Почти луна - Элис Сиболд

Он уставился на руль у себя в руках. Что-то обрушилось внутри его. Я видела это по его лопаткам. Я потянулась и положила руку на середину его спины. Вспомнила, как касалась его, как он любил класть мне голову на грудь и говорить о том, что хочет изваять, построить и сделать. Я убрала руку. Мы ходим кругами. Надо сосредоточиться.

— Ладно, — сказала я. — Что мы делали сегодня утром? Почему меня не было дома последний час или около того? Нам надо сейчас уговориться обо всем этом.

— Узнаю свою Хелен — бьется, как львица.

— Они захотят узнать.

Он повернулся ко мне.

— Мы ездили завтракать?

— Нас кто-нибудь должен был видеть. Нет, мы куда-то поехали и занялись любовью. Это случилось внезапно, — предложила я.

— Ты рехнулась?

— По-моему, дальше некуда.

Я велела Джейку пропустить машину, ехавшую в противоположном направлении через мост с односторонним движением, после чего показала ему поворот на Уэстмор.

— Мы поехали на мое любимое место с видом на атомную станцию и занялись любовью, — настаивала я.

— А как мои отпечатки оказались на ее окне?

— Ты заехал вчера. Она попросила кое-что починить, и ты починил, ради старого доброго времени.

— Довольно неуклюже. Не сомневаюсь, они проверят.

— Можешь придумать что-нибудь получше?

Когда мы доехали до колледжа, было пятнадцать минут десятого. Оставалось убить сорок пять минут до урока рисунка с натуры Таннера Хаку. Мне предстояла серия трехминутных стоячих поз, большинство которых казались смешными, например прижимать полотенце к боку или притворяться, что я только что вышла из ванной и расчесываю волосы.

— Я приеду забрать тебя, как если бы ты не ожидала никаких новостей, способных изменить наши планы.

— А если копы приедут?

— Делай вид, что совершенно не в курсе. Ты не знаешь, кто убил твою мать.

— И надеюсь, что миссис Касл рассказала им о Мэнни.

Джейк кивнул.

— Не говори мне об этом.

— Хорошо, это мое личное дело.

— Да. В смысле, я не знаю.

Мы припарковались рядом с чьей-то машиной у студенческого союза. За нами встала машина, в которой гремел хип-хоп.

Я взялась за ручку дверцы.

— Удачи, — пожелал Джейк.

Я не пошла в студенческий союз, где был шанс наткнуться на Натали, обильно завтракающую перед позированием подражателю Лусиану Фрейду. Вместо этого я обошла низкое плоское здание и направилась по нахоженной грязной тропинке на единственный участок владений раннего Уэстмора, который еще предстояло застроить. Проблема была в том, что после каждого дождя поле, заросшее сорняками, затопляло. Иногда там по полгода стояло болото. Посреди поля рос единственный большой дуб. Должно быть, прошло больше двух сотен лет, прежде чем его корни прогнили насквозь.

На краю поля, как я и предполагала, кучковался акварельный класс центра для пожилых. Осенью и поздней весной можно было наткнуться на группу пожилых людей в различных живописных местах кампуса. Они повсюду расставляли свои здоровенные мольберты и непременно надевали шляпы от солнца и красные ветровки в тон. Преподавательница была женщиной моих лет. Добровольцем, любившим работать с пожилыми.

Я села на траву достаточно далеко, чтобы меня не заметили. Все, кроме преподавательницы, располагались спиной ко мне, а она была поглощена своей задачей ходить от старика к старику и раздавать поощрительные замечания.

Я засунула руки под свитер, чтобы согреться, и нащупала шелк сорочки цвета розовых лепестков. Эти старики отличались от моей матери, как стая зебр на африканской равнине. Они казались мне чудесными — как те воображаемые люди, которых я когда-то представляла своими родителями. Кем они были прежде? Адвокатами, каменщиками, нянями, отцами, матерями? Какой-то сюрреализм: прийти в центр для пожилых, увидеть расписание акварельных классов и записаться. Я знала, что никогда не окажусь в их числе. Одинокая женщина растила меня одиноким ребенком, и ей это вполне удалось.

Надо поесть, и, с Натали или без, студенческий союз оставался единственным местом в пределах ходьбы, где в этот час можно было раздобыть пищу. С сожалением я встала и попрощалась с воскресными художниками, которых меня научили осуждать.

