Фельдмаршал Борис Шереметев - Сергей Мосияш

— Полковник Корсаков, как вы умудрились, ведя в бой три тысячи, потерять шесть тысяч солдат? А?

Корсаков вскинул в удивлении брови:

— Я что-то не соображу, Борис Петрович.

— Вот, читай в газете. Вот, вот тут.

— Но я не знаю этого языка.

— Я тебе переведу.

После перевода Корсаков засмеялся, а потом выругался:

— Вот суки. А?

— Это, брат, нам Нарва отрыгивается. А тут еще и саксонцев раздолбал мальчик. Где нам уж!

— Надо задать хорошую трепку Шлиппенбаху.

— Надо, брат, надо. А пока он за трепку тебе получил звание генерала.

Царь еще с октября начал понукать Шереметева «итить вдаль». Борис Петрович не спешил, резонно полагая, что и под Нарвой оконфузились из-за спешки. Он готовился к походу обстоятельно, велев не только откармливать лошадей, но и хорошо обучать молодых рекрутов и ружейному и сабельному бою, при случае повторяя молодым солдатам:

— Ты стрелишь — промахнешься, значит, в тебя попадут. Ты не срубишь, тебе башку снесут. Так что овладевай, натаривайся.

Во второй половине декабря Шереметеву лазутчики донесли: «Шлиппенбах сосредоточил у мызы Эрестфер около восьми тысяч конницы и пехоты. Предполагаем — собирается атаковать Печоры».

Поскольку приближались рождественские праздники, Шлиппенбах перенес время похода. А Шереметев решил упредить нападение шведов и 23 декабря выступил из Пскова в поход «за свейский рубеж» с корпусом почти в девятнадцать тысяч человек.

Впереди шли драгунские полки, за ними пехотные, а сзади ехала артиллерия с прислугой, уже изрядно наторевшей в стрельбе. Замыкал колонну обоз с продовольствием и фуражом. Все предусмотрел Борис Петрович, ехало даже несколько саней, нагруженных сухими дровами и берестой, чтобы на ночевках не мучиться с разведением костров, над чем драгуны зубоскалили меж собой:

— И чего ж он печку с собой не взял.

Однако на первой же остановке-ночевке вполне оценили предусмотрительность воеводы, когда пришлось в темноте в глубоком снегу лазить по кустам, рубить сырняк и разжигать костер: «Соображат наш-то, соображат».

Три дня корпус двигался кучно, не растягиваясь, но потом Шереметев пустил вперед три полка драгун, дабы, подкрадясь скрытно, напали на мызу внезапно.

Шлиппенбаха его лазутчики предупредили о приближении русских 27 декабря, когда солдаты вовсю веселились по случаю праздника, пили вино, пели песни, тискали крестьянок.

— Проспали, сукины дети! — ругался генерал и тут же разослал адъютантов и денщиков по полкам приводить в чувство разгулявшихся солдат.

Двадцать восьмого утром злые с похмелья солдаты выкатывали на окраину мызы пушки и по приказу самого генерала заряжали картечью. Поэтому, когда русские драгуны утром 29 декабря бросились в атаку, их встретил убийственный огонь шестнадцати пушек, завизжала густая картечь, валились из седел первые убитые.

Драгуны были рассеяны, разбежались по кустам и лесам. Сам полковник Львов прискакал к воеводе без шапки с поцарапанной щекой:

— Борис Петрович, пушки… Давай пушки.

— Петро, мигом к артиллеристам! — приказал Шереметев адъютанту. — Авдей, перевяжи князя.

Донцов достал из тороки бинты, льняные охлопья, подъехал к Львову:

— Дозвольте, ваше сиятельство.

Промокнув кровь охлопьями, он присыпал рану порохом и замотал бинтом голову князя. Открыв сулейку {140}, предложил ему выпить:

— Глотните, ваше сиятельство.

Львов сделал несколько глотков, вернул сулею:

— Спасибо, казак.

— На доброе здоровье, князь.

Когда русские выкатили пушки на прямую наводку и сыпанули картечью по шведам, там случилась некоторая заминка, поскольку сразу половина прислуги была выведена из строя, кто убит, кто ранен.

Борис Петрович послал адъютанта к полку Жданова:

— Пусть обходит мызу справа. Авдей, скачи к князю Мещерскому, пусть слева окружает.

Шлиппенбах, видя, что артиллерия его захлебывается, неся потери, приказал вступить в бой коннице, пустив ее вперерез Мещерскому. Шереметев отправил во фланг им своих драгун. Началась рубка, где долго невозможно было определить, чей перевес — то швед гонится за драгуном, то драгун наседает на шведского конника. Крики, ржанье коней, звон и скрежет сабель…

Но вот справа от мызы затрещала ружейная пальба прямо у крайних хат. Это Жданов цеплялся за окраину.

