Якутия - Егор Радов

Он отбросил халат красивым жестом и остался в ярко-розовых блестящих трусах. Он хлопнул себя руками по животу, издал какой-то победный клич и бухнулся в воду. Раздался резкий всплеск, и несколько брызг, словно молниеносные иголочки, ожгли щеку Жукаускаса.

- Я тоже купнусь, - сказал он, расстегивая пуговицу на своей рубашке.

- Я поплаваю, - басом проговорил Головко, немедленно раздеваясь.

Софрон подошел к столику и поставил бутылку с рюмкой на него. Абрам обнажил свое атлетическое тело, встал в стойку борца и начал дрыгать большими, литыми мускулами груди; Потом он снял свои аккуратные черные трусики, выставляя напоказ длинный толстый член и поджарую спортивную попку, которая отчетливо забелела на остальном загорелом теле. После этого он немедленно подошел к бассейну, слегка подпрыгивая, как готовящийся к очередному тайму футболист, завел обе руки за спину, пригнулся, и красиво прыгнул в воду, почти бесшумно войдя в нее.

- Браво! - раздался визжащий голос откуда-то из левого угла бассейна, Софрон посмотрел туда, это был Павел Амадей Саха, висящий на бортике и вожделенно взирающий на плывущего абсолютно правильным баттерфляем Головко.

- Что ж, и я туда... - задумчиво прошептал Софрон, быстро оголил себя, и, оставшись в цветастых семейных трусах, <солдатиком> прыгнул в воду.

И они начали плавать там, наслаждаясь свежестью вечерней воды, звездным небом над ними и прекрасной радостью внутри них. Головко, точно заведенная машина, не оборачиваясь и не останавливаясь, плыл туда и обратно, каждый раз изящно отталкиваясь от борта, словно дрессированный обитатель дельфинария. Саха, зависнув в углу, следил за его большим плывущим телом своими горящими глазами, вертя головой, совсем как специальная телекамера, установленная у входа в некоторые организации для наблюдения над входящими и проходящими. Жукаускас, прилежно работая руками и ногами, плыл по-собачьи по диагонали бассейна, все время норовя столкнуться с Головко, и постоянно отфыркивая воду. Наконец, через какое-то время, Головко вдруг не оттолкнулся от борта, а наоборот, на миг замер, шумно выдохнул воздух ртом, и, подтянувшись, выпрыгнул из бассейна. Жукаускас поплыл дальше, Саха спросил:

- Вы все, мой дорогой?! Я тоже кончаю; разрешите, я вытру вам спинку, можно?!

- Ну, - мрачно сказал Головко.

Саха немедленно выскочил из воды, куда-то убежал, принес огромное полотенце ядовито-зеленого цвета, подбежал к Абраму и стал вытирать ему спину.

- Вот, вот, вот... И вот здесь. И вот тут, и вот там.

- Эй вы, вы чего это?! - недоуменно воскликнул Головко, обнаружив, что правой рукой Саха поддерживает его мошонку, поглаживая, а левой норовит залезть ему в жопу.

Павел Амадей потупил взор и защебетал:

- Ну я... Ну немного... Ну вот здесь... Ну хотите - вы... Дай в рог, а? Ну быстро, ну ты такой красивый... Я все буду, можно поцеловать тебя? Такие мышцы... Я только посмотрю...

- Да иди ты на хер, педрила! - злобно сказал Головко, одним движением руки отбросив от себя Саха.

Тот упал рядом со столиком, выронив полотенце, как-то ойкнул и заплакал.

- Вот вы... Вот вы какой... Не можете... Да, я - такой... Что же тут такого... Нас, знаете, сколько? Трудно что ли? Всего-то прошу в рот... Или так... Ну и ладно.

Павел Амадей Саха вскочил, бросил злобный взгляд на надевающего трусы Абрама и быстро заговорил:

- Ну и хорошо. Не хочешь - не надо. Я насиловать не буду. Все, мальчики, я пошел спать. Я приготовил вам спальни, там увидите. Прямо, потом одна - налево, а другая - направо. Там есть постели и халаты. И хрен с вами. Это не повлияет на наши официальные связи. Завтра проведете день, потом отбудете. Имею честь!

И он немедленно куда-то удалился, громко хлопнув дверью.

- Смотри-ка, - хохотнув, сказал Головко, - этот педик что-то еще из себя воображает. А я бы им всем яйца поотрезал! Фу, какая же это все-таки гадость! Жукаускас, все так же плывущий по-собачьи на середине бассейна крикнул:

- Ну зачем вы так! Человек не виноват! Можно ведь помягче!

- Помягче ему надо было бутылку вставить в задницу! - сурово проговорил Головко.

Тут дверь открылась и выбежал Саха, неся перед собой огромного надувного резинового мужчину с большим розовым членом в состоянии эрекции. Он поставил его на землю, укоризненно посмотрел на Абрама и сказал:

- А ты мне и не нужен. У меня вот что есть - лучшая модель. Просто машина любви!

От сети, от батарейки. Я кончаю восемь раз! А когда я его - он визжит и кричит,

как прекрасная волшебная принцесса на брачном ложе в первую ночь с Властелином

Зари. Ясно тебе?!

Он хлопнул резинового мужчину по спине, и тот тут же мертвенно мигнул своими

длинноресничными веками, совсем как детская кукла в легком платьице, совершенно лишенная каких бы то ни было членов, или наоборот.

- Ну и обсоси его, - презрительно проговорил Головко и отвернулся.

- Ишь какой! - возмущенно сказал Павел Амадей Саха. - А вот у него тут, между прочим, есть задний проход. Очень узкий и страстный.

Он развернул мужчину и развел обеими руками его резиновые ягодицы. Потом правой рукой он схватил за его нижнюю резиновую губу на безжизненном лице.

- А вот здесь у него рот. И превосходная смазка! - проговорил он обиженным тоном.

Головко одевался, не смотря ни на Саха, ни на его мужчину. Саха помолчал, пощелкал пальцами, потом вдруг повернулся, нагнулся, сиял штаны и показал жопу.

- Вот вам! - выкрикнул он, просовывая лицо между ног. - Идите в жопу!

После этого, он быстро подхватил своего резинового любовника и убежал.

- Ну и дуронька же этот Саха! - добродушно усмехнулся Головко, повернувшись к бассейну, где все еще плавал Жукаускас. - Друг мой! Пойдемте спать, пойдемте ляжем в прекрасную, мягкую великолепную постель. Давайте жить, давайте наслаждаться, давайте любить друг друга! Ведь мы в Якутии, и мы существуем. Вам нравится там плыть? Плывите, мое ближайшее существо, и вы откроете новый свет и мир.

Софрон Жукаускас застыл посреди бассейна. Он смотрел вверх, и руки его почти не двигались под водой.

- Я, кажется, что-то понял, - сказал он. - Может быть, это самое лучшее мгновенье.

Замба седьмая

Как поездка по сияющему шоссе восторженной светлой ночью, как фейерверк секунд, заключающих в себе истинный смысл прекрасных тайн, как цель, зажженная вдали великим светом других стран, как путь вверх - такой была дорога, существующая здесь, и по ней шли Софрон и Абрам, и их души трепетали от счастья находиться здесь сейчас, и реальность была повсюду, словно пространство, образованное сотворением мира.

Впереди был целый день: встреча с Павлом Амадеем Саха в пять часов вечера в баре <Порез>, предстоящий улет в Чульман, и что-нибудь еще, - а здесь был Мирный, ласковый, как любящая дочь, или жена, и небоскребы сияли на солнце блестящими цветами, и где-то, не так далеко, тек великий Вилюй, и его вода была бездонно-синяя, словно небо над ним. Они шли в этом Мирном, не торопясь никуда и как будто не желая ничего; вокруг проносились пестрые торопливые существа, устремленные туда, или сюда; машины и мотоциклы ехали по проезжей части, создавая единый шумный поток, откуда доносились дебильные музыкальные ритмы, улицы благоухали цветочными запахами южного блаженства, словно ботанический сад, и румяные сосиски продавались за углом, как и везде в мире, и хотелось заплакать при взгляде на густую желтизну их горчицы, и на скоротечную убогость их бытия. Жукаускас и Головко, словно нереальные гости из другого мира, проходили как будто сквозь здешнюю буйную, блистательную действительность, которая функционировала во всех мыслимых видах и обличьях, как сложный прибор, и в то же время была нарочито, убийственно спокойной, будто правильно понятая мирская суета, не затрагивающая истинной сущности свышерожденного субъекта. Улицы были невыносимо чисты, как гладко выбритые щеки мужчины-манекена, рекламирующего пуловер; дома были аккуратными и совершенными в своем роде - совсем как аппетитные домики на проектном столе какого-нибудь одаренного архитектора, сконструированные его любящей, прилежной рукой; растительность скверов была четко подстриженной и походила на ухоженную щетину жестких усов некоего франта, надушенного цветочным одеколоном, напоминающим интимный привлекательный аромат скверов; и вывески на домах были яркими и резко контрастирующими с приглушенными, комнатными оттенками домов, как цветастый галстук молодого жениха, оттеняемый его шикарным однотонным костюмом. Все вызывало звенящую радость немыслимой восхитительности жизни, и можно было улетать обратно, или упасть в ленскую речную волну, - это все был Мирный, это все было в Мирном, это все было, и здесь располагался город, существующий посреди страны под небом, и божественность сверкала в каждом великом камне, составляющем бордюр его тротуара.