Три зимовки во льдах Арктики - Константин Бадигин

19 января. 16 часов. По правому борту развело лед у самого судна. 18 часов. Сжатие льда с правого борта. Производятся взрывы льда.

20 января. 15 часов. Периодическое сжатие.

24 января. 15 часов. Началось сжатие. 18 часов. Начало разводить лед с правого борта. 24 часа. По правому борту большое разводье шириной около 150 метров, идущее с севера на юг.

26 января. 16 часов. Происходят незначительные сжатия льда.

28 января. 11 часов. На месте стоянки карбаса и катера „Петушок“ образовались трещины. Объявлен аврал по спасению плавучих средств».

...Таков был первый месяц нового года. Достаточно вдуматься в эти скупые и, быть может, скучные строки вахтенного журнала, чтобы понять, сколько сил и энергии отняли все эти авралы.

Было бы непростительным хвастовством, если бы я сказал, что эта зимовка дешево нам далась. Мы с огромным нетерпением ждали появления солнца, вслед за которым на нашем горизонте должны были появиться вестники Москвы - могучие краснокрылые птицы с письмами от родных и близких, с запасами продовольствия и теплой одежды.

Мы знали, что авиационная экспедиция уже готовилась к вылету.

Самолеты находят караван

Едва на востоке забрезжила сероватая полоска рассвета на кораблях заговорили о строительстве аэродромов. Хотя среди нас не было ни одного пилота, все прекрасно понимали, насколько серьезна задача - принять среди торосистых дрейфующих льдов тяжелые многомоторные корабли.

Зимние ветры унесли нас более чем за 1000 километров от берегов земли. Чтобы представить себе трудность такого дальнего воздушного рейса к дрейфующему каравану, следует вспомнить, что самолеты, опустившиеся на Северном полюсе, должны были покрыть меньшее расстояние: остров Рудольфа находится в 900 километрах от полюса. Кроме того, воздушная экспедиция Водопьянова могла свободно выбирать ледяное поле для посадки. Здесь же самолеты должны были во чтобы то ни стало сесть рядом с кораблями: среди зимовщиков были больные, а одна из женщин готовилась стать матерью. Им было бы трудно идти к самолетам несколько километров.

Летчики впоследствии рассказывали нам, что в районе полюса они встретили несколько совершенно гладких ледяных полей, каждое из которых могло служить прекрасным естественным аэродромом. Над оборудованием этих посадочных площадок в течение ряда лет трудились солнце и ветер, сглаживая все бугры и неровности.

Мы же только что вырвались из ледяной мельницы, именуемой морем Лаптевых, и весь лед вокруг нас стоял дыбом.

Для того чтобы превратить этот ледовый хаос в гладкое поле, нужно было затратить много сил и времени. А мы ведь не знали даже, как надо строить аэродромы.

Когда сейчас я перелистываю свои пропахшие сыростью, закопченные, истрепанные дневники, у меня порою возникает какое-то удивительное ощущение: да полно, неужели все это было сделано горсточкой людей, утомленных суровой зимовкой и непрерывными атаками льдов? Только теперь, когда время отдалило от нас эти томительные дни, в полном объеме представляешь и постигаешь силу коллективного труда. Я ни на минуту не сомневаюсь в том, что без дружной и сплоченной работы мы были бы обречены на такую же трагическую гибель, как десятки экспедиций прошлого, в которых не было этого живительного духа единства и идейного родства.

Мне не хочется пересказывать историю строительства аэродромов и украшать записи, сделанные в дневнике, словесным убранством. Пусть эти строки сохранятся точным документом пережитого.

«30 января 1938 года. 77°59',8 северной широты и 151°00' восточной долготы. Выходной день. 30 градусов мороза. На востоке начало немного светлеть. Небо серое, безрадостное. Звезды потускнели, словно их закрыли густой грязной марлей. Сегодня командование зимовки назначило меня начальником строительства аэродромов. Мне поручают трудное и ответственное дело. Если мы хотим принять самолеты, надо, не дожидаясь появления солнца, начать поиски и расчистку посадочных площадок. Придется сразу готовить несколько аэродромов: один основной, а другие запасные. Нас так жмет, что, того и гляди, от аэродрома останется одно воспоминание.

31 января. Сегодня ходил вдвоем с Капеловым на разведку. Ходили целый день, ничего хорошего не нашли. Расскажу все по порядку.

Сначала пошли на восток от „Садко“. Думали, что там, как в прошлом году, лед немного спокойнее. Взяли с собой лыжи. Но через сотню шагов лыжи пришлось снять и с тех пор до самого конца таскали их на себе: мы не столько шли, сколько карабкались с одного тороса на другой.

С нами увязался Нордик. Должно быть, только его собачье самолюбие помешало ему вернуться на корабль: к концу прогулки он весь обледенел и от него шел пар, как от паровоза. Можно представить себе, как выглядели мы со стороны! Снег лежит слоем в полметра. Под ним битые торосы. Ставишь ногу и не знаешь - то ли попадешь в трещину, то ли стукнешься, об острую грань.

До этой разведки я не представлял себе, что наделали сжатия за зиму. Там, где мы осенью видели более или менее ровные поля, теперь шли в самых различных направлениях многометровые гряды торосов, как складки кожи у бегемота, с той разницей, что тут складки острые и твердые.

В одном месте наткнулись на гигантский ропак высотой в 7 метров. Он образовался от столкновения ледяных полей, - два поля ударились лбами, и вырос как бы карточный домик, а между ними вертикально встала огромная льдина. Между сцепившимися глыбами зияли синие пустоты.

В другом месте увидели стоявшую совершенно вертикально ледяную стену. Начертили на ней круг, сделали в центре „яблочко“ и попробовали на этой импровизированной мишени меткость боя своих карабинов. Оказалось, что лед дьявольски тверд: свинцовые пули расплющивались, оставляя едва заметные углубления.

Ученые, рассматривая лед как минерал, определяют его твердость по сопротивлению, которое он оказывает при царапании по нему определенными испытательными минералами. Степень твердости устанавливается по следующей шкале: твердость талька - 1, каменной соли - 2, известкового шпата - 3, плавикового шпата - 4, апатита - 5, полевого шпата - 6 и т. д. Твердость пресного льда при 0° - около 1,5, при минус 15° - между 2 и 3, при минус 30° - около 4, при минус 50° - около 6. Такой лед не берет пила.

Немного взгрустнулось: каково будет орудовать здесь нашими железными ломами и пешнями!

Перебираясь через гряды торосов, ушли за 3 мили от „Садко“. Иногда, опускаясь в лощины между этими ледяными хребтами, теряли из виду караван. Но вскарабкаешься на ропак, увидишь в сумерках силуэты кораблей - и сразу отогреется душа.