Почувствовав, что его окружают, Шлиппенбах приказал отходить. Но отход конницы был воспринят русскими как отступление неприятеля. И тут Шереметев, обернувшись, приказал адъютанту:

— Скачи к Мише, пусть в палаши их.

Драгуны Михаила Борисовича ворвались на мызу на плечах бегущих шведов. Мгновенно умолкла артиллерия и пошла в бой пехота. Уже в сумерках мыза была захвачена, но солдаты до самого утра извлекали из всяких щелей — амбаров, сеновалов, погребов — спрятавшихся шведов. К рассвету 30 декабря набралось пленных сто пятьдесят человек, несколько знамен, все шестнадцать пушек. Но чему особенно радовался Шереметев, так это фуражу и провианту, заготовленному впрок шведами.

— Ай спасибо, ай спасибачка Шлиппенбаху, позаботился о нас, — шутил Борис Петрович. — Не послать ли ему благодарственное письмо в Дерпт?

На обратном пути в Псков на одной из дневок Шереметев сел за донесение государю: «С Божьей помощью, государь, мы шведов изрядно побили под Эрестфером, получив над Шлиппенбахом викторию, и, думаю, от этого поражения они долго не образумятся, не оправятся. Сам генерал Шлиппенбах бежал в Дерптскую крепость с остатками корпуса, оставив нам добрые трофеи — пушки и много провианта и фуража. Три тыщи полегло шведов, наших в три раза менее. Подробности тебе поведает Мишка, с которым шлю твоей милости сие письмо. А я, твой раб Бориска Шереметев, поздравляю тебя, милостивца нашего, с первой победой».

Одновременно к Карлу XII скакал из Дерпта от генерала Шлиппенбаха гонец с донесением, где мельком говорилось о некоторой неудаче при Эрестфере, но зато обстоятельно о бегстве врага в «свое логово Псков».

— Я спокоен за Шлиппенбаха, — сказал король. — С русскими даже неинтересно сражаться, при первом выстреле они разбегаются как зайцы.

— Наконец-то мы можем бить шведов! — вскричал царь, прочтя донесение Шереметева.

Потом долго расспрашивал участника боя Михаила Борисовича о подробностях, тут же произвел его в полковники. Приказал оповестить всю Москву о «славной виктории», палить из пушек, пускать фейерверки и за счет казны угощать народ пивом и вином, на Красной площади построить хоромы, в которых лицедеям и скоморохам представлять народу всякие художества и сцены.

А уже на следующий день в Псков поскакал Меншиков с указом государя о производстве Шереметева в фельдмаршалы и награждении героя орденом Андрея Первозванного «за великие заслуги его перед отечеством».

Прикрепив к кафтану фельдмаршала орден, Меншиков, надевая на него кавалерскую голубую ленту, заметил:

— Гордись, Борис Петрович, ты у нас третий кавалер.

— А кто первые?

— Первый — Головин, второй — гетман Мазепа Иван Степанович.

— Ну, свату, ясно, заслужил. А гетману за что?

— Ну как? Он Украину держит в узде, как на угольях сидит. Государь сказал, мол, порадовать надо.

Порадованы были и все офицеры, получившие повышение и денежные награды, солдатам досталось по одному рублю из только что отчеканенной монеты. Адъютант Савелов получил чин полковника, как-никак теперь при генерал-фельдмаршале должен обретаться.

В честь фельдмаршала и кавалера меншиковский эскорт палил из ружей вверх, а после этого было устроено застолье, на которое сошлись почти все полковники. Пили за здоровье государя, фельдмаршала, за его кавалерию. Напившись, пели, плясали. Меншиков, подпив, рассказывал о конфузии шведов на море:

— Карл послал шесть фрегатов {141} с повелением сжечь Архангельск и верфи тамошние {142}. Боясь напороться на камни, шведский адмирал поймал двух рыбаков местных и заставил провести их к Новодвинской крепости. Однако те посадили флагмана на камни, а наши с берега открыли по шведам огонь. Те бежали на лодках к другим кораблям. Нашим достались фрегат и яхта {143}. Так что и на море помаленьку начинаем.

— А как рыбаки? Ну те, что завели их на камни?

— Одному удалось бежать, но Прозоровский засадил его в тюрьму.

— В тюрьму? Героя-то. За что?

— А спроси. Говорит, мол, нарушил запрет — вышел в море. Ну, Петр Алексеевич велел не только выпустить рыбака, но и до скончания живота освободил его от тягла.

— Повезло мужику.

Пир окончился далеко за полночь, перегрузившиеся гости стали расползаться. Князь Львов давно храпел под столом. И Шереметев велел Донцову: