Львиное Сердце - Бен Кейн

– Я не совершил никаких преступлений, госпожа.

Как и мой отец, как и мои братья, хотелось мне крикнуть. Только что-нибудь очень серьезное могло побудить их к мятежу. Что-то случилось.

– Не совершил, – строгим тоном сказала графиня. – Но в твоих жилах течет кровь изменников.

– Собираетесь казнить меня, госпожа? – огрызнулся я, не думая о собственной судьбе. – Ясно как день, что ему этого хочется.

Я презрительно мотнул головой в сторону Фиц-Алдельма.

Ифа встретилась со мной взглядом. Никто не произнес ни слова.

Ей хватит духу отдать этот приказ, подумал я с холодком в груди.

– Это верно, что Фиц-Алдельму хотелось бы увидеть твою голову отделенной от туловища, и чем скорее, тем лучше. – Ифа помедлила, потом продолжила: – Однако графиня Стригуила – я. И мне решать, как быть с тобой.

Мрачное видение темницы под залом нависло надо мной, и, вопреки моим стараниям, я дрогнул.

– Меня отправят в заточение еще раз, госпожа?

Я выделил три последних слова, напоминая о неподобающем обращении, которому я подвергся со стороны другого Фиц-Алдельма, Роберта, он же Сапоги-Кулаки.

– Не вижу в этом необходимости, – несколько смягчила тон Ифа.

– Госпожа… – начал Фиц-Алдельм.

Графина жестом оборвала его.

– Ранее Фердия поклялся не уходить без разрешения и сдержал слово. Все его родичи мертвы, время проявить милосердие.

– Хорошо, госпожа.

Отвесив графине надменный поклон, Фиц-Алдельм бросил на меня взгляд, полный ненависти.

– Можешь идти, Руфус, – сказала Ифа. – Разрешаю тебе посетить приорат, если хочешь.

Горе алым пламенем застило мне взор. Слезы текли по щекам. Не в силах говорить, я поклонился графине и удалился, храня остатки достоинства. Всю дорогу до двери спину мою сверлил тяжелый взгляд Фиц-Алдельма.

Глава 10

В последующие дни мне некогда было предаваться горю, разве что по ночам, закутавшись в одеяло, или при посещении церкви, где я опускался на колени. Все остальное время занимала борьба. Слух об измене моей семьи распространялся со скоростью заразы. Почти все в Стригуиле стали относиться ко мне с подозрением, за мной постоянно наблюдали и следили, если я выходил из замка. Еще мне приходилось иметь дело с Фиц-Алдельмом. Поначалу он взял за правило слоняться поблизости от того места, где я работал. Громкие, обидные насмешки так и сыпались на меня и моих друзей. Если Рису случалось подойти к нему слишком близко, он получал пинка. Когда Фиц-Алдельм прознал, что у меня нет собственного рыцаря, он быстренько назначил меня своим вторым оруженосцем. Первый оруженосец, пухлый, губастый юноша, которого я видел в день их прибытия, с радостью переложил на меня львиную долю своих забот.

Я мог бы обратиться к майордому или графине, но мне доводилось работать на многих рыцарей; к тому же положение мое стало гораздо более ненадежным, чем когда-либо прежде, и молчание было самым разумным выбором. Если бы Фиц-Алдельм бил меня без причины, у меня появилось бы основание пожаловаться графине, но он был слишком хитер. Вместо этого мерзавец донимал меня язвительными замечаниями насчет моей семьи и выискивал огрехи во всем, что я делал. Он мог опрокинуть на стол кубок, стоило мне поднести к нему кувшин с вином, или спрятать нож, положенный мной рядом с подносом, чтобы ославить меня перед своими друзьями как ирландского недоумка, которому нельзя поручить самую простую работу. Да, это был тот еще лис. Время от времени в присутствии множества людей он возносил мне хвалу – мол, не всякий человек похож на свою предательскую родню.

Я ненавидел его все сильнее, придя к выводу, что он хуже брата. Всякую ночь я засыпал с мыслью об убийстве, но к утру желание мое охлаждалось стремлением побольше разузнать о своей семье, а также осознанием того, что стоит мне хоть пальцем его тронуть – и жестокой расправы не избежать. Я жаловался на несправедливость Хьюго и Реджинальду, говоря им, что мой отец никогда не восстал бы без серьезного повода и что Фиц-Алдельм в чем-то лжет. Друзья благоразумно убеждали, что без доказательств я ничего не добьюсь.

Стиснув зубы, я молился Богу. И все же Стригуил, еще недавно бывший таким приятным местом, превратился для меня в чистилище. Все мое существование сводилось к службе у Фиц-Алдельма, принятого Ифой ко двору. Если только кто-нибудь из нас – он или я – не умрет либо не покинет замок, мне предстоят долгие годы мучений. Не удавалось ничего выяснить и о судьбе моих родителей.

Мне сдается, что, если бы не Рис, я покончил бы с собой в эту годину тяжких испытаний. По ночам я стоял на стене, вспоминал Фиц-Варина и хотел отправиться следом за ним. Но я чувствовал ответственность за мальчишку, понимая, что без меня он вернется к прежнему жалкому существованию. И тогда я делал шаг назад, говоря себе, что смогу выдержать.

Хьюго и Реджинальд давали немало утешения. Они не могли помешать Фиц-Алдельму измываться надо мной, но зловредный рыцарь не всегда находился среди нас. Двое друзей выполняли многие взваленные на меня дневные труды, принося мне не только физическое, но и душевное облегчение. Они настаивали, чтобы я ходил с ними на ристалище, и велели во время учебных схваток видеть в каждом из них Фиц-Алдельма. В таверне мне никогда не приходилось развязывать мошну. Короче, они относились ко мне как к брату, вот почему совесть до сих пор гложет меня, когда я вспоминаю о том, как мы расстались.

Дни складывались в недели, недели – в месяц. Каждое утро пение птиц наполняло воздух. Приходили и уходили дожди. На улице становилось теплее. На лугах резвились ягнята, телята с довольным видом дремали на солнышке. Приплывали корабли из Ирландии, но новостей из Лейнстера было мало. Насколько я понимал, на землях, принадлежавших некогда моему роду, установился «мир». Изъятые именем графини, они перешли под прямое правление англичан.

Я часто грезил, как возвращаюсь, сколачиваю войско и забираю свое назад, но то были несбыточные мечты. Воины моего отца в большинстве своем погибли, остальные рассеялись. Да, некоторые области Ирландии оставались свободными, но почти все короли присягнули на верность Генриху. За их столами меня не ждет радушный прием, никто не предложит людей и оружие. Хотя король Ольстера не встал на колено перед Генрихом, его тогдашний отказ помочь отцу не оставлял сомнений том, что мне, сироте с единственным спутником – валлийским мальчишкой, рассчитывать не на что.

Горькая правда заключалась в том, что в Ирландии для меня не осталось ничего, кроме семейных могил