслух, то обязательно подумают. Давным-давно мы с тобой решили зарабатывать деньги, а не идти на принцип. А теперь и подавно о принципах надо забыть. Плетью обуха не перешибешь. Не хочу даже и пытаться.