ОДИННАДЦАТЬ

Я прошла через собирающуюся толпу студентов у здания студенческого союза. Уэстмор не был известен умами или хотя бы спортсменами. Он был известен как бюджетный загородный колледж, годный для получения четырехлетней степени по таким предметам, как маркетинг или здравоохранительное консультирование. Факультет искусств, как и факультет английского языка, снисходительно считался аномалией, на нее делали ставку типы, которых мы с Натали считали либо неудачниками, либо гениями. Основатель колледжа, Натаниэль Уэстмор, был художником и писателем, пока, подобно Торо,[34] не исчез в лесах Мэна. В результате оба факультета остались относительно независимыми от остального кампуса.

Уэстморские студенты носили уцененные версии одежды, популярные в Нью-Йорке лет десять назад. Я несколько раз брала с собой в кампус Сару, и ее появление вызывало волнение. Я всегда гордилась, что мои дочери живут в других штатах и предпочли строить свои жизни вдали от дома, хотя частенько жалела, что не могу проехать чуть дальше по улице и побыть у них дома. Впрочем, я никогда бы так не поступила. Единственным моим спасением была неспособность матери заглянуть на огонек.

Я поднялась по пандусу для инвалидных колясок и прошла через горячую краткую тишину двойных дверей. Там была Натали, среди моря студентов младше нас лет на тридцать. Она сидела одна в круглой кабинке, около стены с окнами, выходившими на болотистую пустующую землю. Из студенческого союза не было видно старого дуба, один тростник, который вскоре, после следующего заморозка, изменит цвет, а с приходом зимы начнет пришептывать — то высохшие стебли будут тереться друг о друга на ветру.

Натали смотрела вдаль, возможно на шоссе, большие дорожные знаки над которым казались лишь зелеными крапинками, а машин и вовсе нельзя было разглядеть.

Ничего не скажу ей. Какие слова мне понадобились бы? Пока что я произнесла их лишь раз. «Я убила свою мать». Забавное пополнение моего словаря: «Я убила свою мать», «я трахнула твоего сына».

Я подошла к ней, почти не обращая внимания на студентов, пересекавших мой путь с едой на подносах.

— Натали.

И на меня обратились светло-карие глаза, в которые я смотрела с детства.

На подруге было одно из платьев под Диану фон Фюрстенберг,[35] на котором сама Диана в жизни не поставила бы свое имя. По ткани шел загадочный узор, украшавший, похоже, немало женщин средних лет — своего рода сверкающая маскировка, предназначенная мешать взгляду сосредоточиться на подлинных очертаниях тела под ним. Мы обе полагали, что платья с запахом идеальны для раздевания, но я отказалась от них. В какой-то момент вид этих платьев у меня в шкафу начал навевать тоску — их легкая ткань и неразборчивый узор заставляли меня думать о бесконечных нарядах изнуренной плоти.

— Привет, — сказала Натали. — Можешь доесть. В меня уже не лезет.

Я села напротив, и она придвинула ко мне бледно-оранжевый в крапинку поднос из кафетерия. На нем лежала половинка ватрушки и нетронутый йогурт. Мы всегда так поступали. Она заказывала слишком много, а я доедала то, что осталось.

— Где ты была вчера? — спросила она, — Я раз шесть звонила твоей матери. Я даже дважды позвонила по старухофону.

— У матери.

— Так я и думала. Как она?

— Давай не будем об этом.

— Кофе?

Я улыбнулась ей.

Натали встала с чашкой. Местные блюстители порядка никогда не мешали нам взять добавку кофе без очереди, молчаливо даровав те же привилегии, что и преподавателям.

В один присест я доела ватрушку и содрала фольговую крышечку с йогурта. Когда Натали вернулась, я уже наполовину справилась со своим подержанным завтраком. Кофе — горячий, водянистый, слабенький — залил последние угольки моего аппетита.

— Что с тобой? — спросила она.

— В смысле?

— Ты вроде как нервничаешь. Из-за Клер?

Я подумала о защитных механизмах. Я могла бы заметить, что не все завершают вечер половиной бутылки вина и таблеткой от бессонницы или что не все втайне трахаются со строителем из Даунингтауна… но не стала. Я скажу правду — насколько смогу.

— Джейк явился, — обронила я.

Она словно пистолетный выстрел услышала. Хлопнула обеими ладонями по столу и наклонилась ко мне.

— Что?

— Помнишь, я рассказывала тебе, как он будил меня, когда девочки спали? Бросал камешки из соседских горшков с геранью?

— Да, да.

— Он разбудил меня сегодня утром около пяти утра. Стоял на заднем дворе и швырял камешки. Мы вместе провели утро.